Самозванка. Кромешник

Глава 6. Призраки и миражи

После ухода старика, с достоинством пожелавшего мрачному гостю «покойного сна» на оставшиеся до зари смехотворных три лучины, Фладэрик отодвинул ширму, уселся на кровати, аккуратно застеленной тяжёлым, узорно вышитым покрывалом, и уставился на терзаемые сквозняком занавеси у распахнутого узкого окна.

Цветочный натиск слабел, хотя удушающее присутствие не желало сдавать позиций. Одинокая псина, придержав рулады, изредка лениво потявкивала. Владение затаилось, боясь потревожить господ.

Спать Упырь, чудом не одуревший от скипидарных «медков», по зрелом размышлении раздумал. Рассеянно приласкал юркнувшего под бок Спутника. До третьих петухов оставалось всего ничего. Внизу, наверняка, вовсю трудились недрёманые слуги. Наготовить на эдакую ораву представлялось легендарным подвигом, тем паче, с учётом вынужденной регулярности. Упырь проникся к местной челяди невольным уважением.

Оставшийся безвестным Лучистый гвардеец, свежеиспечённый командир Прихоти, не погрешил против истины: Адалин действительно долго отсутствовал. Даже в сравнении с обычными своими отлучками. Самочинно прогулялся не только через всю озёрную равнину, петляя в перелесках промеж городищ да обомшелых деревень, но и за Белые Горы заглянуть сподобился.

Тамошняя обстановка предполагала некоторое любопытство не страдавших излишней близорукостью соседей. И Адалин, иллюзий не питая, предпочёл симулировать коронную дальновидность во избежание последствий, пока окрестные хозяйчики не догадались.

То, что действовал Упырь по собственному почину, безо всякого высочайшего соизволения, соплеменников уже не удивляло. Фладэрик, не без ехидства игнорируя придворные порядки, за компанию отринул и здравый смысл. В донесениях мотивировал нездоровое усердие врождённой подозрительностью да выпестованным недоверием. Гуинхаррэн благоразумно помалкивал, притворяясь недогадливым. Дивноокая Айрин пока не возражала. Грызла локти втихомолку, да ещё изредка незадачливых подданных подъедала. Ну, да и пёс бы с ней, холерой венценосной. Кабы не Ллакхар и стёршие его с лица земли колдовские знаки.

Стылый горный сквозняк, попетляв промеж осанистых хвойных великанов Олвадарани, набрался аромата и сменил ледниковую, порывистую злость на освежающую резвость. И, проникая в протопленные исполнительной дворней покои, вовсе делался желанным да ласковым.

Фладэрик, вздохнув, поднялся на ноги, подошёл к окну, задумчиво покручивая серёжку в ухе. Пахло близким дождём. Весна, вплоть до самого Бовтуня43, а то и Лита44, в долине теплом не радовала. Скреблась под дверью вымороженным ветром, звенела грозами навзрыд, охаживала колючим градом. И нравом паскудным от хозяйки коронных владений мало чем отличалась. Разве, в койку не лезла.

Упырь, разглядывая жутенькую во мраке, иссиня-чёрную округу, предавался воспоминаниям. Пакостным, как скисшая похлёбка.

Во вскипевших тучами, скороспелым ненастьем окутавшихся небесах над зубастым частоколом ёлок сновали мутные тени не то ночных птиц, не то залётного демонья. Полночных страстей в окрестных соснах заблудилось предостаточно. Ещё и с гор ползли, корыстные мечты лелея. Бродяжники, гарцуки45, лошоличи46, полурехнутые змеехвосты. Случилось Упырю и босоркуху47 словить в предгорьях, аккурат у выпотрошенной деревеньки, явно не в одиночку в том краю промышлявшую.

Адалин сердито растёр шею под волосами. Кромка, взбаламученная божевольными выдумками тирана Миридика, облизнулась клятым калейдоскопом, как заманчивому лакомству. Затаилась, выжидая. Фладэрик загривком чуял пристальный, плотоядный интерес тамошних обитателей.

