Денег больше чем у бога. Хедж-фонды и рождение новой элиты

Как оказалось, осмотрительность Дракенмиллера была пророческой. По мере того как кризис Таиланда распространялся по Восточной Азии и далее, имидж хеджевых фондов как «суперхищников» все менее и менее соответствовал действительности.

В КОНЦЕ СЕНТЯБРЯ 1997 ГОДА ДЖОРДЖ СОРОС ВЫЛЕтел в Гонконг. Он приехал на ежегодную встречу Всемирного банка и Международного валютного фонда, и прием, который был ему оказан, отражал его двойственность. Биржевика Сороса, как и следовало ожидать, гневно осуждали. Ранее называвший его «преступником» и «слабоумным», премьер-министр Малайзии Махатир Мохамад, потребовал запрета на «ненужные, непродуктивные и аморальные» валютные операции. Но Сорос — государственный деятель и благотворитель был на встрече всеобщим любимцем. Он выступил перед переполненной аудиторией с речью о том, как стабилизировать мировую экономику, и пресса носилась с ним как со знаменитостью хотя бы потому, что он мог протестовать против спекуляций так же яростно, как лучшие из них. «Главным врагом открытого общества, я полагаю, теперь является не коммунистическая, а капиталистическая угроза, — заявил он, несмотря на то что сам он являлся обладателем именно капиталистического состояния. «Идея laissez-faire [свободы действий] о том, что нужно предоставить рынки самим себе, остается весьма и весьма влиятельной, — продолжал он. — На мой взгляд, идея эта очень опасная».

К концу 1990 года Сорос не испытывал сомнений по поводу того, какая часть его двойственной натуры должна была возобладать. Он хотел быть мыслителем, государственным деятелем, важным общественным деятелем и вовсе не желал быть неоимпериалистом и разрушителем малых валют30. Неизбежно возникал риск, что такие предпочтения могут окрасить его взгляды на инвестиции: в ходе беседы с Дэвидом Ковицем и Родни Джоунзом на встрече в Гонконге Сорос с уверенностью заявил, что времена коротких азиатских продаж миновали, несмотря на то что выпад Махатира против рынков послужил пусковым механизмом для активной распродажи в регионе. Заместители сомневались относительно радужных прогнозов их босса, но

Сорос не был настроен слушать. Однако он не стал бы детально контролировать решения, принимаемые фондом, предпочел бы предоставить это Дракенмиллеру и его команде — его оптимистичное предубеждение было очевидным.

Это предубеждение изжило себя сначала в Индонезии. В преддверии встречи в Гонконге команда Сороса приобрела индонезийских рупий на сумму около 300 миллионов долларов, безосновательно полагая, что переполох в Таиланде распространился на соседей31. Вместо того чтобы повторять ошибки тайцев и защищать курс валюты, который невозможно было поддержать, Индонезия в августе месяце позволила своей валюте упасть на 11 %, и реакция теперь была не за горами. Вслед за визитом Арминьо Фраги и Родни Джоунза в Индонезию в октябре фонд Сороса увеличил ставку рупии до приблизительно 1 миллиарда долларов.

Не все хеджевые фонды придерживались мнения, что это было разумным. Tiger Джулиана Робертсона, который тоже делал ставки на рупии, избавился от своих активов в конце октября. Но команда Сороса следовала технократическому консенсусу, который основывался на том, что снижение курса рупии было лишь временным явлением. МВФ, казалось, верил в то, что Индонезия выкарабкается, и 2 ноября объявил о предоставлении этой стране кредита на 33 миллиарда долларов, предназначенного для того, чтобы центральный банк получил возможность увеличить резервы иностранной валюты, в которых он нуждался для укрепления доверия к своим деньгам. На следующий день рупия благотворно повысилась, и позиция Сороса показала небольшую прибыль.

