Дела репрессированных московских адвокатов

л. д. 141-144

Протокол допроса Патушинского Григория Борисовича

от 24 августа 1930 г.

В первые дни Февральской революции 1917 г. (в первых числах марта) я приехал с фронта в г. Ленинград. В конце марта или начале апреля того же года я был назначен в Особую Комиссию по расследованию злоупотреблений в военном ведомстве, где оставался до начала августа, когда получил назначение в г. Красноярск на должность Прокурора Красноярского Окружного Суда. В декабре 1918 г. Чрезвычайным Всесибирским съездом, происходившим в г. Томске, я был избран членом Сибирского Областного Совета, возглавлявшегося покойным Г.Н. Потаниным[97]. В ночь на 27 января 1918 г. я был арестован Советской Властью и отправлен в Красноярскую Тюрьму вместе с некоторыми членами Областной Думы, одним членом Областного Совета Шатиловым и Председателем Областной Думы Якушевым[98]. Члены Областной Думы и Шатилов были освобождены из Красноярской Тюрьмы на 2-й или 3-й месяц, а я и [Якушев] оставались под стражей до июня или июля 18 г. Мы были освобождены по телеграмме Томского Совдепа за несколько дней до прихода чехословацких войск. В прошлый раз я ошибочно сказал Вам, гр. Следователь, что я был освобожден после прихода чехословацких войск. Когда я сидел в Красноярской тюрьме, в Томске состоялось нелегальное заседание Областной Думы (единственное, на котором было избрано Вр. Сиб. Правительство на основе принятой Чрезвычайным Всесиб. Съездом формуле: «от НС[99] до большевиков включительно»). В числе других б. членов Сиб. Областного Совета был избран и я на должность Министра Юстиции. По требованию Правительства я выехал в г. Омск, где в течение 2 или 2? месяцев занимал этот пост, борясь против обнаружившегося и все время крепчавшегося правого крена. Я не допустил введения закона о смертной казни. Такой закон был введен через несколько дней после моего ухода из Правительства. Ушел я из Правительства, если не ошибаюсь, 7 сент. 18 г., подав об этом заявление в Сибирскую Обл. Думу, заседавшую в г. Томск, и немедленно уехал в свой родной город Иркутск. Там я получил телеграмму от Комитета Областной Думы, извещавшую меня, что моя отставка не принята, что в Омске назревают большие события и что Дума требует моего немедленного возвращения в Омск. Но я не успел исполнить требования Обл. Думы, так как через день или два телеграф принес известие о происшедшем в Омске перевороте[100]. Переворот произвели казачьи атаманы во главе с Волковым и Красильниковым. Во время переворота были арестованы обманом завезенные на квартиру одного из атаманов Якушев, Крутовский, Шатилов и только что перед тем приехавший с Дальнего Востока Новоселов. Первых троих заставили под угрозой расстрела подписать прошения об отставке, Новоселов также подписал прошение об отставке, но его не освободили, а повели под каким-то предлогом в загородную рощу, где какой-то офицер застрелил его из револьвера[101]. Власть на время перешла к Административному Совету, во главе которого стоял вдохновитель переворота министр финансов Иван Михайлов[102]. После этого, как известно, существовала некоторое время избранная Уфимским Совещанием Директория, во главе с Авксентьевым[103], которая была свергнута теми же элементами, которые свергли и Сибирское Правительство (казацкие атаманы, реакционно настроенный торгово-промышленный класс и административный совет во главе с Иваном Михайловым). Ни в Правительстве Директории, ни в Правительстве Колчака тем более я не состоял и никаких постов не занимал. С осени 1918 года по март – апрель 1920 года я жил в г. Иркутске, занимаясь адвокатурой. Организовал в это время бюро бесплатной защиты в политических и военно-полевых судах и сам выступал почти ежедневно в качестве защитника коммунистов и лиц, обвинявшихся в принадлежности к большевистской партии. В это же время я входил в нелегальную противоколчаковскую организацию Земское Политическое Бюро[104]. В декабре (в конце) эта организация, поддержанная рабочими и революционно настроенными воинскими частями, выступила и после семи- или восьмидневных боев на окраинах города свергла Колчаковскую власть. Образовался так называемый Политический Центр, членом которого и министром юстиции (точнее: уполномоченным по Мин. Юст.) я также состоял. В это время нами были арестованы некоторые члены Колчаковского правительства, а затем и сам Колчак[105]. Вскоре Политический Центр передал власть местному (иркутскому) Ревкому Не желая эмигрировать, я остался в Иркутске и стал готовиться к магистрантскому экзамену при Иркутском государственном университете. Но в конце февраля или начале марта 1920 г. я был арестован по телеграмме Предс. ВЧК по Сибири и Дальнему Востоку Павлуновского и, согласно его требованию, отправлен в г. Омск в том же поезде, которым следовали арестованные нами члены Правительства Колчака.

