Друиды

Глава двадцать четвертая

Верцингеторикс был возбужден. Разговор с Олловико слишком взволновал его, чтобы просто отправиться спать, так что ночь в его шатре мы провели за серьезной беседой. Незадолго до рассвета я хотел было вставить несколько тонких замечаний о важности и реальности Потустороннего. Пора начинать осаду его неверия. Но Рикса занимали куда более конкретные вопросы.

— Я опять пойду к вождям, у которых уже был, Айнвар. Теперь, когда у меня есть слово Олловико, мне удастся убедить их присоединиться к нам. Я хочу добраться даже до пограничных племен, на окраинах свободной Галлии. Их ведь Цезарь сожрет первыми. Я не зову тебя с собой, теперь я знаю, как их уговаривать. — В ту ночь ему казалось, что он может горы свернуть. Меня это радовало. Без такого подъема он бы не добился успеха. Я не стал заводить речь о Потустороннем. Не время. Хватало других разговоров. К тому же меня очень беспокоила встреча с римским разъездом. Рикс был прав в разговоре с Олловико: Роще действительно угрожала опасность.

Сейчас Цезарь занят белгами; но когда он обратит внимание на свободную Галлию, первым делом сосредоточится на том, что вывести из игры друидов. В Нарбонской Галлии Рим уже предпринял шаги в этом направлении, друиды там объявлены вне закона. Ничто не должно влиять на людей, кроме римских законов и приказов. Если Цезарь и здесь решит пойти по этому пути, что же может быть лучше для него, чем ударить в священный для всех кельтов центр? Интуиция подсказывала, что разъезд как раз искал путь к Священной Роще.

Хорошо, что Рикс не стал звать меня на встречи с другими вождями. Я стремился на север, где осталось наше селение, Брига и дубы.

Перед возвращением я еще раз поговорил с Риксом. Его воины свертывали лагерь, собирали припасы, поили лошадей, проверяли оружие, смеялись и задирали друг друга, спотыкались о колышки шатров, шумно мочились на землю, пели, ругались — все как обычно — шумно и бестолково. Рикс задумчиво смотрел на этот хаос.

— Айнвар, — сказал он, — во всех лагерях римской армии каждый точно знает свои обязанности и порядок их выполнения. Делать надо именно это, именно так, каждый раз одним и тем же способом. А здесь... посмотри: вон двое уже давно спорят, кому из них грузить припасы на мула.

Я понимал, о чем он говорит.

— А как ты можешь заставить галлов рассчитывать каждый шаг? Знаешь, Рикс, это не наш образ жизни.

Он потер подбородок и прищурился.

— Цезарь показывает нам новый лик войны. Старые причины войн, о которых вчера вспоминал Олловико, уходят в прошлое. Все изменилось, не находишь?

— Да. Я думал об этом.

— И к старому возврата больше нет.

— Нет. Помнится, Менуа говорил мне: «Неумолимая смена сезонов означает конец одного и начало следующего: печаль сменяет радость, лето зиму, смерть приходит на смену жизни; колесо вращается, и мы должны вращаться вместе с ним».

— Друиды привыкли напускать туману, — проворчал Рикс.

— Но это правда.

— Вечно ты сворачиваешь на свои темы! Я понимаю, ты действуешь тонко, но обычно я вижу, к чему ты клонишь. Сейчас ты даже рад моему неверию. Но ты правильно сказал, что все меняется. Надо искать новые способы. И я буду их искать. Возможно, нам больше не нужны все эти гимны, танцы и жертвоприношения. Цезарь не танцует вокруг дерева.

— Даже Цезарь приносит жертвы римским богам. Я слышал, их священники говорили. Ни один правитель не осмеливается открыто бросить вызов божествам.

— Если эти божества существуют. Ты же говорил, что римляне сами выдумали своих богов. И как же ты докажешь, что наши божества не выдуманы? Ты считаешь, что я должен верить, а я вот не верю! И что же? Источник не поразил меня. Айнвар, я верю в твою голову, в разумность твоих советов. Но сейчас перед нами стоят практические вопросы, а ты опять где-то в тумане.