Тех, что ждут…

И, словно в подтверждение, пегие небеса полоснула зарница. Багряная, как маска палача. Первые тяжёлые капли веско зашлёпали по стене, ветром заносимые аж на скос окна. Хвойный аромат, приправленный металлом и — невзначай — хлевом, сделался отчётливее. Ворчавший давеча кобель, за неизвестные провинности не допущенный на псарню, протяжно возопил в промозглый мрак. Хлопнуло, а там и забранилось. Огрёбший певун оскорблённо смолк. Зато припустил ливень, серой оглушительной стеной укрыв околоток.

Упырь пожал плечами, разглядывая сплошной, отчаянный поток: в лиловой кисее воображение вырисовывало престранные видения.

Ваа-Лтар терзал отобранную у хмельного трубадура лютню, умело подкручивая колки в чадном сумраке таверны. Лихо летели по рыжей стерне гривастые кони, гикали, свистели выжлятники, смеялся, откидываясь на высоком седле, отец. Доверчиво моргал длиннющими ресницами Радэрик, пристроившись на шкурах у камина да совсем по-детски обхватив острые коленки. Галдели дружки-Свободные, кропя бражкой очередной стол в очередной корчме. Крутил рыжий ус, девицу в монистах обнимая, весельчак-оборотень. Тонкогубо, по-змеиному ухмылялся Второй Советник, вороша тлеющие в жаровне угли раскаляемым тавром. Горела окружённая деревня. Трепетали на ветру пёстрые флажки, клеймленые фамильной Лилией Ллакхара. Катились в обагрённый ров безглавые тела. Подолом заметала госпожа в мерцающем венце, изящно и величественно выступая по каменным плитам изукрашенного цветочными гирляндами двора. Хлопали Высшие. Завороженно таращились гвардейцы. Цвёл чубушник и пышная гортензия. Королева стройным, зыбким силуэтом замерла у Чёрного Трона.

Адалин сердито потряс головой.

Ведьма в короне, небрежно придержав на груди полупрозрачный шёлк, расхохоталась, игриво пятясь в полумрак. Зазвенел упущенный стилет. Дёрнулся, кривя обезображенное лицо, залитый кровью лазутчик, насаженный на оленьи рога.

Так ведь не было лазутчика, не было покушения. Был молодой егерь Эварэлей. Были многие. Невиновные.

Фладэрик растёр вмиг окаменевшую физиономию. Если б не Ллакхар! Родство душ, кружок по интересам. Трепетная госпожа коронного замка, смущённо прячущая холёное личико в охапке пёстрых лилий. И колдун-златовласка о голубых очах, народ с балкона приветствовавший, пока его слуги монетами да самоцветами в толпу швыряются. Достойная парочка. Артистизм и ловкость об руку с гаденькими привычками. Секретики подлые. Хитроумно выворачиваемая наизнанку низость.

Осиянное багряными зарницами ненастье, кликушей завывая и погромыхивая, с рассветом откатилось вглубь Долины терзать коронные засеки. Щербатая кромка Лунного кряжа, видимая из окна, полыхнула позолотой всползавшего за Эреттурном солнца, чахлого, что ёрник48 на болотине.

Фладэрик, благополучно завершивший язвительное «покаяние Милэдона», потянулся, перечёл сквозящие ядом строки, будто бы чужой рукой выведенные, удовлетворённо присыпал песком и, собрав прибор, задумчиво поглядел на разомлевшего поперёк роскошной койки горностая.

Позёмыш растопырился на покрывале, только что из шкурки не выпрыгивая от сытого блаженства. Кончик лоснящегося хвоста экстатично подрагивал во сне. Вывернутая вострая мордочка как будто улыбалась. Упырь фыркнул. Учёное зверьё отличалось завидным здравомыслием и ненароком улучённой возможностью покоя не пренебрегало. В отличие от беспутного — и безголового, по мнению проныры — хозяина. Покивав неутешительным выводам, Адалин размял затёкшие плечи, разделся и приступил к омовению.

