Самозванка. Кромешник

Глава 8. Большое зло

Хоть зубы и саднило, на деле разбудил Адалина сквозняк, так и норовивший ввинтиться под тунику, а не вывих челюсти, который Упырь подозревал.

Фладэрик поморщился, не без труда сел и потряс гудящей головой. В ушах ещё шумело, а волосы приклеились к виску.

Покои превратились в груду щепок: поваленные сундуки, подрубленные стойки рухнувшего на кровать балдахина, застрявший в очаге столец. Адалин задумался, во что же превратило его Валтарово колдовство.

«Кромешник».

Ведь одно дело топтать несуществующую пыль колдовских дорог вне яви, другое — сражаться сразу в двух мирах.

Готовил сундуки и письма Фладэрик в прескверном настроении. А уж когда пришлось жечь избранные листы над свечкой, как и пристало романтичным заговорщикам, и вовсе обозлился. Сны, чем дальше, становились всё живее. И нравились Упырю всё меньше. Кромка расступалась, а безумие грозило просочиться в явь. И прелагатая не грела перспектива делаться его проводником.

Окончив основные сборы, Фладэрик спустился в большой зал, доломал и выбросил в очаг несчастный столец, пихнул туда же свитки и поджёг движением руки. А потом покаянно рухнул в пыльные объятия высокого резного кресла. Сухая древесина и листы занялись мгновенно и почти бездымно. Упырь подвинулся поближе и водрузил ноги на решётку.

После изучения Валтаровых откровений, записок Эльзанта и гримории королевы картинка вырисовывалась неутешительная. Норт Адальхейн Эрвар восстановил забытое и трижды проклятое посвящёнными искусство, дивноокая Айрин его затею с охотой поддержала. Союз, Ллакхары, Кромка, совместные налёты на южную Коммуну свободных упырей и полное истребление неугодных. Цветные стёклышки катаются во мраке, свивая реальность посолонь. А Равнсварт проворно впереди всего Сартана скачет те калейдоскопы отмыкать. А значит, следует поторопиться, иначе твари с Кромки и тамошние силы разорвут не только неугодных проклятым чудодеям, но и саму явь.

Фладэрик в сердцах сдёрнул ноги с припыленной обрешётки, отчего та опрокинулась вовнутрь, взметнув сноп искр и огненные языки. Упырь с руганью стряхнул искры со штанин. Правая дымилась. На полу сиротливо выцветал в серебро выпорхнувший из очага оглодок свитка. Адалин фыркнул: с огнём ему в последнее время везло ещё меньше, чем с поселянами.

Под одной из выставленных вдоль стен лавок энергично хрустел чем-то сочным горностай. Фдадэрик пожалел, что загодя не вспомнил о харчах. Прикинул, удастся ли разжиться в здешних погребах чем-то, кроме очередного лиха, и двинулся к хозяйственному двору, где давеча оставил воронка. Дух тоже умудрился чем-то поживиться, возможно, это «что-то» перед смертью отбивалось. Алые глаза коня светились.

Фладэрик засёдлывал храпящего, нетерпеливо встряхивавшего мордой жеребца, и оглядывал заброшенные постройки. Адалин выглядел заброшенным и скорбным. Помятый бересклет чернел иссохшими ветвями. Черепица кровли местами облупилась. Дверь в амбар просела.

Упырь как раз собирался прогуляться по двору и рассмотреть следы запустения поближе, когда к ногам змеёй шмыгнул Позёмыш. Да так поспешно, что с земли взлетел единым духом на плечо и юркнул за отворот кафтана. Горностай дрожал.

Возможно, лихо так и не околело? Упырь чувствовал слепой страх, что со спутниками выучки его проныры случалось крайне редко. Ужель изловленная крыса прямо во время трапезы обратилась прекрасным принцем… с погрызенными конечностями и определёнными претензиями к миру?

С плохо скрываемым злорадством воображая красочные особенности недожранного принца, Адалин вернулся в зал.

