Дела репрессированных московских адвокатов

л. д. 53—58

Заявление

Уполномоченному ОГПУ тов. Ключареву содержащегося под стражей в Бутырской тюрьме

О.Г.П.У. в МОК [?] кам. 22 Владимира Юлиановича Короленко

В дополнение и разъяснение данных мною показаний сообщаю.

Родился я в семье литературного работника Юлиана Галактионовича Короленко, в 1881 г., в г. Ленинграде. Отец мой был литературный работник, мать из мелкой чиновной семьи. Прочие родственники тоже занимались литературным и газетным трудом. Брат отца, Владимир Галактионович Короленко, был известный литератор и общественный деятель. В разной мере, но все родственники, среди которых я вырос, во времена царского режима подвергались административным репрессиям (тюрьма, ссылка). Отец подвергался тюремному заключению по политическим делам в бытность его в Ленинграде (Петроград); дядя мой В.Г. Короленко, другой И.Г. Короленко[190], подвергались высылке в Сибирь; тетка М.Г. Короленко была сослана в Сибирь; муж ее – Ник. Александр. Лошкарев был полит. ссыльным за участие в убийстве Александра II (1881[191] г.); и т. д. Таково было семейное родственное окружение, та среда, среди которой я вырос и воспитался. Все знакомые были такого же образа мыслей и круга. Поэтому, хотя я никогда активно не проявлял себя в общественной и политической жизни, однако помню, что в бытность мою в Моск. 5-ой гимназии я принимал участие в гимназическом московском революционном кружке. Совместно со мной в нем принимал участие Василий Иванович Орлов, политкаторжанин, ныне работающий в издательск. отделе Высшей арбитражной комиссии при СТО[192] (Варварка, Москва). Это приводится мною здесь для того, чтобы показать, что ни имущественное положение моих родителей и родных, ни их социальное положение, ни окружавшая меня родственная и товарищеская среда не могли привить мне каких-либо монархических мыслей, чувств и т. д. К этому надо добавить, что ни отец мой, ни родственники, ни сам я не обладали недвижимостью. В 1904/5 г. я окончил Университет, поступил в адвокатуру и занимался ею до революции[193]. Одновременно в 1913/14 г. я стал заниматься преподавательской деятельностью, причем с 1917 г. по 1924 г. включительно занимался преподавательской деятельностью. С 1924 г. по 1930 г. – член коллегии защитников. До 1917 г. (и, конечно, впоследствии) никаких административных должностей в банках или торгово-промышленных предприятиях не занимал, даже не был постоянным юрисконсультом каких-либо крупных торгово-промышленных предприятий.

Озерова знал как профессора финансового права в Моск. Университете. Слушал его лекции. Вместе с другими студентами ходил к нему тогда на дом несколько раз за советами, разъяснениями и пр. Во время студенчества на дому у Озерова был раза два-три. По окончании Университета всякую связь с Озеровым потерял, и лишь в 1919 г. (в конце) я зашел к нему, как его бывший ученик, ввиду того, что мне были нужны разного рода справки (библиографического, научного и пр. [характера]), так [как] я в это время был преподавателем политэкономии, а у Озерова в то время (да и раньше, я помнил) была одна из лучших экономических библиотек. Затем я не только пользовался его библиотекой, но даже и купил у него ряд книг («Промышленные конфликты», книги о забастовках и другие). Разговоры наши носили обывательский характер, мои посещения были кратковременны. У меня такое впечатление, что Озеров как собеседник с глазу на глаз неинтересен. Вопросы и ответы его всегда в таких случаях были обрывисты, и видно было, что человек был занят более своими мыслями, чем собеседником. Для Озерова как интересного собеседника нужна аудитория, слушатели. В то время, т. е. 19 г. и ближайшие последующие года, Озеров был где-то консультантом. Я лично никогда не слыхал от Озерова предположений, что советская власть кратковременна или непрочна. Наоборот, он всегда жаловался, что советская власть его как финансиста не признает, что его не зовут на настоящую работу, не дают читать лекций, отвергают все его «проекты», и что он поэтому «конченный человек», и ему остается только умереть и т. д. Поэтому-то все личные мои разговоры с Оз. через очень короткое время становились тягостными, и я старался сделать их кратковременными.