Привести себя в порядок следовало если не в преддверье придворной свиданки, то из уважения к Милэдонам. Оскорблять чопорных усачей не хотелось. Поливаться студеной водицей тоже, но Адалин по долгу службы уже примирился. А содержимое бадьи хотя бы тиной не воняло и стадом головастиков отходить по загривку не норовило.

Встряхнув мокрой шевелюрой, Упырь почёл себя достаточно облагороженным, натянул свежую рубаху, нехотя влез в чужую тунику, отважно игнорируя прелый аромат.

Мрачные Холмы с одёжки оттирались пеплом и щёлоком, а лучше бы ритуальным костром. Болотина и конский пот смердели того гаже.

Проснувшийся Позёмыш, окинув хозяина намётанным взглядом, смекнул, к чему всё идёт и, выразительно чихнув, ретировался. Сметливый горностай вознамерился, чем Князь не шутит, уворовать до отъезда хоть колесо колбасы, из тех, что наивные стряпки без надлежащего присмотру развешивали в погребах, а то и зайчатинки про запас в хозяйской сумке притихорить. Не ровен час, опять по буеракам тот хозяин ломанётся, а ему, зверю-Спутнику, мыкайся средь репейников, с вурдалаками взапуски состязаясь.

***

Покинув пределы гостеприимного домена, Упырь направил-таки воронка к замку Её Величества.

Прощание получилось скомканным по вине самого Адалина, на дух не переносившего куртуазного балагана. Напоследок проговорив ключевые пункты грядущего побега с опальным Сейраном, Фладэрик предпочёл ретироваться с расторопностью, достойной лучшего применения. А несметные Милэдоны и не возражали.

Откинувшись в седле, Упырь придался праздному любованию, отпустил повод и поигрывал фамильной печаткой, что напялил на палец, преодолев Пост. Родовой герб не думал истираться с резной поверхности, вопреки всем стараниям беспечного наследника. Древние гравёры приложили массу усилий, чтобы достойно изобразить невнятную зверушку, поднявшуюся на дыбы с флагштоком. Статусными побрякушками, кроме обязательных ременных цепей, Упырь пренебрегал. Но в долине Олвадарани приходилось хоть иногда считаться с заведёнными порядками.

На глаза всё чаще, по мере углубления в коронные владения, попадались каменные стены отдельно стоящих крепостей, черепичные крыши, сполохами рдевшие в лучах молодого солнца, и высаженные полосой деревья. Деревянные и каменные постройки хозяйственных дворов и обиталищ слуг, поросшие травой и мхом, обветренные стены. Сколько мрачных тайн за ними хоронилось… Упырь по долгу службы имел представление и иллюзий не питал, а вера в добро и справедливость, порядочность и стакан воды от благодарных потомков, желательно, без яда, на той почве околела, прихватив с собой и сострадание. И заменили их горький цинизм и насмешка.

Адалин оглядывал с высокого седла окрестности, по ранней весне — не больно пышные, и размышлял о покровителях. В Озаровом царстве люди неласковую пору мстительно обозвали Борзнем и старательно в неё своим идолам поклонялись, ибо верили, что в пробуждавшуюся землицу да умытые истаявшими снегами небеса быстрее ввинчиваются их славословия, до тугоухих кумиров проворнее доходят. Потому, полотном обмотавшись и зубы сажей зачернив, поклоны били, покуда чело не треснет. Хозяин Солнца, Ярун, Судьба-Куделя… Бой, ибо куда без него? Великий, ведь простой столько жрать не сможет. Набралось кумиров на небольшое селище. И только попробуй кого забыть, подношением обнести. Сразу волхиты батогами ум на место вправят, нужные подати соберут.

А вот у проповедников с Белых гор кумир один и без мутаций, зато с иными причудами. Ревнивый, мнительный и кровожадный, точно еретник, пережравший лыка. Падкий до истерик, сезонных вспышек бешенства и произвольной пиромании. Так что, нет-нет, да полыхнёт особо отличившееся горное капище, что почиталось знаком высочайшего расположения. Потому проповедники гордо расхаживали в подкопчённой мешковине, порой самостоятельно полы поджигая. Вдруг-де всемилостивый пропустил по недогляду.