Внутри подозрительно похолодало. Дыхание срывалось с губ палевыми лепестками. По стенам ползли перламутровые нити инея или ломкой паутины. У догоравшего камина сидел какой-то дед. В кафтане и высоких сапогах. Голова его медленно провернулась так, как не могла бы у живого. Да и не-мёртвый выкинуть подобное бы не сумел. Сизый дед только что свернул собственную шею, чтобы вытаращиться на застывшего при входе Упыря беспросветно чёрными глазами. Сухой рот на обескровленном лице открылся. По губам проворно скользнул раздвоенный язык. Дед поднял жилистую, высушенную руку и поманил к себе пришельца.

— Ты меня видишь? — будто удивился он.

— Ещё б не видеть, — фыркнул Адалин. Ладонь сама собой сомкнулась на рукояти сабли. — Это кресло моего отца.

— Ты в нём только что сидел, — напомнил призрак.

— Вот именно, — подтвердил Упырь. Черты создания выглядели так знакомо и вместе с тем так чуждо, что вернулась едва унявшаяся головная боль.

Фладэрик устало смежил веки: Кромка не желала отпускать.

— Кто ты, дух?

— Хранитель рода. Адалин. — Создание всё пялилось и глаз не отводило.

— Первый, Найдэрик? — заподозрил прелагатай мрачно.

Но призрак покачал бесцветной головой:

— Я не привидение. Просто дух.

— Всего-навсего, — Фладэрик подошёл поближе. — Ты выглядишь неважно, дух Адалин, — заметил он не без иронии.

— Да, — согласился тот. — И это не предел. Ты убил лихо?

— Кажется. — Упырь устроился на сундуке. От попыток разглядеть кафтан или черты лица боль в голове нарастала, резало глаза, а в ушах шумело. — Мне лучше не приглядываться? — догадался Адалин.

— Ты смотришь в Кромку, а она — в тебя. Сам реши, — дух развёл руками. Пергаментное лицо морщилось, переползало сороконожками теней, а чёрные провалы глаз затягивали взгляд воронкой. — Ты учинил разгром, мальчик, — в пыльном голосе звучало осуждение.

— Старался, — скромно подтвердил Упырь. — Не думал, что найдётся зритель.

— Я могу восстановить замок, — предложил дух равнодушно.

— В ответ, конечно, ты захочешь?.. — Фладэрик намеренно не окончил фразы и вопросительно вскинул подбородок. В исполинском жерле очага с треском и шипеньем догорали остатки резных ножек. Прелагатай пожалел, что не захватил ещё дров. В зале холодало. И воняло склепом.

— Ничего, — отрезал дух. — Хотя немного крови бы не помешало. Я рад, что ты убил тех тварей.

Старший Адалин подумал, что чересчур устал. Вытянул ноги, привалился спиной к стене и бросил без обиняков:

— Где Ойон? Где… все? И чьим лицом прикрылся запустень?

Дух скорбно покачал головой, сложил у груди старческие, пятнистые кисти. Склепный дух усилился. Теперь к нему отчётливо примешивались нотки ладана и мирры.

— Большое зло здесь приключилось, — плотоядно улыбнулся дед. Раздвоенный язык вновь мелькнул между бескровными губами. — Очень большое зло.

— Говори, дух, — распорядился Адалин и потеребил серьгу. — Только, по возможности, короче и по делу.

Дух кивнул.

— Старика-Ойона убили помощник оружейника со своею девкой, — начал он крайне деловито, без тени должного трагизма. — Потом воспитателя твоего, старого Мейнарта, на цепь посадили, зарезали кухарку, конюших и псарей. — Фладэрик невольно хмыкнул. — Егерей, что не в отъезжих жили, потравили, сожгли межевой острог. Остальная дворня поддержала предприятие. Потом явился запустень. Сожрал сперва хозяина, а там, его лицом пользуясь, и прочих «домочадцев». Потом подъел собак и лошадей.

— Потрясающе, — скрипнул челюстями счастливый наследник. — Ойона с Мейнартом похоронили?

— Обоих съели, — пожал плечами пергаментно невозмутимый дух. — Упыри ж.

— Окаёмы82, — буркнул старший Адалин, растирая лицо. — Как же я устал…

— Устал? — Бездонные глаза как будто заблестели. — А кто, по-твоему, во всём этом виноват?

— И кто же? — криво выскалился Упырь.

Дух ожиданий не обманул:

— Не ты ли сам, вот здесь же, в этом зале…?