Что касается моего знакомства с И.А. Ильиным, то могу сообщить следующее. Вместе со мной в Моск. 5 гимназии учились и братья Ильины, их было несколько. И.А. Ильин был моложе меня классами, потому я его знал, но, конечно, не как своего одноклассника. В 19 году И.А. Ильин был профессором. После окончания гимназии и до 19 года (конца 19-го или начала 20-го) я Ильина не встречал. А в это время я встретился с ним несколько раз на его докладе в аудитории Моск. Университета, а потом на его же докладе в Юридическом о-ве[194]. Здесь наше знакомство возобновилось. Как всегда бывает в таких случаях, люди, обменявшись приветствиями, общими воспоминаниями (5-ая гимназия), стали просить друг друга зайти к себе. Встреча с Ильиным произошла после встречи с Озеровым. Тут у меня впервые возникла мысль: «очень интересно и хорошо было бы устроить у себя как-нибудь "профессорский вечер"».

Теперь, кстати, о времени, когда произошли все инкриминируемые мне вечера. На первом своем допросе я указал приблизительную дату – 19-ый год. На это товар. уполномоченный заметил мне, что это было позже. Конечно, за давностью времени очень трудно установить точную дату событий, но во всяком случае по некоторым хронологическим данным полагаю, что моя первая встреча (после 1905 г.) с Озеровым и Ильиным (после гимназии), а также и те вечера, где вместе были Озеров и Ильин и друг., могли быть в период времени от конца 1919 г. – сентября и никак не позднее мая 20 г.

В тот период времени (19 и 20 г.) у меня вообще нередко бывали гости, причем не имеющие ничего общего с профессорским или преподавательским кругом. После моей женитьбы (20 год) какие бы то ни было гости и вечеринки у меня прекратились (почти), с тех пор происходили вообще крайне редко. Несколько раз были товарищи – члены коллегии защитников, сослуживцы, вот и все. После женитьбы и потом смерти жены[195] жизнь замкнулась. Я почти не поддерживал ни с кем знакомства и очень редко у кого бывал.

Возвращаясь к прежнему, скажу. После того как у меня явилась мысль позвать к себе и устроить «профессорский чай», вечер, я его устроил. Я позвал Ильина, Озерова, Краснокутского, Коровина и других лиц. Было от 10 до 12 человек. В то время я был холост. По хозяйству должен был хлопотать главным образом сам; поэтому в разговорах, естественно, не мог принимать активного участия. Как уже сообщал, разговоры носили обывательский характер. После блинов решили даже заняться столоверчением, но эта попытка тотчас же и была оставлена. Бердяева в первый вечер не было. Некоторым понравилось, просили меня еще как-нибудь позвать. Кто-то предложил, высказал пожелание устраивать такие вечеринки чаще, еженедельно, друг у друга. Дело было после ужина, блинов. Польщенный как хозяин тем, что у меня гостям понравилось, я тут же сказал, что приглашаю всех на какой-то определенный день (недели через две). Устраивать вторую вечеринку мне уже не так хотелось, все-таки это было довольно хлопотливо, но выполнить свое обещание нужно было. Таким образом, состоялся второй и последний «профессорский вечер». На этот второй вечер мною был приглашен Бердяев. Народу было уже меньше. Да и я приглашал на этот вечер уже с меньшей охотой, чем в первый раз. Припомнить точно не могу, но состав гостей был несколько другой. Краснокутский или не пришел, или я его не позвал. Некоторые, которых я приглашал, не пришли.

Почему и как я пригласил Бердяева Н.А. Его я знал лишь поверхностно, хотя встречался в Университете, на докладах в Юрид. о-ве, но близких отношений не было. На вечере Ильин, я слыхал, говорил между прочим, что ему и Бердяеву кем-то (кажется, тов. Каменевым) предложено организовать в Москве Дом Ученых (ныне Цекубу). Расспрашивать его подробно у меня не было времени. Но в то время я искал какой-нибудь службы или занятия по научной части помимо преподавания. Я запомнил это, заинтересовался и через несколько дней пошел к Ильину поговорить по этому поводу Он сказал, что детально этим делом занят Бердяев, что [мне] по этому вопросу необходимо обратиться к нему. Я зашел по этому вопросу к Бердяеву (он жил рядом со мной во Власьевском пер.). Раза два мы у него говорили по поводу Дома Ученых. Затем я пригласил его на второй вечер.

Професс. Силин и проф. Краснокутский были по одному разу в этот период времени, причем помню, что проф. Краснокутский еще спросил, не носит ли эта вечеринка какой-нибудь политический характер, на что я и ответил отрицательно.

