Третьи войны пустыни

— Но я — из рода Атридесов,— повторила она.

— Устная История повествует об этом правдиво,— сказал он.

— Значит, я могу от этого умереть.

— Таково испытание.

— Ты сделаешь из меня настоящую Свободную!

— Как еще ты сумеешь научить своих потомков выживанию в пустыне, когда меня не станет?

Она отстегнула маску, ее лицо оказалось на расстоянии ладони от его лица. Потом она протянула палец и коснулась одного из завиточков, окаймлявшей его лицо рясы.

— Легонько пощекочи,— проговорил он.

Не его голосу повиновалась ее рука — чему-то, говорившему внутри нее самой. Движения ее пальцев были точными, находящими отклики в памятях Лито — теми, что передаются из поколения к поколению... сохраняя все навыки, все правду и ложь жизни. Он немного развернулся и искоса поглядел на ее лицо, такое близкое. На краю завиточка начали появляться бледно-голубые капли. Потянуло густым запахом корицы, Сиона наклонилась к каплям. Он увидел поры ее носа, движения ее впитывающего влагу языка.

Вскоре она отошла — не вполне насытясь, но руководствуясь осторожностью и подозрительностью — совсем как это бывало с Монео. «Каков отец — такова и дочь».

— Через несколько времени он начнет действовать? — спросила она.— Он уже действует.

— Я имею в виду...

— Через минуту или около того.

— Я ничего Тебе за это не должна!

— Я и не потребую никакой платы.

Она застегнула защитную маску на своем лице.

Он увидел, как в ее глазах появилась молочная поволока отрешенности. Не спрашивая разрешения, она похлопала по его переднему сегменту, требуя, чтобы он изогнул свою спину дугой. Он повиновался. Она устроилась на плавном изгибе. Если он до предела скашивал глаза вниз, ему было ее видно. Глаза Сионы оставались открытыми, но больше она не видела этой местности. Она резко дернулась и затрепетала, как маленькое умирающее животное, он знал этот опыт, но не мог ни на йоту его изменить. Жизни-памяти предков не войдут в ее сознание, но навечно останутся с ней ясность зрения, слуха, обоняния, запахи механизмов-охотников, запахи крови и внутренностей, люди, хоронящиеся в песке, зарывающиеся в песок с единственной мыслью, что нет им спасения... и непрестанно надвигается эта механическая охота... все ближе, и ближе и ближе... все громче и громче!

Всюду ищет Сиона, везде натыкается на одно и то же. Нигде ни единой лазейки. Он ощутил, как жизнь отливает от нее.

«Сражайся с тьмой, Сиона!» — именно так всегда поступают Атридесы. Они сражаются за жизнь. И она сейчас сражается за жизнь — не только свою, но и других. Он ощущал, однако, как тускнеет ее сознание... ужасный отток жизненной силы. Она погружается все глубже и глубже во тьму, намного глубже, чем кто-либо когда-либо. Он стал мягко ее покачивать убаюкивающим движением переднего сегмента. Это или тонкая жаркая нить решимости, или все вместе, взяло верх. Вскоре после полудня ее тело затрепетало, как будто переходя из транса в естественный сон. Лишь порой затрудненный выдох вырывался эхом ее видений. Лито, убаюкивающе мягко, ее покачивал.

Она пробудилась к концу дня, сразу угодив в охватившую все вокруг мертвую тишь. Ритм ее дыхания сменился, ее глаза резко открылись. Она поглядела на него, затем выскользнула из своего гамака и, встав спиной к Лито, простояла почти час в безмолвных размышлениях.

В свое время Монео поступил точно так же. Новая модель поведения в этих новых Атридесах. Некоторые из предыдущих напускались на него с высокопарными речами. Другие пятились от него, спотыкались и смотрели в глаза, заставляя его следовать за ними, корчились. Никто из них не поворачивался к нему спиной.

— Ты только-только начинаешь получать понятие о том, сколь велика моя семья,— сказал он.

Она обернулась, крепко поджав губы, но не отвечая на его пристальный взгляд. Хотя, ему было видно, она принимает осознание, которое лишь очень немногие люди могли вместить в себя так, как приняла его она... его уникальную множественно-единую личность, делавшую все человечество его семьей.

— Ты бы мог спасти моих друзей в лесу,— обвинила она его.

— Ты тоже могла бы их спасти.

Она стиснула кулаки и прижала их к вискам, не отрывая от него жгущего взгляда.

— Но Ты знаешь все!

— Сиона.

— Обязательно ли я должна была усвоить это так? — прошептала она.

Он промолчал, предоставляя ответить на этот вопрос ей самой. Она должна осознать, что его первое и исходное «я» наделено мышлением Свободных, и что, как и жуткие механизмы ее апокалиптического видения, хищник способен последовать за любым, оставляющим следы, существом.

— Золотая Тропа,— прошептала она, обдав его испуганным взглядом,— это так жестоко!

— Испокон веков выживаемость жестока.

— Они не могли спрятаться,— прошептала она. Затем вопросила во весь голос: — Что Ты со мной сделал?

