Самозванка. Кромешник

Глава 7. Адалин

Верстах в пятидесяти по восточному тракту за густыми зарослями одичавшего и потому безнаказанно пышного боярышника, непролазного бересклета и строптивой бузины замаячили памятные, не слишком изящные, зато верные общему антуражу коронных земель стены Адалина.

Сердитые башни по углам, недоверчивый вертикальный прищур окон, двускатная крыша высокого донжона и неприветливое карканье вспугнутой вороны, кляксой размазавшейся по утренним, припыленным облаками небесам. Никакого забора, никакого сада. Стена и замковое сооружение, оседлавшее возвышенность среди лесов.

Фладэрик улыбнулся случайным проблескам воспоминаний. И тут же отогнал нарядный морок взмахом головы.

Крупная серая кладка заметно оживлялась коврами мха и пятнами курчавого лишайника.

В прежние времена, ещё при жизни Тайдэрика, поместье выглядело иначе. На дворе вечно отсвечивали динстманны при оружии и знаках рода Адалин. Сновали проворные отроки и челядь. Отец привечал вассалов и баловал милостями слуг, а вот Фладэрик, оказавшись в роли хозяина, распустил всю свору к ляду. Оставил самый минимум, присутствия которого теперь не наблюдал. Надо было видеть недоумение старого кастеляна. Ойон чуть не плакал и смотрел, точно на завтрашнего покойника. Сразу, как поленница иссякнет, а крысы в подполе голодный бунт поднимут. Что, при известной житейской сметке запасливых пращуров беспутному наследнику не светило при всём желании.

Адалин строили три с половиной столетия назад, когда память о войне ещё была свежа, а подданные успешно симулировали признаки рассудка. Громоздкое исчадие инженерного гения прошлого вполне годилось, скажем, держать круговую оборону десяток-другой вполне благополучных зим. А то и организовать небольшую державу на автономных от короны началах. Если против чародеев Её Величества, Лучистых и динстманнов выстоять и с соседями, вроде Джебриков, договориться. Упырь ради развлечения прикинул шансы. Нет, противостоять Айрин и Канцлеру Долины так — просто бесполезно. Замок Кэрдзэнов сгорел дотла, хоть не был даже близко деревянным.

Фладэрик придержал коня на заросшей лопухами и колючей ежевикой подъездной лужайке. Звенели трензеля. Дух недоуменно заплясал на обомшелых, а где-то и расколотых камнях. Глухому цокоту хором воплениц вторило ленивое, страдальческое эхо. Адалин спешился, со всё возраставшим любопытством через плечо разглядывая отчий дом. Замок насупился в ответ и тихо шелестел едва зазеленевшими ветвями молодых кустов. Ни тебе ржания из конюшен, ни птичьего воркотания, ни лая, ни других привычных шумов. Лишь тихий, вкрадчивый шёпот хвойных крон вокруг и сквозняка, петлявшего меж башен.

Тайдэрик держал голубятню и, разумеется, кречатню, потому дремотное безмолвие теперь насторожило. «Лесная благодать», — подумал Фладэрик ехидно. Почти слышно, как ветшает фамильное добро за толстыми стенами, да захороненные предки разлагаются. Упырь пожалел, что не навестил межевой острог.

Нехорошее предчувствие прокралось исподволь, стоило лишь подобраться к монолиту забранных железом врат. Двор пах необетованно, а из дверей повеяло стужей катакомб.

Размышляя о превратностях судьбы и каверзах истории, Упырь брёл в пыльных сумерках и не замечал отсутствие огня. Память услужливо дорисовала недостающие детали. В каминном зале, где раньше они с отцом попивали подогретое вино после зимней охоты, висела ватная, простёганая запустением тишь. Очередные двери с грохотом захлопнулись, и Адалин не удивился бы, лязгни за спиной упавшая в пазы перекладина. В жерле исполинского камина, на сундуках и гобеленах висела клочьями густая паутина.