Последняя вечеринка или вечер совсем уже не вышла. Я тогда, помню, позвал Бердяева и еще кого-то (но без Озерова) для того, чтобы составить окончательный план по Дому Ученых. Пришел только один Бердяев. После этого ни Бердяева, ни Ильина я никогда не видел, а в моем знакомстве с Озеровым произошел тоже очень значительный перерыв. Последнее время с Озеровым не встречался, его не видал.

Конечно, связь с крупной буржуазией, отношения знакомства с ней и деловые отношения не говорят в мою пользу. Я жалею, что у меня не хватило силы еще в то далекое время порвать всякую связь, но я буду [?] думать, что Коллегия ОГПУ примет во внимание, что все это было с лишком десять лет тому назад. В то время грани не так четко вырисовались, как они обозначились за последнее время. В то время все эти люди, бывавшие у меня, занимали общественное положение, некоторые даже видное, как, напр., Озеров, Ильин и Бердяев; почти все являлись советскими служащими. Моя связь с этой крупной буржуазией не была идеологической или родственной. Она явилась результатом деловых отношений, сложившихся незадолго до революции. Почти все время у меня была очень скромная юридическая практика как у адвоката. Моими клиентами были по преимуществу люди среднего достатка, и только в военный период 15–16 г. моя практика стала крупнее, так как в это время вообще появилось много дел и явилась нужда в адвокатах. Но ведь за это знакомство, за эту деловую связь с буржуазией, и именно той, которая была на инкриминируемых мне вечерах, я ведь уже поплатился, и поплатился очень серьезно. Я был в 20 г. под арестом, я был судим, я был приговорен к 5 годам условного наказания. Суть дела я уже объяснял. Некто Журинский, фабрикант, имевший фабрику в 17 и 18 годах, которого потом судили в 20 г. за целый ряд дел в связи с этой фабрикой, всюду размещал свои деньги. Между прочим, он давал свои деньги под векселя; дал их Коровину, Шереметьеву и Любимову; эти обратились ко мне за советом – будет ли законной сделка по векселю; ввиду того, что запрещения обмениваться векселями в то время не было, и вообще никогда не было запрещено, я ответил утвердительно. Помимо указанных лиц у него взяли по векселям очень многие лица (к которым я отношения не имел). Тогда вся эта буржуазия нуждалась в прямом смысле. Хотя в векселях значились и крупные суммы (десятки и сотни тысяч рублей), но в действительности реально это были незначительные суммы. Журинский объяснял, что векселя эти нужны ему и для учета под товары. Следствие вел уполномоч. ЧК О.М. Брик[196].

После приговора (20 г.) и по 28 г. моя судимость покрыта четырьмя амнистиями (4), разъяснением ВЦИКа и прямым указанием Угол. Кодекса, что лица, отбывшие условное наказание, считаются несудившимися. Закон нигде не говорит, что в последнем случае обвиняемый обязан для снятия судимости обращаться в суд или в какой-либо другой орган. Вскоре после приговора, месяца через три – пять, вышла первая амнистия (20 г.), по которой лица, приговоренные к условному осуждению, освобождаются от наказания. Затем кроме этой до 24 г. вышло еще две амнистии и закон о несудимости (Уг. Код.), в котором наше советское законодательство в противность законодательству западно-европейских держав порывает всякую связь с практиковавшейся в дореволюционное время и практикующейся сейчас на Западе системой т. н. «черных списков» и «волчьих паспортов». Вскоре после первой амнистии я обратился во ВЦИК за разъяснением и с просьбою о снятии судимости. Я получил разъяснение в том смысле, что я не лишен прав, могу всюду поступить на службу. (Это разъяснение, постановление должно быть у меня в моих бумагах.) Тем не менее, когда в 24 г. я хотел поступить в Коллегию защитников, я хотел еще что[-то] получить, иметь еще какое-то удостоверение об амнистии и несудимости. В Трибунал я не мог обратиться, т. к. его уже не было[197]. В архиве Губ. суда дела моего не было. Изложив обстоятельства дела, приложив справку об амнистии из ВЦИК, я обратился в МУУР[198] с просьбой выдать мне справку о моей судимости. Когда я пришел недели через две получить эту справку, то в справке значилось, что я несудим. Явилось ли это результатом моего заявления или вообще там не было сведений о судимости, но справка такая была выдана. Знаю, что когда Борис Дмитриевич Востряков, тоже судившийся по этому делу, пошел в МУУР взять справку о своей судимости, то он тоже получил такую же, как и я, справку. Востряков получил такую справку уже в 1927 или 28 году Такую же справку получил и Коровин Ив. Мих.