По прибытии поезда в г. Омск я был освобожден из-под стражи под подписку о невыезде и через месяц был вызван в Чрезвычайный Трибунал, где под председательством И.П. Павлуновского происходил суд над Колчаковским Правительством[106]. Вызван я был на этот суд в качестве свидетеля, но мне предлагались вопросы, также касающиеся моей работы при Сиб. Правительстве. После окончания процесса мне вручена была официальная бумага о том, что дело обо мне прекращено. В это время я уже служил в Комитете Северного Морского Пути [107] (с мая 1920 г.) в качестве юрисконсульта. Впоследствии я работал также (по совместительству) в Сибнаробразе[108]. Принял меня на службу в Комитет Северного Морского Пути Ф.И. Локацков[109], как старый революционер, знавший меня по моим политическим защитам еще в довоенное время.

Вместе с Сибревкомом я переехал летом 1921 г. в Н-Си-бирск, где продолжал работать в тех же двух учреждениях. Осенью 1921 г. я был командирован Сибнаробразом в г. Москву на съезд работников искусства. Здесь мой старый знакомый Николай Николаевич Баранский[110], занимавший тогда должность члена Коллегии НКРКИ[111], предложил мне работу в Продовольственной и Сельскохозяйств. Инспекции НКРКИ (в качестве консультанта по правовым вопросам). Я согласился по двум соображениям: 1) Хотя я не был никогда беженцем и встретил в 20 г. Советскую власть в Сибири, где и протекала моя прежняя политическая работа, тем не менее я считал свое дальнейшее пребывание в Сибири, где я пользовался известной популярностью, вообще вредным, а лично для себя и небезопасным. Мне нечего было бояться каких-либо разоблачений, так как я своего прошлого не скрывал и оно было предметом всестороннего обследования сначала в Иркутске (следствие производил следователь Губчека Бухов), а затем в Омске под наблюдением Павлуновского. Я боялся другого: боялся, чтобы моим именем без моего ведома и участия не воспользовались какие-либо авантюристы. По этой причине, а также во избежание ложных объяснений целей моей поездки на родину я в течение почти 10 лет не видел свою старуху-мать, постоянно проживающую в Иркутске. 2) Вторая причина, заставившая меня принять предложение Баранского и приехать в Москву, была та, что в Новосибирске у меня не было жилой площади, а здесь мне предоставили комнату, в которой я и жил до дня своего ареста. Конечно, вторая причина имела и второстепенное значение при решении вопроса о переезде в Москву. Вернувшись в Новосибирск, я в конце 1921 г. окончательно переселился в Москву Осенью 1922 г. я был снят с работы в НКРКИ в связи с моим участием в процессе С-Ров в качестве одного из защитников правой группы[112]. В феврале 1923 года я поступил на службу в Правление Уральского Горнозаводского Синдиката «Уралмет» (в г. Москве) в качестве старшего юрисконсульта и заведующего юридическим отделом и прослужил там без перерыва до пять лет, т. е. до расформирования Синдиката в связи с образованием Всесоюзного Металлургического Синдиката ВМС. С февраля 1928 г. я работал в коллегии защитников до 15 янв. 1930 г., а с 11 апреля 1930 г. и по день ареста во Всесоюзном Государственном Объединении «Новосталь».

Григорий Патушинский [подпись]

Допросил Белостоцкий [подпись]