— Молчи, — помертвел физиономией старший Адалин.

— А ведь отец тебя предупреждал… — Сухие губы тоже искривило подобие оскала. Глаза загорелись, как два каганца. — Ты, мальчик, всегда был самовольным. И всё, произошедшее здесь — твоя вина.

— Да вот ещё, — небрежно хохотнул Фладэрик, пытаясь схорониться за насмешкой. Не вышло. Дух говорил правду. И правду эту прелагатай знал.

— Тебя предупреждали, — напомнил призрак глухо. — Но я повторю. Повторю речь твоего батюшки, здесь же, в этих самых стенах произнесённую. Потому что, как видишь, всё сбывается по сказанному им.

Фладэрик прикрыл глаза: память, неумолимая, жестокая и неотступная, жгла сердце раскалённым добела тавром.

— Род Адалинов почётен и древен, испокон веку он служил долине Олвадарани и госпоже Каменной Розы. Многие столетия входил в число Благородных родов Долины как опора престола Её Величества. Никто из твоих предков не запятнал себя бесчестием.

Или просто на том не попадался, переиначил на свой лад старший Адалин, но перебивать не стал.

— Твои предки чтили закон и уважали обычаи. За что Королева и пожаловала в незапамятные времена Найдэрику Верному титул и домен.

Фладэрик покивал. Эти радости в него вбивали в детстве с особым тщанием и изредка тычками.

— Скорбен дом тех, над кем простёрлось проклятье бесчестия. Нет хуже преступления, чем запятнать имя предков. И проклясть свой род. — Дух развёл руками. — Я вижу твоё сердце, мальчик. Оно отравлено гордыней. Сила твоя стала жестокостью, а смелость превратилась в бесстыдство. Напрасно ты счёл, будто произнесённое здесь, в стенах наследного поместья, на обагрённой жертвенной кровью, завещанной тебе земле, канет без последствий. Твой батюшка — да хранит в мире его покой вечная слава — был добр. Он простил тебя и твою горячность. Он любил тебя и уповал на твою мудрость. И он по мягкосердечию своему и по чрезвычайной любви к тебе ошибся.

Упырь слепо таращился в вечность. Вечность не реагировала. Как и жуткий дед с горящими глазами.

— Помнишь это, мальчик? — Ответа дух не ждал. — Помнишь, как кричал тут и бросался оскорблениями, как отрёкся от отца и предков? Как проклял этот род? Взгляни, к чему это привело, — неумолимый призрак обвёл зал широким взмахом перламутровой руки. — Все мертвы, а дом разрушен. Тайдэрик мог проклясть тебя навеки, мог, точно так же отказаться от тебя и тем самым спасти Адалин. Не мне судить его. — Выглядело прямо противоположным образом. Фладэрик подозревал, будь воля привидения, в колыбели бы удушил сквернавцев, причём обоих. — Ведь ты был горячо любим ими. Когда ты хворал в детстве, матушка просиживала у твоей кровати дни и ночи, сплетала заговоры, не подпускала слуг. Ты разбил её сердце. И оскорбил отца. — Бледное лицо скривилось в гримасе презрения. — Дела минувшие. Тем паче, батюшки твоего уж нет под этим небом. И, Князья свидетели, он не держал на тебя зла.

— Знаю, — угрюмо бросил старший Адалин.

— Умирая, он благословлял тебя.

— Я знаю, — Упырь окончательно побелел и говорил чуть слышно.

Призрак лишь пожал плечами:

— Но ты по-прежнему живёшь во власти страстей и подлых чувств, достойных челяди, не господина. А ведь отец предупреждал тебя: ты заблуждаешься, принимаешь блеск битого стекла за драгоценность.

Адалин вздохнул: следовало признать, прозорливость батюшки настораживала и удручала. А пуще того — злила.

— Помнишь, как ты кричал тут о любви? Что ты кричал… и в чём клялся? Отрёкся от отца и матери, проклял собственное имя, чем навлёк бесчестие на весь род. К чему это привело? Ты сам призвал сюда и лихо, и запустение. Оглянись вокруг: отец мёртв, преданный Ойон убит, Мейнарт затравлен псами, поместье опустело, а сам ты, неприкаянный, носишься по свету без приюта и цели.