Самозванка. Кромешник

Глава 6. Всё закончить

Тонкий аромат вербены и бергамота вился шёлковыми лентами среди густых и терпких ароматов спальни: жара камней, тяжелого духа очага, давящих мехов и не остывшей плоти. Фладэрик опять стоял над спящей королевой, прикидывая, смог бы задушить её во сне. Хрупкая и нежная фигурка: точёный абрис идеального лица, рассыпанные в беспорядке золотые кудри, изящные запястья и гранёные лодыжки, не ведавшая деторожденья грудь.

«Убей её, — шепнул из тени Валтар. Упырь почти услышал, как по плитам пола прокатилась за спиной отрубленная голова. — Казни ведьму, Адалин. Ты теперь Кромешник, тебе решать и совершать. Убей её, и кровь не прольётся».

Адалин брезгливо искривил сухие губы. Неувядающая красота порока. Возможно, морок прав. Но предательское убийство спящей королевы в спальне — от одной мысли становилось тошно. Обескураженных придворных хватит удар, а смутой в Розе наверняка воспользуется свежеобретённый южный «друг».

Фладэрик покрутил блекло светящуюся серьгу. На пальцах танцевало невидимое пламя, искрило и кололось, обжигая изнутри. Нечто подобное прелагатай уже испытывал однажды при посвящении на главном капище у Драб Варьяна. Беггервран тогда сжевал какой-то жухлый бледный корешок, кроваво улыбнулся в полумраке и ехидно уточнил: «Что, защекотала Кромка, почуял липкий поцелуй?». Поцелуй это не напоминало. Скорее прикосновение русалочьей руки. Потому Фладэрик лишь потянул плечами.

Сейчас шаманский знак на шее будто бы нагрелся. И не он один.

Упырь пощупал заряженные побрякушки. Он не собирался колдовать, так, чуть заморочить Айрин, чтоб сильно по нему не тосковала.

Но в жаровнях вдруг полыхнуло болотными огнями, и под ногами зашуршало битое стекло по белым, свивавшимся узорами окатанным камням. Ложе охраняли птицы. Не те крикливые пеструхи, что проснулись и робко сбились в золочёных клетках. Призрачная высокая фигура распростёрла дымные крыла над спящей королевой. Когтистые лапы исполинского орла тонули в меховых волнах. А вокруг бледного лица венцом из змей вились в беспорядке космы, что чернее мрака. Перья твари отливали серебром. Вострую девичью грудь покрывала чешуя. У могучих ног сверкали зоркими глазами огромные зубастые вороны.

Фладэрик усмехнулся дикому видению и попятился от Кромки. На стенах по ту сторону гирляндами висели низки черепов. И в очаге горели вовсе не дрова. Упырь нагнулся, подобрал незаметно принесённый накануне кожаный мешочек, вытряхнул содержимое на ладонь и сдул на спящую Айрин. Тончайшая пыльца на миг сверкнула в воздухе алмазной пылью и исчезла.

— Спи, королева, — посоветовал негромко Адалин.

«Дурак», — откликнулась из мрака отрубленная голова.

***

Стоял тёмный, предрассветный час.

Омерзение пучком осоки царапало глотку изнутри. Упырь поспешил выбраться из башни до смены караула. Сонные гвардейцы клевали породистыми носами. Алебарды не спасали — парочка незадачливых богатырей отчётливо сползала вдоль стеночки в солому.

Адалин шёл по коридорам безымянной тенью. Ещё один призрак спящей Розы с туго перевитым ллакхарскими охранными чарами свитком и осунувшимся мрачным лицом.

Каменная Роза дремала в привычном облаке тревожных шорохов и скрипов. Ясновельможные предавались потаённому досугу, а слуги торопились сладить постылый труд. Фладэрик головой не вертел, но за коридорами следил пристально, выглядывал возможных наблюдателей, вроде недоброй памяти пыльного Ансэльма. Тонкогубое исчадие кулуарных войн побочные обязанности исполняло куда проворнее непосредственных, но скрытно и успешно, чем всерьёз досаждало. Упырь знал, что кастелян Розы «приглядывает» за ним, буквально чувствовал лопатками неотступный взгляд.

Про брата, к собственному вящему стыду, Фладэрик вспомнил, лишь обнаружив оного в покоях. Радэрик вновь уснул на сундуке, укрывшись не то гобеленом, не то попоной.

Поленья в очаге почти прогорели. Алые огоньки с дремотным, баюкающим треском сновали в чёрных бороздах детёнышами вёртких саламандр.

Что отрок потерялся где-то по дороге между дворами, Упырь ещё рассеянно отметил, но дальше благополучно о нём позабыл. И теперь остановился над сопящим братом, размышляя. Гоминиум пройдёт отлично. Довольная жизнью Равнсварт поулыбается невинному братишке, братишка в ответ сподобится изобразить восторг куда искреннее, чем беспутный прелагатай, вновь усвиставший в родные болота. И Величество, вероятно, очарует.

О последствиях старший Адалин предпочитал не думать и очень рассчитывал на житейскую сметку «курносой» Сэнатайн, недурно себя зарекомендовавшей. Девица ловко увлекла мальчишку, и Фладэрик всё ждал, когда до поэтического отрока дойдёт. Пусть его самого наличие невесты некогда и не спасло от чар проклятой синеглазой королевы, Упырь тешил себя надеждой, что Радэрика участь любителя болот с физиономией завзятого душегуба и манерами верстового столба таким образом минует.

Собрался старший Адалин проворно — сальная свеча не сгорела бы до половины.

