Перед изгнанием. 1887-1919

* * *

Входя в дом, я услыхал голоса друзей и американскую шансонетку из граммофона. Распутин насторожился.

– Что это – кутеж?

– Нет, жена принимает нескольких друзей, они скоро уедут. Пойдемте пока в столовую, выпьем чаю.

Мы спустились. Войдя, Распутин снял шубу и с любопытством стал изучать обстановку. Шкафчик со множеством ящиков особенно привлек его внимание. Он забавлялся им, как ребенок, открывал, изучал его снаружи и внутри.

В эту последнюю минуту я предпринял последнюю попытку убедить его покинуть Петербург. Отказ решил его судьбу. Я предложил ему вина и чаю. К моему большому разочарованию, он начал с того, что отказался и от того, и от другого.

«Случилось что-нибудь?» – думал я. Но решил – как бы то ни было, он не выйдет живым из дома.

Мы сели за стол и разговорились. Перебирали наших общих знакомых, не забыли и Вырубову. Естественно, коснулись и Царского Села.

– Григорий Ефимович, – спросил я, – зачем у вас был Протопопов? Он все боится заговора?

– Ну конечно, милый. Мешаю я больно многим, что правду говорю. Аристократы не могут привыкнуть, что простой мужик разгуливает по залам императорского дворца… Их грызут ненависть и злоба… Но я их не боюсь. Они ничего не могут против меня. Я защищен от злой судьбы. Меня много раз пытались убить, но Господь всегда разрушал их замыслы. Всех, кто поднимет на меня руку, постигнет беда.

Эти слова Распутина мрачно прозвучали в том самом месте, где он должен был погибнуть. Но меня уже ничто не могло поколебать. Все время, пока он говорил, у меня была одна мысль: заставить его выпить вина из бокала и отведать пирожных.

Исчерпав свои обычные темы, Распутин попросил чаю. Я поспешил налить и предложил тарелку с бисквитами. Почему я предложил именно бисквиты, которые не были отравлены?..

Спустя мгновение я передал ему блюдо пирожных с цианистым калием.

Он сначала отказался.

– Не хочу, – сказал он, – они больно сладкие.

Тем не менее вскоре взял одно, потом другое… Я смотрел на него с ужасом. Яд должен был подействовать немедленно, но, к моему изумлению, Распутин продолжал со мной говорить как ни в чем не бывало.

Тогда я предложил ему попробовать наше крымское вино. Он опять отказался.

Время шло. Я начинал нервничать. Несмотря на его отказ, я налил два бокала. Но как перед этим с бисквитами, и совершенно необъяснимо, я не взял ни один из тех, в которых был яд. Переменив решение, Распутин согласился выпить вина, поднесенного мною. Он выпил с удовольствием, нашел, что вино по его вкусу и спросил, много ли мы производим его в Крыму. Казалось, он был удивлен, узнав, что у нас их полные погреба.

– Налей мне мадеры, – сказал он. Я хотел на этот раз дать ему один из бокалов с ядом, но он возразил:

– Наливай в тот же…

– Нельзя, Григорий Ефимович, – отвечал я, – не надо мешать эти вина.

– Неважно, лей сюда, говорю тебе…

Надо было уступить, не настаивая больше.

В этот момент я как бы по неловкости уронил бокал, из которого он пил, и воспользовался этим, чтобы налить мадеру в тот, что был с ядом, Распутин больше не возражал.

Я стоял перед ним и следил за каждым его движением, ожидая в любой момент, что он рухнет…

Но он продолжал пить, медленно, маленькими глотками, дегустируя вино, как умеют одни знатоки. Его лицо не менялось. Он только время от времени подносил руку к горлу, как будто ему было трудно говорить. Он поднялся и сделал несколько шагов. Когда я спросил, что с ним, он ответил:

– Ничего, просто в горле першит…

Несколько минут ему было нехорошо.

– Мадера хороша, дай мне еще, – сказал он.

Яд все еще не действовал, и «старец» продолжал спокойно прохаживаться по комнате.

Я снова взял другой бокал с ядом, наполнил его вином и подал Распутину.

