Самозванка. Кромешник

— Чего ты хочешь, дух? — устало бросил старший Адалин. — На мне род не пресечётся. Папенька с маменькой позаботились, состряпали наследника, стоило отвернуться. И не прикидывайся, я знаю, как всё было. — Дух стыло усмехнулся, но смолчал. — Не беспокойся, Радэрик тебя не разочарует. Истинное олицетворение лощёной куртуазности о белых рюшах и очах невинных. Истинный вельможа, ни тени челядинца. Доволен?

— Ты любишь брата, — внезапно заключило привидение и снова облизнулось змеиным языком.

Упырь, осёкшись, сдвинул брови.

— Разумеется. Что за дурацкий перескок?

— Он тоже пострадает. Пострадают все, кто соприкоснётся с этим родом. И ты, хоть трижды проклял это имя, останешься Хозяином, старшим в семье, владельцем домена и всех титулов.

— Да будь оно неладно! — огрызнулся Фладэрик, намереваясь встать. Но тело не повиновалось, а чернота выплеснулась из жутких глаз и потекла смолой под ноги.

Под пыльным сводом зала эхо множило причудливый узор осколков назидания. И как Упырь ни прислушивался, связь уловить не получалось. От камина пахнуло подвальной затхлостью и тленом. В чугунном кружеве обрешётки взвихрился подхваченный сквозняком изумрудный пепел и засеребрился в темноте.

Фладэрик моргнул, сердито растёр переносье: сажистый прах свивался языками призрачного пламени цвета халцедона. Пыльная взвесь уже напоминала туман над гатью. Слова сливались в монотонный гул. А по стенам, ломаясь и корчась в жутких судорогах, расползались тени.

Упырь и сам не понял, уснул ли он или вновь провалился в зыбкие тенета Кромки.

Пьянящий дух костров Бовтуня мешался со сладковатым ужасом истлевших, обомшелых городищ, что брошенными трупами гнили на пустошах без погребения на радость стервятникам всех мастей.

Адалин с трудом, оскальзываясь в топком глинозёме, обрывая пучки сизой травы, резавшей пальцы не хуже осоки, выкарабкался из пологого распадка, раскисшего болотиной. Косой дождь стегал в лицо и вспенивал окрестность. Оглушённый подвываниями стихии и ударом, выбившим из седла, Упырь затряс головой, попытался разглядеть происходящее сквозь мрак.

Визг подрубленной кобылы ещё вибрировал в голове.

Что-то сверкало и рвалось. Фладэрик, шатаясь, выдернул саблю из перепачканных жирной грязью ножен и зарычал. Огни на стенах Дор Гравэнна сливались золотыми полосами. До предместья считанные вёрсты, уже учуять можно. Но кто догадается караулить нежить вдоль Огнянки, проржавленных пустошей, что вгрызались в лесистые эскеры западного Ваэррагена?.. И кто сподобится так ловко бросить колдовскую сеть?

Дор Гравэнна, здесь их с отцом некогда захватили колдуны.

В висках ещё колотилось хриплое «облава», когда видение с треском и скрежетом, как раздираемое когтями заскорузлое сукно, рассыпалось узорами вмурованного в суглинок калейдоскопа.

Осколки масляно блестели, с шелестом катались по камням. На стенах дёргались, шипели колченогие, изломанные тени. Откуда стены в Голоземье?

«Одумайся… ты пожалеешь…»

Столько рук, сизые пальцы скребутся, точно ветки мёртвого куста. Цепляются, царапают. Сплошной клубок. Но у той, что говорит, есть лицо — поблекшее и полузабытое, обратившееся в уродливую маску без глаз.

«Остановись! Князья свидетели, мой сын так не поступит!»

«Тогда я тебе не сын!»

Скрюченные пальцы разом распрямились, ладони почернели, растеклись кляксами смолы, с бранчливым клёкотом разлетелись по углам воронами. И Кромка расступилась.

Адалин насилу вывернулся из удушливых объятий иномирья, меркло улыбнулся без тени радости в посветлевших от ярости глазах: сквозь узкие оконца скудный дневной свет цедился блёклым, проявляющим пыль маревом. В отдалении едва различимо, настороженно ржал встревоженный конь.

Милэдон поторопился. А значит, пришло время распрощаться с долиной Олвадарани.