Водители фрегатов. О великих мореплавателях XVIII — начала XIX века

На краю гибели

— Сто двадцать! Сто восемнадцать! Сто двадцать три! — кричал матрос, измерявший лотом глубину.

Вот уже шесть часов «Усердие» шло среди отмелей и подводных скал и никак не могло из них выбраться. Экипаж измучился от ежеминутной перемены курса, от постоянной борьбы с ветром, который то и дело нес корабль на скалы.

Но в десять часов вечера лот перестал доставать до дна, и все вздохнули свободнее. Кук отдал распоряжение идти в открытое море и спустился к себе в каюту.

Через полчаса матрос, все еще продолжавший измерять лотом дно, вскрикнул от ужаса.

— Сто семь футов! [13] — объявил он.

И раньше чем ему удалось снова закинуть лот, раздался пронзительный скрип, потом треск ломающегося дерева, и «Усердие» остановилось. Паруса в последнем усилии надулись гигантскими пузырями и склонили судно набок. Правый борт почти касался воды.

Через полминуты Кук уже стоял на покатой палубе.

— Все паруса долой! — приказал он.

Паруса убрали, но судно не выпрямилось. Оно застряло в расщелине подводного рифа. Камни впились в его деревянные бока, и нелегко было вырваться из этой клешни.

К Куку подошел доктор Монкгауз.

— Подождите прилива, сэр, — сказал он. — Прилив поднимет и освободит нас.

— Сейчас самая высшая точка прилива! — крикнул Кук. — Дальше может быть только отлив.

Монкгауз понял, что попал впросак. Но Кук сразу забыл про опрометчивого доктора. «Надо облегчить корабль во что бы то ни стало», — думал он.

И приказал:

— Пушки за борт!

Девять пушек кинули в море. Брызги взлетели до верхушек мачт. Но «Усердие» даже не шелохнулось.

— Выливайте пресную воду! — крикнул капитан.

Бочки были вытащены на палубу, и с таким трудом добытая питьевая вода полилась в море. Но уже начался отлив, и исчезла всякая надежда освободиться до дневного прилива.

Весь ужас своего положения мореплаватели поняли только утром, когда рассвело. С каждой набегающей волной корабль терся о камни и медленно разрушался. Кругом плавали обломки киля [14] и обшивки. Стоило ветру чуть-чуть окрепнуть, и через двадцать минут от «Усердия» остались бы одни щепки.

Кук послал в трюм плотника. Он опасался, нет ли в днище сквозной пробоины. Плотник вернулся с побледневшим лицом и сказал:

— Сэр, там вода!

«Началось!» — подумали моряки, но никто не произнес ни слова.

Кук сам спустился в трюм. Ящики и пустые бочонки плавали в черной воде, медленно, почти незримо, поднимаясь.

— К помпам! [15] — крикнул Кук и ушел в свою каюту.

Заскрипели две помпы, выливая в море мутные струи. Матросы разделились на три команды, которые качали воду поочередно.

Пришел долгожданный дневной прилив, но не принес освобождения. Он оказался слабее ночного и только слегка приподнял корму судна.

В шесть часов уровень воды в трюме снова начал подниматься, и пришлось поставить третью помпу. Четвертая помпа, запасная, оказалась испорченной. Кук приказал выбросить ее за борт.

Моряки были измучены. Команды, работавшие у помп, принуждены были меняться каждые семь минут. Офицеры становились на место падавших от утомления матросов и работали наравне со всеми. Никто не роптал. Каждый чувствовал, что от этого мучительного труда зависит его собственное спасение.

Когда стемнело, к Куку подошел Бэнкс.

— Вы надеетесь сняться со скалы? — спросил он.

— Надеюсь, — ответил Кук. — Ночью прилив будет очень высок.

— Австралийский берег находится в восьми милях от нас, — сказал Бэнкс. — Сможет ли «Усердие» добраться до него с такой огромной пробоиной в днище? Сейчас скала затыкает дыру, как пробка, но когда мы освободимся…

Кук молчал.

— В шлюпках поместится не больше половины команды, — продолжал Бэнкс. — Остальные обречены на гибель. Что мы будем делать?

— Что мы будем делать? — переспросил Кук. — Вы да я? Мы останемся на корабле.

Но Кук знал, что это не выход из положения. Матросам тоже не поместиться в шлюпках.

А что ожидает тех, кому удастся добраться до австралийского берега? Одинокая жизнь вдали от родины и близких. Впрочем, будь что будет. А пока надо работать.

Кук подошел к помпе, расстегнул ворот рубашки и стал вместе с изнемогавшими матросами выкачивать воду. Теперь команды менялись уже каждые пять минут. И когда приходила смена, кончившие работать падали от усталости и лежали не двигаясь, пока снова не наступала их очередь.

Начался прилив. Уровень воды достиг уже высшей точки дневного прилива и все еще продолжал подниматься. Все шлюпки были спущены на воду и привязаны канатами к корме корабля, чтобы попытаться стянуть его со скалы.

Вода подымалась все медленнее и медленнее. Корабль зашевелился и стал оживать.

Ура! Палуба выровнялась, «Усердие» плавно закачалось на волнах.

Все весла шлюпок с плеском опустились в воду. Канаты натянулись, и корабль, пятясь задом, слез со скалы. Теперь под ним глубина. Они свободны!

Мигом были поставлены все паруса. Но ветра почти не было, и гигантские полотнища повисли, как мешки, чуть-чуть колыхаясь. Корабль медленно пошел к берегу.

Первые десять минут моряки были в восторге. Они радостно обнимали друг друга. Даже помпы застучали веселее. Но вскоре стали замечать, что корабль как-то странно осел, что с палубы поверхность моря уже не кажется такой далекой, как раньше, и, заглянув в трюм, поняли безвыходность своего положения.

— Сэр, — сказал доктор Монкгауз, подходя к Куку, — через четверть часа вода начнет заливать каюты.

— Я это знаю, — ответил Кук.

— Сэр, — продолжал Монкгауз, — я придумал, как заткнуть пробоину.

Доктор рассказал свой план Куку, и через минуту на палубе разостлали огромный старый парус. Доктор вымазал его липким навозом. Навоза набрали несколько ведер в хлеву, где жили купленные на Таити свиньи. Поверх навоза густо набросали паклю и, когда она присохла, сбросили распластанный парус за борт. Парус мигом был подтянут под корабль. Пробоина присосала его к себе, и течь была остановлена. Помпы продолжали работать, и палуба начала медленно подниматься.

На рассвете «Усердие» бросило якорь в устье большой реки.