Он осушил его, как и предыдущие, и без всякого результата.

На блюде остался третий и последний бокал.

Тогда, теряя надежду и чтобы побудить его подражать мне, я сам начал пить.

Мы сидели друг против друга и молча пили.

Он смотрел на меня. В его глазах была насмешка. Казалось, они говорили: «Видишь, ты напрасно старался, ты ничего не можешь со мной сделать».

Внезапно его лицо стало ненавидяще злым.

Никогда еще я не видел его таким ужасным.

Он устремил на меня сатанинский взгляд. В тот момент он внушал мне такую ненависть, что я был готов кинуться на него и задушить,

В комнате стояла зловещая тишина. Казалось, он знает, зачем я привел его сюда и что делаю. Между нами был род молчаливого поединка, странного и ужасного. Еще мгновение, и я буду побежден, уничтожен. Под тяжелым взглядом Распутина я чувствовал, как покидает меня хладнокровие; мной овладевало невыразимое оцепенение, голова кружилась…

Придя в себя, я увидел его все еще сидящего на том же месте, руками он обхватил голову, я не видел его глаз.

Я вновь обрел равновесие и предложил ему еще чашку чая.

– Налей, – сказал он ужасающим голосом, – очень хочется пить.

Он поднял голову. Его глаза потускнели, и мне казалось, что он избегает смотреть на меня.

Пока я наливал чай, он поднялся и стал ходить. Увидев гитару, которую я оставил на столе, сказал: «Сыграй что-нибудь веселое, я люблю тебя слушать».

Трудно мне было петь в такую минуту, особенно что-нибудь веселое.

– Я совсем не в настроении, – сказал я. Тем не менее взял гитару и начал грустную песню.

Он сел и сначала слушал внимательно; наконец, склонил голову и закрыл глаза. Мне казалось, что он уснул.

Когда я кончил романс, он открыл глаза и грустно посмотрел на меня.

– Спой еще немного. Очень люблю эту музыку, ты вкладываешь в нее столько души.

Я снова запел. Мой голос казался мне неузнаваемым.

Время шло, на часах было уже половина третьего утра…

Больше двух часов длился этот кошмар. «Что будет, – думал я, – если мои нервы не выдержат?»

Наверху, кажется, потеряли терпение. Шум, доходивший до нас, подтверждал это. Я боялся, что мои друзья, не выдержав, явятся в подвал.

– Почему так шумят? – спросил Распутин, поднимая голову.

– Вероятно, это гости уходят, – ответил я, – пойду посмотрю, что такое.

Наверху, в моем кабинете, Дмитрий, Пуришкевич и Сухотин с револьверами наготове кинулись ко мне, осыпая вопросами.

– Ну что, готово? Все кончено?

– Яд не подействовал, – ответил я.

Все ошеломленно замолчали.

– Это невозможно, – воскликнул великий князь.

– Доза была громадная! Он все проглотил? – спрашивали остальные.

– Все, – ответил я.

После короткого обсуждения было решено, что мы должны спуститься все вместе, броситься на Распутина и задушить его. Мы были уже на лестнице, когда я испугался, что так мы погубим все дело. Внезапное появление чужих людей непременно возбудит подозрения Распутина, а кто знает, на что способно это дьявольское существо.

Убедив не без труда друзей предоставить мне действовать одному. я взял револьвер Дмитрия и спустился в подвал. Распутин сидел на том же месте, где я его оставил. Его голова совсем упала, и он с трудом дышал.

Я тихонько подошел к нему и сел рядом, он не обратил на меня никакого внимания. После нескольких минут страшной тишины он медленно поднял голову и посмотрел на меня невидящими глазами.

– Вы плохо себя чувствуете? – спросил я.

– Да, голова тяжелая и жжет в желудке. Налей мне еще стаканчик. Мне станет лучше.

Я налил ему мадеры, которую он выпил залпом. После чего ожил и повеселел. Я видел, что он в полном сознании и рассуждает совершенно нормально. Внезапно он предложил ехать с ним к цыганам. Я отказался под предлогом, что уже очень поздно.