Я знал, что ему ответить, но промолчал. Сейчас, и правда, не время для споров. Любое противоречие между нами опасно.

— Мне пора возвращаться в Рощу, — сухо сказал я.

— Сердишься?

— Вовсе нет.

— Но ты придешь, если снова мне понадобишься?

Я спокойно встретил его взгляд.

— Когда действительно понадоблюсь, приду.

Он гулко сглотнул, но не отвел взгляда.

— Скоро я пришлю тебе весть, — сказал он.

Перед отъездом я еще встретился с Нантуа и поделился своими соображениями насчет безопасности Рощи. Мне нужна была поддержка друида, если вдруг Олловико начнет говорить с ним о римской угрозе. Я настаивал на том, что друиды должны всячески склонять Олловико к союзу с Верцингеториксом.

— Это дела воинов, — упрекнул меня главный друид битуригов. — Это для них важно, а мы — друиды.

— Речь идет о выживании кельтов, Нантуа! А это уже наша забота!

Уже в пути я все вспоминал его озадаченное выражение. Далеко не все друиды считали опасность реальной. Да, пожалуй, никто из них пока не считал. О Цезаре сообщали крикуны откуда-то издалека и между делом. Угрозы не видел никто. Но она приближалась с каждым днем. Я испытал огромное облегчение, когда на горизонте поднялись очертания Рощи, нерушимо тянущей ветви к небу.

Едва я миновал ворота форта, на меня навалились обычные летние дела. Но прежде я пришел к дубам, посоветоваться, рассказать о своих сомнениях и надеждах. И подумать о Верцингеториксе на юге, объезжавшем племена и собиравшем последователей.

Дети, мечтавшие стать друидами, следовали за мной по пятам и в поселке, и за его пределами. Одним из них, наверное, самым восторженным моим почитателем, был парнишка, которого Брига вылечила от слепоты. Вспоминая себя, неотступно следующего за Менуа, я неизменно улыбался, встречаясь с ним.

— Как думаешь, есть у него дар? — спросил я его мать, жену фермера, улыбчивую и сдобную. Я хорошо помнил ее еще со времен своих юношеских увлечений женщинами.

— Что-то не замечала, — ответила она. — Вот только к друидам он липнет без конца.

— Подрастет, отправишь его ко мне в ученики, — распорядился я. — Один дар он уже получил: видит день, но помнит тьму. Думаю, из него выйдет толк.

Прошел праздник урожая Лугнасад; настала осень. Близился Самайн, за ним и до зимы недалеко. В тот год, созвав друидов в Рощу, я сказал им:

— Цезарь провел лето, сражаясь с белгами. Римляне построили множество укреплений, убили многих женщин и детей, и, наконец, победили. Потом под каким-то надуманным предлогом они напали на нервиев и их союзников адуатуков. Он уже контролирует все северное течение Рейна до самого Галльского моря [2]. До сих пор наша защита, которую Менуа создал жертвоприношениями, держалась, и на нас он не обращал внимания. Но кто скажет, как долго это будет продолжаться? Цель этой новой кампании — разделить Галлию на три части, а потом покорить каждую отдельно. Белги — первые, аквитаны на юго-западе будут следующими. А потом он доберется и до центральных областей. Его конечная цель — Свободная Галлия. И мы.

Если Цезарю удастся превратить Галлию в одну из римских провинций, он позаботится о том, чтобы в ней не осталось друидов, кроме разве что таких заблудших, как его приятель Дивитиак из эдуев. Он уничтожит Орден Мудрых и продаст наших людей в рабство. Я видел кельтских женщин на аукционе в Провинции. Мои спутники смотрели, как покупатели щупали их, а толпа смеялась над их позором. Я видел и кое что похуже: кельтских детей, просивших подаяние на улицах римских городов. Вы спросите: как это может быть? Отвечу. Их кланы стали жить по римским обычаям и больше не заботятся о сиротах, как делаем мы.