Вплоть до этого момента оптимизм Сороса на встрече в Гонконге подкреплялся сомнительными доказательствами. Однако уже к середине ноября у команды Сороса и его союзников из МВФ стала уходить почва из под ног. Кредит на 33 миллиарда долларов был предоставлен в обмен на два ключевых действия: Индонезия закроет 16 коррумпированных банков и будет проводить ответственную кредитно-денежную политику. Но окружение президента Сухарто, имевшего плохое состояние здоровья решило сорвать этот план. Коррумпированные банки принадлежали друзьям Сухарто, и поэтому не представлялось возможным их закрыть, а эти друзья объявляли себя несостоятельными должниками по кредитам в центральном банке, что привело к увеличению денежной массы и снизило доверие к рупии. К концу ноября валюта оказалась в состоянии свободного падения, а в начале декабря дела пошли еще хуже. Ходили слухи

о том, что Сухарто серьезно болен, и перспектива возникновения вакуума власти вызвала панику в стране. К 15 декабря курс рупии снизился на 44 % со своего самого высокого показателя в начале ноября, и торговля обошлась Соросу в 400 миллионов долларов.

Странно, что команда Сороса оставалась верной этой валюте. Вследствие кризиса на Уолл-стрит за 10 лет до этих событий Сорос избавлялся от своих позиций, как только дела с ними шли не важно, сводя свои убытки к минимуму. Но на этот раз команда Сороса казалась парализованной, несмотря на четкие сигналы о том, что Индонезия находится в кризисе. 10 декабря Родни Джоунз раздобыл данные из Банка Индонезии, подтверждающие тот факт, что центральный банк печатал деньги, которые выдавались заемщикам, находившимся под контролем друзей Сухарто. Джоунз послал сообщение в штаб-квартиру Сороса в Нью-Йорке, излагая детали «денежного разгула». Но фонд по-прежнему оставался верен своим позициям с рупией.

Почти в то же самое время министр финансов Индонезии Марие Мухамад получил от правительства задание успокоить зарубежных инвесторов. Мухамад годами создавал себе репутацию уважаемого технократа. Теперь его задача состояла в том, чтобы защитить программу реабилитации, в рамках которой печатались деньги, чтобы выплатить их недостойным друзьям из окружения Сухарто. Во время короткого пребывания в Нью-Йорке Мухамад встретился с Соросом и его заместителями в отеле «Плаза», но, несмотря на то что он всячески старался расхваливать перспективы Индонезии, сам он в это не верил.

Сорос, Фрага и Дракенмиллер задавали вопрос за вопросом, но загнанный в угол Мухамад отводил взгляд в сторону, мямлил и давал ряд уклончивых вопросов.

«Боже мой, — воскликнул Дракенмиллер, вернувшись в офис, — не верится, что мы медлим… Не верю ни одному слову из того, что сказал этот человек, — продолжил он. — Мне даже не верится, что он из Индонезии!»32

Группа возвращалась обратно в офис Сороса, продвигаясь по Коламбус-серкл, по тихому центру Манхэттена. Они знали, что попали в ловушку отвратительной торговли, но было так мало желающих купить рупии, что было непонятно, как выйти из этой ситуации33. Пытаясь найти какой-то выход, Дэвид Ковиц посоветовал использовать рупии для приобретения реального товара, как, например, железо, которое со временем можно будет обменять по бартеру.

«Интересная мысль», — мрачно сказал Сорос своим хриплым голосом жителя Центральной Европы. Но никто не воспользовался предложением Ковица, даже когда индонезийское правительство, не успевавшее печатать деньги достаточно быстро, выпустило пластиковые сувенирные банкноты в качестве легальной валюты. Команда Сороса пошла за рупией до конца, в итоге потеряв около 800 миллионов долларов. Доходы от торговли тайским батом были полностью уничтожены34.

Индонезийское фиаско оставило след на имидже фондов Сороса как безжалостных суперхищников. Однако в то же время этот имидж укрепился за счет необычной упущенной возможности.

