Перед изгнанием. 1887-1919

Пока шел разговор, меня вдруг охватило смутное беспокойство, и неодолимая сила подтолкнула спуститься в подвал, где осталось тело.

Распутин лежал на том же месте, где мы его оставили. Я пощупал пульс и не почувствовал никакого биения. Он был действительно мертв. Не могу сказать, почему я вдруг схватил труп за обе руки и сильно встряхнул. Он склонился в сторону, потом упал.

Побыв немного около него, я собирался уходить, когда мое внимание привлекла почти неуловимая дрожь его левого века. Я склонился над ним и внимательно посмотрел; легкая дрожь пробежала по его лицу.

Внезапно он приоткрыл левый глаз… Через несколько мгновений его правое веко тоже стало подрагивать, потом поднялось. Теперь я видел оба глаза Распутина, зеленые глаза гадюки, остановившиеся на мне с выражением сатанинской ненависти. Кровь застыла у меня в жилах. Мускулы окаменели. Я хотел убежать, позвать на помощь, но ноги меня не слушались, и никакой звук не выходил из сжавшегося горла.

Я был как в кошмаре, прикованный к гранитным плитам.

Потом случилось невероятное. Внезапным и сильным движением Распутин вскочил на ноги, с пеной у рта. Он был ужасен. Дикий вопль раздался под сводами, его руки конвульсивно хватали воздух. Потом он бросился на меня; его пальцы пытались сжать мое горло, как клещи впивались в мои плечи. Его глаза вылезали из орбит, кровь текла изо рта. Низким и хриплым голосом Распутин все время звал меня по имени.

Ничто не может передать ужас, охвативший меня. Я старался освободиться из его объятий, но был как в тисках. Между нами началась кошмарная борьба.

Это существо, умиравшее от яда, от пули, прошедшей возле сердца, это тело, которое, казалось, злые силы оживили, чтобы отомстить за свое поражение, имело что-то настолько страшное, настолько чудовищное, что я не могу вспомнить эту сцену, не содрогаясь от ужаса.

Казалось, я еще лучше понял, что такое был Распутин. Мне чудилось, что я имею дело с самим сатаной, обратившимся в этого мужика, который сжал меня в своих когтях, чтобы больше никогда не выпустить.

Нечеловеческим усилием я вырвался из его хватки,

Он упал на спину, страшно хрипя и сжимая в руке мой погон, который вырвал во время схватки. Он вновь без движения лежал на полу. Через несколько мгновений он пошевелился. Я кинулся вверх по лестнице, зовя Пуришкевича, оставшегося в моем кабинете.

– Скорее, скорее, спускайтесь, – кричал я, – он еще жив.

Тут я услыхал шум сзади. Я схватил резиновую дубинку, которую мне дал «на всякий случай» Маклаков, и кинулся на лестницу, сопровождаемый Пуришкевичем, достававшим револьвер.

Ползя на четвереньках, хрипя и рыча, как раненый дикий зверь, Распутин быстро поднимался по ступенькам лестницы. Съежившись, он сделал последний рывок и достиг потайной двери во двор. Уверенный, что дверь заперта на ключ, я остановился на верхней площадке, стиснув в руке резиновую дубинку.

Каковы же были мое изумление и ужас, когда я увидел, что дверь открылась и Распутин исчез за в ночи! Пуришкевич бросился за ним. Два выстрела раздались во дворе. Мысль, что он может спастись, была невыносима. Выскочив по главной лестнице, я побежал вдоль Мойки, чтобы остановить Распутина у ворот, если Пуришкевич его упустит.

Со двора вели три двери, из которых одна, средняя, не была заперта. Я видел через решетку, что именно к ней направился Распутин.

Третий выстрел, затем четвертый… Я увидел, как Распутин пошатнулся и упал у кучи снега.

Пуришкевич подбежал к нему, на несколько секунд остановился возле тела, уверенный, что на этот раз все кончено, большими шагами пошел к дому.

Я его звал, но он не слышал.

Набережная и окрестные улицы были пустынны; можно было надеяться, что выстрелов никто не слыхал. Успокоившись на этот счет, я вошел во двор и подошел к куче снега, за которую упал Распутин. Он не подавал признаков жизни.

Но в эту минуту я увидел бегущих с одной стороны двух своих слуг, с другой – городового, все трое были привлечены выстрелами.

Я пошел навстречу городовому, обращаясь к нему так, чтобы он повернулся спиной к тому месту, где лежал Распутин.

– Ваше сиятельство, – сказал он, узнав меня, – здесь стреляли. Что случилось?

– Ничего серьезного, – сказал я, – глупость. У меня вечером было небольшое собрание; один из моих товарищей, немного перепил, забавлялся стрельбой и напрасно всех переполошил. Ничего не случилось, все в порядке.