Я продолжал рассказывать о всяких ужасах, пока запах страха не окутал моих слушателей, подобно запаху испражнений. Я хотел запугать их. Не рассказами о смерти, которой они не боялись; я рассказывал об угловатых домах, об угловатых ручках кувшинов, о мощеных улицах, оковах на ногах рабов, изгнанных духах...

— Ваша задача, — продолжал я, — убедить свои племена присоединиться к Верцингеториксу, в противном случае племя цезарей покорит нас всех.

За долгую холодную зиму друиды разнесли мои слова по всей Галлии, призывая вождей встать под руку Рикса. Я очень надеялся, что авторитета Ордена хватит для того, чтобы хоть как-то изменить положение.

Пришлый друид с севера, совершавший первое паломничество в Священную Рощу, рассказал мне о кампании Цезаря против белгов. Он сам был из ремов, соседей белгов. Его племя, пытаясь выторговать себе безопасность, громче всех кричало о том, что белги вынашивают планы нападения на Рим. Они надеялись, что когда Цезарь уведет свои армии, земли белгов достанутся им.

— Но Цезарь после победы и не подумал уходить. Ты же знаешь, он не щадит ни детей, ни женщин. И на нас ему было наплевать. Он захватил обширные земли и стал строить поселения! — Друида трясло от негодования. — Мы остались ни с чем, хотя и встали на сторону Цезаря.

— Это понятно, — кивнул я. — Если бы ты пришел раньше, я бы сам рассказал тебе о планах Цезаря, тогда они не стали бы для вас неожиданностью.

— Я долго добирался до вас... Нас у ремов уже немного осталось... ты не понимаешь... — пытался он оправдываться.

— Да все я понимаю! — прервал я его. — Ты поспешил в Рощу, как только ваши проблемы стали достаточно серьезными. Дай угадаю, что это за проблемы. Римляне занимают ваши земли?

Он понуро склонил голову.

Друиды ремов редко бывали у нас, во всяком случае, с тех пор, как я стал Хранителем. Да и не только они. Например, Дивитиака я вообще никогда не видел под нашими дубами. Интересно, считает ли он себя до сих пор членом Ордена, или совсем стал человеком Цезаря? Он предал Орден, соблазнившись золотом и мощью римской конницы, в которой видел защиту для своего племени. Возможно, он считал это мудрым выбором. И ответственность за этот выбор лежала полностью на нем.

После возвращения из Аварика я расспрашивал воинов, слуг, мастеров и фермеров, не видел ли кто из них римлян в окрестностях Рощи. Никто не видел. Их ответы меня не успокоили. Я спинным мозгом ощущал опасность.

— Огмиос, нам нужно больше дозорных, — обратился я к начальнику стражи. — У тебя люди спят вместо того, чтобы смотреть за каждой повозкой. Рощу надо защищать, Огмиос! Ты понимаешь? Защищать!

— Ты боишься, что кто-то деревья украдет? — попытался он неуклюже пошутить.

— Да! Боюсь! И ты должен бояться.

Он уставился на меня с искренним видом глупого человека, пытающегося сообразить, о чем ему говорят.

— Да кто же утащит деревья без твоего ведома? — удивился он на этот раз совершенно серьезно.

Я подумал, что Огмиоса пора менять на человека помоложе и более сообразительного. Но это потом, а пока я послал Тасгецию просьбу прислать еще воинов для охраны форта.

— Да не даст он тебе никого, — рассудительно сказал Тарвос. — Он же соображает. С какой стати ему давать тебе в руки хоть одно лишнее копье?

— Знаю, — ответил я. — Но так положено.

— Ты все еще не хочешь открыто обозначить свою позицию?

— Ничего хорошего из этого не выйдет. Посмотри, к чему привела распря между Думнориксом и Дивитиаком. Эдуи раскололись пополам; это настолько их ослабило, что ни о каком сопротивлении Цезарю и речи идти не может. Нет, Тарвос, если и дойдет до открытой вражды с Тасгецием, пусть это будет личная вражда, а не противостояние Ордена и вождя племени.'