– Это неважно, – сказал он. – Они привыкли; иногда они меня ждут всю ночь. Мне случается задерживаться в Царском Селе за важными делами или просто за разговором о Боге… Потом я еду прямо к ним на автомобиле. Тело тоже нуждается в отдыхе… Не правда ли? Мысли все с Богом, но тело для людей. Вот так! – прибавил Распутин, плутовски подмигивая.

Я вовсе не ожидал таких слов от того, кому я дал огромную дозу самого сильного яда. Но меня поразило, что Распутин, с помощью необыкновенной интуиции схватывающий и отгадывающий все, был так далек от мысли, что скоро умрет.

Как его пронзительные глаза не заметили, что я держу за спиной револьвер, который с минуту на минуту будет направлен на него? Машинально повернув голову и увидев хрустальное распятие, я поднялся и подошел к нему.

– Почему ты так долго рассматриваешь крест? – спросил Распутин.

– Он мне очень нравится, – ответил я, – он очень красив.

– Действительно, красивая вещь, должно быть, дорого стоит. Сколько ты за него заплатил?

Говоря это, он сделал несколько шагов ко мне и, не слыша ответа, прибавил:

– А мне больше нравится этот шкаф. – Он подошел к нему, открыл и снова принялся его изучать.

– Григорий Ефимович, – сказал я, – вы бы лучше посмотрели на распятие и помолились.

Распутин бросил на меня удивленный взгляд, почти испуганный. Я увидел в нем новое, незнакомое мне выражение, В этом взгляде было что-то одновременно ласковое и покорное. Он подошел совсем близко ко мне и посмотрел мне прямо в лицо. Можно сказать, что он, наконец, прочел в моих глазах что-то, чего не ожидал, Я понял, что настала последняя минута.

«Господи, – взмолился я, – дай мне силы кончить с ним».

Распутин все еще стоял передо мной, неподвижный, голова опущена, глаза устремлены на распятие. Я медленно поднял револьвер.

«Куда целить? – думал я, – в висок или в сердце?»

Меня охватила дрожь, рука ослабла. Я прицелился в сердце, нажал курок. Распутин издал дикий рев и рухнул на медвежью шкуру.

Я почувствовал ужас при мысли, до чего просто убить человека. Одно легкое движение, и тот, кто за секунду перед тем был живым существом, падает на землю, как сломанная кукла.

Друзья прибежали на звук выстрела. В спешке они сшибли электрический выключатель, и мы оказались в темноте. Кто-то наткнулся на меня и вскрикнул; я не пошевелился из страха наступить на труп. Наконец, свет снова загорелся.

Распутин лежал на спине. Его черты исказились. Руки судорожно сжимались. Глаза были закрыты. На его шелковой рубашке проступило кровавое пятно. Мы все, склонившись к телу, смотрели на него.

Через несколько минут «старец», не открывавший больше глаз, перестал шевелиться. Доктор заключил, что пуля прошла в области сердца. Нечего было больше сомневаться; Распутин был мертв. Дмитрий и Пуришкевич перенесли его со шкуры на гранитные плиты. Мы погасили электричество и поднялись ко мне, заперев подвал на ключ.

Наши сердца были полны надежды, поскольку мы были убеждены, что свершившееся событие спасет Россию и династию от разрушения и позора.

Выполняя наш план, Дмитрий, Сухотин и доктор должны были сделать вид, что увезли Распутина домой, на случай, если тайная полиция все же за нами следила. Для этого Сухотин должен был выдать себя за «старца», надев его шубу, и уехать с Дмитрием и доктором в открытой машине Пуришкевича. Они должны были вернуться на Мойку в закрытой машине великого князя, чтобы забрать труп и увезти его на Петровский остров.

Мы с Пуришкевичем остались на Мойке. Ожидая возвращения друзей, говорили о будущем нашей родины, навсегда освобожденной от своего злого гения. Могли ли мы предвидеть, что те, кому смерть Распутина развяжет руки, не захотят или не сумеют использовать этот благоприятный момент?