В СЕРЕДИНЕ НОЯБРЯ 1997 ГОДА РОДНИ ДЖОУНЗ ПОСЕТИЛ Южную Корею. Заехав в местный банк, он обнаружил, что зал заседаний совета директоров словно гирляндами обвешан полными ликования объявлениями о финансировании, которое банк предоставил тайским компаниям. Джоунз знал эти компании, знал, что они обанкротились, и задав вопрос, скольким банкам задолжали тайские заемщики, он узнал, что число таких банков было более пятидесяти. Когда он посетил другие офисы, он понял, что это была лишь верхушка айсберга. Кризис в Таиланде разгромил финансовые компании Южной Кореи, оставляя им «короткие» доллары, которые им, вероятно, было никогда не вернуть. Покопавшись еще немного, Джоунз обнаружил, что центральный банк Южной Кореи выкарабкивался, прикрывая беспорядок, размещая доллары в корейских банках, используя свои валютные резервы. И это открытие было словно гром среди ясного неба: как центральный банк Таиланда пять месяцев ранее, южнокорейский центральный банк вводил рынки в заблуждение. Официально их «боевой запас» валюты исчислялся 57 миллиардами долларов. Но если вычесть из этой суммы то, что было обещано пострадавшим банкам или вложено на рынках срочных сделок, реальная сумма приближалась к 20 миллиардам долларов35.

Джоунз обнаружил, что эквивалент того тайского чемодана было полон призовых денег. За две недели до его визита южнокорейский вон опустился на 4 % по отношению к доллару, и рынок ценных бумаг ослабел. Но никто и представить себе не мог, что центральный банк уже «прожевал» две трети своих резервов и что Корея уже находилась посреди полномасштабного банковского валютного кризиса, такого же, какой Фрага в свое время предсказал в Таиланде. Только месяцем ранее МВФ завершил ежегодную оценку экономического здоровья Южной Кореи и пришел к выводу, что страна была неуязвима перед лицом региональных беспорядков. Но в записке от 17 ноября, направленной в штаб-квартиру Сороса, Джоунз оказался способен доказать, что МВФ полностью заблуждается. Корея находится «в поздней стадии кризиса», предостерегал он. Официальные цифры по долларовым долгам южнокорейских компаний, которым верила общественность, были ниже реальных обязательств на чудовищную сумму 60 миллиардов долларов, и многие из этих долгов должны были быть выплачены в течение ближайших недель. Катастрофический провал был не за горами.

События следующего месяца доказали, что оценки, содержащиеся в записке Джоунза, оказались верными. Через девять

дней после того, как его самолет приземлился в Нью-Йорке, руководитель отдела МВФ по Азии вылетел в Сеул со срочной миссией. Проведя встречу с руководством центрального банка, он обнаружил, что резервы банка уменьшались ежедневно на

1 миллиард долларов, и теперь их уровень упал уже до 9 миллиардов долларов36. Точно как сообщал Джоунз в своем отчете, большинство долларовых долгов корейских заемщиков подлежали выплате в ближайшее время, таким образом, деньги улетали из страны с такой скоростью, которая неминуемо опустошала ее резервы. Третьего декабря МВФ сообщил о второпях собранном кредитном пакете на сумму 55 миллиардов долларов для Южной Кореи (рекордная цифра для помощи МВФ), но, учитывая, что долларовые обязательства частного сектора были более чем в два раза больше этой цифры, пакет оказался неадекватным. К концу декабря вон упал на 60 % от того уровня, на котором он находился во время написания Джоунзом своей пророческой записки 17 ноября.

Но провидческое сообщение Джоунза Соросу не принесло команде Сороса ровным счетом ничего. Несмотря на решительные формулировки записки Джоунза от 17 ноября и на сообщение Джоунза на следующий день, никаких попыток осуществить короткие продажи вона и повторить барыши как в Таиланде предпринято не было. Непонятно, почему так случилось. Когда Джоунз прислал свою записку, чиновники высшего ранга из МВФ верили в то, что Корея сумеет избежать проблем, и это могло убедить команду Сороса сосредоточиться на других задачах37. Но трудно избежать подозрений, что на упущенную возможность не повлияла также двойственная натура Сороса. Босс хотел быть государственным деятелем, а не грабителем наций. Если он и хотел иметь дело с Южной Кореей, то не в качестве палача, а в качестве спасителя38.