Говоря, я вел его к воротам. Затем вернулся к трупу, возле которого стояли мои слуги. Распутин, бывший на том же месте, скрюченный, все же изменил положение.

«Боже, – подумал я, – он еще жив?»

Меня охватил ужас при одной мысли, что он может подняться. Я побежал к дому, зовя Пуришкевича, который исчез. Я чувствовал себя нехорошо, я шатался, мне все время слышался глухой голос Распутина, звавший меня по имени. Весь дрожа, я вошел в свою туалетную комнату и выпил стакан воды. Тут вошел Пуришкевич.

– А, вот вы где! А я вас повсюду ищу, – воскликнул он.

У меня потемнело в глазах; я крикнул, что сейчас упаду. Пуришкевич поддержал меня и отвел в мой кабинет. Только мы туда вошли, как мой лакей пришел доложить, что полицейский, с которым я говорил несколько минут назад, хочет меня видеть. Выстрелы услышали на полицейском посту и городового прислали за объяснениями, что случилось. Его доклад не был признан удовлетворительным, полиция требовала более полных подробностей.

Пуришкевич сказал ему громко:

– Ты слышал разговоры о Распутине? О том, кто замышлял гибель нашей родины, царя и солдат, твоих братьев. Тот самый, кто нас предавал немцам, слышал?

Городовой, не понимавший, чего от него хотят, молчал с тупым видом.

– А знаешь, кто я? – продолжал Пуришкевич.

– Перед тобой Владимир Митрофанович Пуришкевич, член Думы. Выстрелы, которые ты слышал, убили Распутина. Если ты любишь родину и царя, ты сохранишь молчание.

Я в ужасе слушал эти ошеломляющие слова, произнесенные так быстро, что я даже не успел его прервать. Пуришкевич был в таком возбуждении, что не отдавал себе отчета в том, что говорил.

– Вы хорошо сделали, – сказал, наконец, агент, – я промолчу, но, если меня приведут к присяге, я, конечно, должен буду сказать все, что знаю; было бы грешно скрывать правду.

Сказав это, он вышел, сильно удивленный.

Пуришкевич выбежал за ним.

В это время лакей пришел доложить, что труп Распутина перенесен на нижнюю площадку лестницы. Я чувствовал себя очень плохо: голова продолжала кружиться, я едва мог идти. Я с трудом поднялся, машинально взял резиновую дубинку и вышел из кабинета.

Спускаясь по лестнице, я увидел тело Распутина, растянувшееся на площадке. Кровь текла из множества ран. Люстра освещала его сверху, и искаженное лицо было видно до малейших деталей. Это зрелище было глубоко отталкивающим.

Мне хотелось закрыть глаза и унестись далеко, забыть, хоть на мгновение, ужасную действительность. Но против своей воли меня тянуло к трупу. В голове шумело, мысли мешались. У меня было что-то вроде приступа безумия. Я кинулся на него и стал яростно колотить своей дубинкой. В эту минуту я больше не помнил ни божеских, ни людских законов.

Пуришкевич потом говорил мне, что эта сцена была так ужасна, что он никогда не сможет ее забыть. Когда с помощью Ивана он оттащил меня от трупа, я потерял сознание.

Тем временем Дмитрий, Сухотин и доктор Лазоверт вернулись в закрытом автомобиле за телом Распутина.

Пуришкевич рассказал им, что произошло. Решили оставить меня в покое и ехать без меня. Они завернули труп в плотную материю и погрузили в машину, отправившуюся на Петровский остров. Там они сбросили труп с моста в реку.

Когда я пришел в себя, мне показалось, что я выздоравливаю после тяжелой болезни и дышу во всю грудь, как после грозы, свежим воздухом обновленной природы. Я чувствовал себя вновь ожившим.

С помощью слуги я уничтожил все следы крови, которые могли нас выдать.

Прибрав и почистив квартиру, я вышел во двор. Мне нужно было предпринять меры, чтобы объяснить выстрелы. Вот что я изобразил: один из гостей напился сверх меры и, выйдя, вздумал стрелять по одной из сторожевых собак.

Я вызвал двух слуг, присутствовавших при развязке драмы, и объяснил им, что произошло на самом деле. Они выслушали молча, потом пообещали сохранить секрет.

Было около пяти часов утра, когда я вышел из дома и отправился во дворец великого князя Александра Михайловича.

При мысли, что сделан первый шаг для спасения России, я чувствовал себя полным смелости и уверенности.

Войдя в комнату, я застал там брата моей жены, князя Федора, который не мог уснуть, с тревогой ожидая моего возвращения.

– Слава Богу, наконец ты… – сказал он. – Ну, что?

– Распутин убит, – ответил я, – но сейчас не могу говорить, я падаю от усталости.

Предвидя, что на следующий день меня ожидают допросы, обыски, даже преследование, и мне нужны будут все мои силы, чтобы это вынести, я отправился спать и крепко уснул.