К родовому замку Упырь питал потайную неприязнь и после смерти отца благополучно пустил хозяйство на самотёк, а младшего брата отправил в Стударм на полный пансион. Оставленные присматривать за имуществом слуги, очевидно, разбежались. Странно, что не прихватили того имущества на память. Фладэрик задумался, что приключилось с преданным Ойоном.

Пал жертвой, защищая хозяйское добро?

К ветшавшему жилищу Адалинов не проявили интереса и бродяги, охочие до заброшенных домов. Выцветший, точно позабытый на припёке гобелен, обескровленный замок дремал в тенетах расплодившихся пауков. Гуинхаррэн не лукавил: род Адалин почитался одним из знатнейших в долине. Повеселел бы Корсак, узри их фамильное гнездо в столь жалком состоянии.

Упырь чуял горьковатый, тлетворный дух затхлого подвала, купавший залы некогда роскошного жилища.

Сколько прошло лет с тех пор, как под этими сводами последний раз звучала речь: сдержанно перекликались ли то слуги, возглашали здравицу динстманны или бранились Хозяин со своевольным, непослушным первенцем?

Фладэрик направился прямиком к лестнице. Портрет отца мрачно взирал на пришельца из-под пыльной вуали. Суровое лицо, тугое сплетение углов и теней, неодобрительно хмурилось. Но Адалин знал, что это лишь игра воображения, и безутешный папенька из пыльной рамы, просвечивая потрохами, не полезет, как ни фантазируй. Ибо согласно доброму миридиканскому обычаю по смерти был сожжён и обрёл упокоение.

«Помни, чей ты сын», — советовали брату выведенные по пергаменту строчки. Себе Упырь тоже иногда повторял эту фразу. И неизменно вспоминал обезображенное лицо с выжженными глазами, отрезанными ушами и порванными ноздрями. Лицо сгоравшего отца. Ллакхарам нечего делать на землях Багрянки, а если пожалуют, отведают навьего гостеприимства. Пусть даже против воли расставшейся с рассудком королевы.

Наверху Фладэрик привычно повернул направо, не удостоив взглядом ни отцовский кабинет, предварявший хозяйскую опочивальню, ни женскую, давно пустовавшую половину. Угрюмо проскользнул в побочную анфиладу, где располагались их с братом покои. Толкнул приросшую к косяку дверь. Характерный скрежет ржавым сверлом пробуравил виски. Створка оставила на каменных плитах пола чёткий полукруг.

Пыль и прах — вот всё наследие. Набитые небылицами сундуки, мешки и бочки. Сокровища, тщательно распределённые новым Хозяином и частью уже вывезенные из Долины.

Фладэрик оценил иронию момента и бухнулся на полуистлевшую кровать, взметнув столб серого тумана. Перед глазами поплыло. Бороться с одолевавшей дремотой становилось всё сложнее, хоть спать в затхлом вертепе вовсе не хотелось. Упырь нехотя поднялся на ноги, небрежно отряхнул кафтан. Не без труда распахнул первый из сундуков, выбрасывая содержимое. Отправлять братишку с его неокрепшей душевной организацией в исходящее прахом царство старины расхотелось. Старший Адалин выгреб шелка-аксамиты и достал похороненные под толщей драгоценных тряпок заговорённые ларцы.

Позади хрустнуло и заскрежетало. В темноте, среди пыльных гобеленов кто-то хоронился, разглядывал сонного прелагатая голодным, жадным взглядом.

Сиплое дыхание за спиной Фладэрика разбудило. Упырь развернулся, взвесил куль с древним барахлом в ладони и примерился для первого броска. По комнате мелькало серое пятно. Адалин выругался, отбросил не случившийся снаряд и обнажил прихваченную саблю. Лихо требовало приёма посолиднее.

Не дожидаясь, пока кромешная тварь окончательно сплетёт неприглядное обличие, Упырь отмахнул клинком, пробуя воздух, и улыбнулся. От той улыбки сельских старост хватала трясовица, а западное рыцарство, гремя доспехами, драпало впереди коней. Но лихо, чтоб его крысы поглодали, отреагировало куда спокойнее. Растопырило когтистые лапищи и застрекотало.