Из спальни он выходил уже в дорожном платье: полотняной, укреплённой проклеенными вставками тунике с плотной шнуровкой у горла, походном кафтане, прошитом стальными квадратами клёпок в полпальца шириной, и с Позёмышем на плече. Горностай, дорвавшийся до праздной жизни, энтузиазма не выказывал и, извлечённый из-за сундука, где думал схорониться, сердито свиристел пружиной арбалета. Радэрик пошевелился под гобеленом, свернулся поплотнее и что-то неразборчиво пробормотал, но не проснулся.

Упырь забрал саблю в оплётке ножен и ремней портупеи и с сожалением покосился на брата.

Пергамент, оставленный рядом с недопитым кубком, гласил:

«Мне нужно уехать до срока. Джебрик примет тебя Близким после присяги. Будь почтителен и верен ему.

Всегда помни, чей ты сын».

К письму прилагался гостинец. Фибулу старший Адалин купил в Армандирне. Как и все продаваемые в Резном Квартале из-под полы побрякушки, подарок отличался заковыристыми свойствами. Аргвар-Торгаш божился — мало не бесценными. Сберегал обладателя от сглаза и поноса, любой вредоносной ворожбы, внушения и почему-то мужского бессилия. Над последним, многозначительно подчёркнутым чудесным свойством Фладэрик особенно умилился.

Предвкушая первую зорю в казармах, когда караул сменится, а там и сонные страдальцы разбредутся, Упырь решил поторопиться и выскочил из покоев, необдуманно резко отмахнув тяжёлой, смертоносно-бесшумной дверью. К вящему ужасу раздался гулкий удар и тихий стон. Прикрывал створку Фладэрик куда рачительнее, почти опасливо. Кастелян в расшитом кафтане распростёрся на полу без сознания с преглупым выражением постной, пришибленной физиономии. Упырь на всякий случай проверил пульс и, удовлетворённый, оттащил Аэтлире в нишу чуть поодаль от двери. С гобеленов мрачно наблюдали пыльные и злые кровососы канувших в небытие эпох.

Духа в конюшнях пришлось седлать и втихаря сводить самостоятельно. Конюхи благополучно спали на тюфяках, один любовно прижимал к груди обляпанный кровавыми слезами глиняный кувшин. Воронок издали опознал лёгкую хозяйскую поступь, навострил уши и загодя приготовился, в отличие от прочих обитателей. Когда Упырь, уже предвкушавший добрый путь и бодрых волколаков, распахнул двери стойла, пара замковых жеребчиков захрапела, ещё один поднялся на дыбы с глухим заполошным ржанием, норовя разбудить похмельных конюхов. Дух проникся общим настроением, теребил удила и скалился, но возникать активнее не рисковал.

На востоке, зловещим предзнаменованием грядущих непотребств, занималась нежная заря, красившая шапки Лунного кряжа причудливым многоцветьем. Фладэрик размял плечи и потёр застывшее лицо. Холод бодрил. Седой двор форбурга купала перламутровая дымка, пропахшая опрелым камнем. В кустах робко копошилась неопознанная живность — возможно, сонные псари, хоронившиеся здесь от прожорливых подопечных. Очередной гвардеец спал, опершись на пику. Выглядело патриотично, звучало того гаже. Хриплые рулады могли посрамить иных равнинных дударей.

Проезжая вновь опустившийся без ведома бдительно посапывавшего караула мост, Фладэрик устремил невидящий взгляд в холодную паволоку туч к северу над кряжем. Горы стыдливо румянились, небо привычно закипало непогодой. Упырь гадливо сплюнул в ров и отпустил поводья.

Каменная Роза не может стоять в вазе на столе Миридиканского дворца. Семь Ветров не хозяева тут и никогда не будут.

«Дурак, — вновь позвало из тени за плечами. — Ты мог её убить и всё закончить».

Дух шёл без указки, ровно и бойко. Предместье просыпалось. А Адалин всё вспоминал увиденное за Кромкой жуткое создание, нависшее над спящей, и Летавицу в голубом.

Утро бередило мрачную упырью долину. Долина отзывалась старческим скрипом высоких стволов и шорохом редких птиц — чёрного воронья и хриплых галок.

Есть правда, пусть и небольшая, в меланхолических побасенках рифмачей — владения Её Величества наводили смертную тоску, очарование долгого и мучительного умирания среди душных перин, шёлковых наволочек и горшков с касторкой.

Фладэрик дремал в седле, лениво отмечая запустение и общую необитаемость предместья. Омшелое, диким виноградом и плющом обросшее городище скрежетало проржавленными прапорицами и постукивало ставнями, точно зубами. Вороньи флажки висели и тут — растяжки с фигурной крашениной, задираемой сквозняками, на фоне сизых стен. Под стать скрюченным кустам и редким работягам, не разгибавшим спин с первых петухов. Заслышав издали перестук подкованных копыт по брусчатке, они и вовсе утыкались в землю носом. Только какой-то босоногий отрок оцепенело вытаращился из канавы, во всю моргая покрасневшими от бдений глазищами. Возрастом он не превосходил Радэрика, а чахлой статью и вовсе напоминал ребёнка. Плечи оттягивала книзу гружёная булыжником корзина.

Выезжая за внешние ворота, Адалин продолжал слепо таращиться над косматыми верхушками огромных сосен, исподволь обступавших коронный посад. На сердце при виде сомнительного процветания завывали воображаемые волколаки. И пацан в канаве отчего-то упрямо не шёл из головы.

«Ты мог всё закончить», — шелестела вслед Кромка голосом Ваа-Лтара.