— Ты пыталась бунтовать — стать Свободной,— сказал он.— А у Свободных была почти невероятная способность считывать приметы пустыни. Они могли прочесть даже самый слабый след, оставленный ветром на песке.

Он разглядел в ней зачатки раскаяния, воспоминания о мертвых друзьях проплыли в ее сознании. Он быстро заговорил, зная, что это быстро сменится чувством своей вины и гневом на него.

— Разве ты бы мне поверила, если бы я просто привел тебя и рассказал?

Раскаяние угрожало совсем взять верх над ней. Она открыла рот под своей защитной маской — и поперхнулась судорожным вдохом.

— Ты еще не выжила в пустыни,— сказал он ей.

Ее дрожь медленно унялась. Инстинкты Свободных, которые он пробудил в ней и запустил в действие, уже начали пробуждать в ней самообладание.

— Я выживу,— сказала она. Она встретила его взгляд.— Ты ведь узнаешь нас через проявления наших эмоций, верно?

— Через то, что пробуждает мысль,— сказал он.— Я могу проследить малейший нюанс поведения до его эмоциональных истоков.

Он видел, что понимание им малейших движений своей души Сиона воспринимает точно так же, как в свое время Монео, со страхом и ненавистью.

Это мало что значило. Он заглянул в ожидающее их будущее — да, она выживает в этой пустыне: есть ее следы на песке рядом с ним... но следы не выдадут, где сейчас прячется ее живая плоть. Однако же, сразу после ее следов, он разглядел образовавшийся внезапно провал — там, где прежде был запретный для него барьер. Своим ясновидением он уловил эхо предсмертного крика Антеак и нападавших Рыбословш!

«Молки идет,— подумал он.— Мы опять встретимся — Молки и я».

Лито открыл глаза, возвращаясь в окружающий внешний мир, увидел, что Сиона все так же сумрачно и жгуче смотрит на него.

— Я все так же Тебя ненавижу! — сказала она.

— Ты ненавидишь вынужденную жестокость жищника.

Она откликнулась со злобным вдохновением:

— Но я вижу совсем другое! Я не оставляю таких следов, чтобы ты мог меня найти!

— Вот почему ты должна пройти через скрещивание — сохранить это.

Не успел он договорить, как начался дождь. Сразу же за внезапной тьмой от набежавших туч на них обрушился ливень. Несмотря на то, что чувства Лито предупреждали о нестойкости погоды, он был потрясен внезапностью этой атаки. Он знал, что в Сарьере иногда идет быстро рассеивающийся дождь, вода исчезает на бегу. Редкие лужи высыхают, едва только проглянет солнце. В большинстве случаев дождь даже не касается земли,— призрак, испаряющийся в жарком воздухе пустыни, где его развеивало ветром. Но этот ливень его застиг.

Сиона откинула с лица защитную маску и жадно запрокинула голову навстречу падающей воде, даже не замечая, как вода действует на Лито.

Едва только первые капли дождя упали на проросшую в него песчаную форель, он превратился в окоченелый комок страшных мучений. Песчаная форель и песчаный червь рвались в противоположные стороны — и Лито вновь узнал, что такое боль. У него появилось ощущение, будто он вот-вот разорвется на части: песчаная форель стремилась ринуться в воду и вобрать ее в себя, для песчаного червя этот ливень был гибелью. Завитки голубого дымка брызнули из каждого места, где тела Лито касался дождь. Его внутренняя фабрика начала производить настоящую эссенцию спайса. Голубой дым там, где под ним скапливались и натекали лужи воды. Лито корчился и стонал.

Тучи ушли, и через несколько минут Сиона заметила, что с Лито что-то не ладно.

— Что с тобой?

Он был не в состоянии ответить. Дождь миновал, но вода оставалась всюду вокруг: и на скалах, и в лужах, и под ним. От нее некуда было спастись.

Сиона увидела голубой дымок, поднимавшийся из каждого места, где он соприкасался с водой.

— Это вода!

Чуть справа был невысокий холмик, где вода не задерживалась. Объятый болью, он пополз туда, стеная при каждой встречной луже. Бугорок был уже почти сух, когда он на него взобрался. Страдания медленно унимались, когда он осознал, что Сиона стоит прямо перед ним, пытая его словами ложной заботы.

— Почему вода ранит тебя?

«Ранит? Какое неподходящее слово!» — от вопросов, однако, никуда не денешься. Она теперь знает достаточно, чтобы добиваться ответа. Ответа она может добиться и без него. Он вкратце объяснил ей, как связаны с водой песчаная форель и песчаный червь. Она выслушала его в молчании.

— Но влага, которую Ты мне дал...

— Она обезврежена и действие ее заторможено спайсом.

— Тогда почему же Ты рискнул выбраться сюда без тележки?

— Нельзя быть Свободным в твердыне или на тележке.

Она кивнула.

Он увидел, как ее глаза опять горят огнем мятежа. Сиона не чувствовала себя виноватой или зависимой. Она больше не сможет избегать веры в его Золотую Тропу, но что это меняет? Его жестокость нельзя простить! Он не человек, совсем не то, что она. Теперь она знает, как его погубить! Окружить его водой, уничтожить его пустыню.