Третьи войны пустыни

Глава 43

Монео обидчиво проговорил:

— Император, я бы хотел, чтобы Ты предоставил мне побольше времени для приготовления к свадьбе.

Он стоял перед Твердыней, среди коротких теней полдня. Лито покоился прямо перед ним на императорской тележке, колпак Лито путешествовал вместе с Хви Нори, занявшей установленное для нее сиденье в пределах защитного колпака, рядом с лицом Лито. Казалось, всевозрастающая суматоха вокруг них вызывает в Хви только любопытство.

«До чего же она безмятежна,— подумал Монео. Он подавил невольное содрогание, припомнив то, что узнал про нее от Молки. Император прав. Хви именно такая, какой и представляется — совершенно неиспорченное и чувствительное человеческое создание.— Действительно ли она стала бы спариваться со мной?» — подивился Монео.

Новые заботы отвлекли от нее его внимание. Пока Лито возил Хви вокруг Твердыни, переключив тележку на суспензоры, большая группа придворных и Рыбословш собралась перед Твердыней. Все придворные были разряжены в пух и прах — среди праздничных расцветок преобладало сверкающее красное и золото. Рыбословши надели свои лучшие темно-синие мундиры, только ястребы и разводы были других цветов. В конце процессии был багажный вагон на суспензорах, его будут тянуть Рыбословши. Воздух был полон пыли, будоражащих звуков и запахов. Большинство придворных приуныли, когда им сообщили цель их пути. Некоторые немедленно обзавелись собственными палатками и шатрами, отослав их вперед, вместе с другими крупными вещами, которые уже ждали среди дюн вблизи Туоно, невидимые из деревни. Рыбословши в свите были не особенно празднично настроены. Они громко жаловались, когда им объявили, что лазерные пистолеты брать с собой нельзя.

— Дайте всего лишь немного времени,— настаивал Монео.— Я до сих пор не знаю, как мы...

— При разрешении многих проблем время очень важно,— сказал Лито.— Однако ты слишком уж на него полагаешься. Я не приму больше никаких задержек.

— Нам понадобится три дня только для того, чтобы добраться туда.

Лито подумал об этом — быстрая ходьба, переход на рысцу, опять быстрая ходьба — и так все время шествия... сто восемьдесят километров. Да, три дня.

— Я уверен, ты все хорошо подготовил и для привалов,— сказал Лито.— Ведь там в избытке будет горячей воды, чтобы снять усталость?

— У нас будет достаточно удобств,— ответил Монео.— Но мне не нравится, что мы покидаем Твердыню в такое время! И ты знаешь почему!

— У нас есть средства связи, верные помощники. Космический Союз мы надежно приструнили. Успокойся, Монео.

— Мы могли бы провести церемонию в Твердыне!

Вместо ответа Лито опустил колпак тележки, отгородив себя и Хви от остального мира.

— Есть опасность, Император? — спросила она.

— Опасность есть всегда.

Монео вздохнул, повернулся и рысцой устремился туда, где Королевская Дорога начинала свой долгий подъем на восток перед тем, как повернуть на юг вокруг Сарьера. Лито включил суспензоры тележки и поплыл в воздухе вслед за мажордомом, услышав, как позади их тронулась с места пестрая свита.

— Все идут за нами? — спросил Лито.

Хви оглянулась назад.

— Да,— она повернулась и посмотрела ему в лицо.— Почему Монео так озабочен?

— Монео только что открыл для себя, что миновавшее мгновение навсегда остается вне пределов его досягаемости.

— Он в очень дурном настроении и рассеян с тех пор, как ты вернулся из Малой Твердыни. Он совершенно не похож на себя.

— Он Атридес, любовь моя, а ты была создана для того, чтоб доставлять радость Атридесам.

— Это не то. Я бы знала, если бы это было так.

— Да... что ж, по-моему, Монео открыл для себя еще и реальность смерти.

— По-моему, Ты избегаешь моих вопросов,— сказала она.

— Нет, любовь моя. Я разделяю твою озабоченность за Монео, но никакие мои объяснения ему сейчас не помогут. Монео попался в ловушку, выяснив для себя, что трудно жить в настоящем и невозможно в будущем.

— По-моему, как раз Ты и поймал его в ловушку.

— Но он должен освободиться.

— Почему Ты не можешь его освободить?

— Потому, что он полагает, будто в моей жизни память — это ключ к его свободе. Он считает, что я строю наше будущее, отталкиваясь от нашего прошлого.

— Разве не всегда это так, Лито?

— Нет, дорогая Хви.

— Тогда как же?

— Большинство верит, что ради построения сносного будущего надо вернуться к идеализированному прошлому, к прошлому, которого на самом деле никогда не существовало.

Лито обратил к ней тонущее в серой рясе лицо, пристально посмотрел на нее испытующим взглядом... припоминая. Из множества-множеств внутри себя он способен создать собирательный образ, генетический намек на Хви, но до чего же этот намек далек и неточен по сравнению с живой плотью. Прошлое становится множеством глаз, смотрящих на нынешнее, но Хви — это само биение задыхающихся рыб жизни.

— Почему Ты на меня так смотришь? — спросила она.

— Я упиваюсь твоей любовью.

— Любовь, да,— она улыбнулась.— Ты знаешь, раз уж нам нельзя слить в любви нашу плоть, нам надо слить в любви наши души. Сольешься ли Ты со мной в такой любви, Лито?

Он был изумлен.

— Ты спрашиваешь о моей душе?

— Тебя ведь наверняка спрашивали и другие.

— Моя душа переваривает свой жизненный опыт, и ничего более,— коротко ответил он.

— Разве я у Тебя спросила слишком о многом? — спросила она.

— Я думаю, ты просто не сможешь спросить меня слишком о многом.

— Тогда, уповая на нашу любовь, я выскажу несогласие с Тобой. Мой дядя Молки рассказывал о Твоей душе.

Лито вдруг понял, что не способен ответить Хви. Она восприняла его молчание как приглашение продолжать.

— Он говорил, что Ты — величайший художник в анализе своей души.

— Но твой дядя Молки отрицал, что у него самого есть душа!

Она услышала резкость в его голосе, но это ее не отпугнуло.

— И все же, по-моему, он был прав. Ты — гений души, великолепный гений.

Они уже были на длинном подъеме к вершине гряды, окружавшей Сарьер. Лито выпустил колеса тележки и отключил суспензоры.

— Могу я, во всяком случае, называть Тебя — любимым?

Он проговорил сквозь комок в горле — который был скорее памятью, чем физическим явлением, поскольку его горло не было уже полностью человеческим.

— Да.

Она протянула левую руку и смахнула слезы с его щек. Его удивило, что оболочка не закрыла рефлекторно его лица, предотвращая прикосновение, как это обычно бывало.

— А ты знаешь,— спросил он,— что с тех пор, как я стал таким, ты — первый человек, касающийся моих щек?

— Но я знаю, кто Ты есть и чем Ты был,— сказала она.

— Чем я был... Ах. Хви. От того, чем я был, осталось лишь это лицо, а все остальное потеряно в тенях памяти... сокрыто... исчезло.

— От меня не сокрыто, любимый.

Он поглядел прямо на нее, не боясь больше смотреть ей глаза в глаза...

— Неужели икшианцы не понимают, что они создали, сделав тебя?

— Уверяю тебя, Лито, любовь души моей, не понимают. Ты первый человек, единственный человек, которому я когда-либо доверялась до конца.

— Тогда я не буду скорбеть по тому, что могло бы быть,— сказал он.— Да, любовь моя, я разделю с тобой мою душу.