У твари с Кромки не было привычного лица или морды: ни щёк, ни носа. Вместо рта над шеей мехами раздувались жвала. На продолговатой сизой башке, ровно в центре горела вертикальная прорезь единственной уродливой зеницы, окружённой непрерывным танцем самоходных глазок поменьше. Они сновали в ноздреватой, прелой коже прыткими жуками и слюдяно блестели.

Фладэрик отскочил вбок, отсёк метнувшуюся нежить вдоль скользкой пепельной спины. Сталь звякнула о выгнутый хребет ударом колокола. Лихо раззявило пасть отороченным зубами жерлом и снова зашипело. Жуки-глаза с противным свистом внезапно разлетелись в стороны, серой взвесью опутали покои.

Навензы в вороте воссияли многоцветьем несущейся по небу Летавицы. Адалин отшатнулся из-под когтей и провалился в Кромку. Но не так, как бывало прежде, когда Упырь ступал на зыбкие дороги призрачного иномирья, заглядывал через границу в странную, причудливую даль за гранью яви. Сегодня Кромка обретала плоть, как в том сне, где Валтарова голова впервые нарекла его Кромешником.

Чернота шуршала растревоженным крысиным гнездовищем.

По залитым иссохшей кровью, выжженным руинам танцевало лихо. Жуки-глаза бежали по камням, по провалившимся аркам и переходам. Фладэрик завертел саблей, подступился к твари, полоснул по выпуклому бельму. Оказавшийся в другой руке подсвечник с иглой ударил бестию в висок и глубоко засел в треснувшей кости. Нежить взвыла, распялив четырёхгранный рот. Вой превратился в вибрирующий призывный визг. Но Адалин уже занёс саблю для нового удара. Одним движением смахнул с костлявых серых плеч страшную башку и резво обернулся. Он чуял приближение нового врага. И глаз.

Запустни частенько избирали обиталищем ветшавшие долинные постройки. Добротные, просторно-путанные, покинутые из-за дурных воспоминаний, а лучше — родительских проклятий. Особенно когда владение пустует пару-другую дюжин лет.

Не обладая собственным обличием, эта тварь принимала любую форму, не гнушалась личиной безалаберного хозяина или сродников. А жрала, не брезгуя, всё, что убежать не успевало.

Фладэрик прищурился, покрепче перехватил замаранную чёрным саблю. Запустень и лихо. Чудесная компания, радушный, ласковый приём.

Гость с Кромки вне всяких описаний, гадостный, как опарыш в киселе, выпрыгнул из тьмы.

Отдалённо, как мухоморный морок — привычную реальность, сейчас он напоминал медведя. Безобразно раздутого, не одну зиму коротавшего на дне ядовитых топляков Хмури, косолапого четырёх аршин в холке.

Упырь сплюнул прилипшую поперёк рта прядь и жестом поманил нежить.

Существо прыгнуло, щёлкнуло зубами в пяди от лица, взмахнуло лапами. Адалин вовремя отшатнулся, перескочил в очередную рухнувшую арку, приложился плечом в изъеденную ветрами стену. Запустень прыгнул следом. Длиннющие чёрные когти, кошмар цирюльника и мечту древодела, Упырь отбил клинком. И снова отскочил. Обезглавленное лихо слепо шарило костлявыми лапищами в камнях, тщась отыскать башку. Фладэрик заметил, что его глаза собрались муравьями вкруг истекающего чернотой обрубка нечистой плоти, приподняли его и понесли прочь.

Запустень взвыл и попыталась ухватить прелагатая жёлтыми зубами. Упырь увернулся. Тварь подскочила, на лету меняя облик. Кувыркнувшись, спружинил в стену тощий, хромоногий и плешивый тип, которого Фладэрик не узнавал.

Лихо, наконец, схватило беглую башку и кое-как приладило на место, прыгая на суставчатых ногах, как акробат-канатоходец.

На алом небе полыхнули первые индиговые вспышки. В руинах загорелись изумрудные огни. Упырь заметил, как сползаются из дымчатых теней уродливые подобия изломанных фигур. И выругался.