Завтрашний царь. Том 2

Крамольная песня

– Избалуемся мы так, – сказал решительный Ирша. – Скоро привычку возьмём всякую ночь в тепле ночевать!

– Ага, – кивнул Гойчин.

Они посмотрели один на другого, улыбаясь блаженно и размягчённо. В кружале властвовало тепло. Как пар в мыльне, оно достигало пальцев ног, любило в костях. Великоватое искушение даже для твёрдых духом детей воинского пути. Когда вблизи дышит жаркая печь, всё просто и достижимо. Шагни шаг, протяни руку, возьми.

– К тёте Шерёшке зайдём? – спросил Гойчин так, будто знакомый дом стоял по ту сторону сеней, а не за две недели морозами. – Подарочки поднесём…

– Зайдём, – важно кивнул Ирша. – Неча откладывать.

Они ещё задумаются о хмельной чаше свободы, выхлебанной в Торожихе. О том, каково просто сидеть за длинным столом, жевать дешёвые лепёшки, не ожидая окрика и приказа. Смотреть, как люди входят снаружи и снова пропадают за дверью. Счастливые, спокойные люди, что живут свою жизнь, не посвящая каждого мига исступлённому служению и молитве… прости, Справедливая. А ещё в углу звучат струны, и можно их слушать, не обличая певца.

– Прямо как у нас, в Нетребкином острожке, – привычно пробормотал Ирша.

Выдуманная родина давно перестала быть пустым словом, воронята зримо представляли опрятные избы, ухожи, тёплое озерко. И мир, который трудится сообща, чтобы в каждом дворе был сытый достаток. Там не швыряют сосульками в изгоев-сирот. Там вечерами сходятся на беседы и дядя Ворон поёт свои дивные песни, а время от времени приезжают настоящие скоморохи…

Вроде тех, что расположились у двери. Старый дядька, белый дед, красивая гибкая девка. И ещё дикомыт-охранник, но того почти не видать. Северянин, неуязвимый для стужи, всё больше торчит во дворе, стережёт возок и упряжных быков. Не верят дикомыты левому берегу, не любят чужих…

Поезд, с которым ходили в Правобережье, давно отбыл своим путём – в Шегардай. Кажется, торговому люду со всей губы нынче дорога только туда. Воронята шли в Чёрную Пятерь сам-друг. Ирша хранил маленький запечатанный тул. Гойчин придумывал, что говорить Лихарю, о чём умолчать. И как умолчать, чтобы не дознался.

Половину кружала заполнили люди промышленника Новожила, ехавшего из-за Пролётища – конечно, тоже в Шегардай, на праздничный торг. Дальние поезжане напоминали землепроходцев, первонасельников дикоземья. Сплошь молодые, с мозолистыми руками, с неробкими, чуть-чуть надменными взглядами. Дескать, что вы можете понимать в опасностях и трудах, старосёлы!

И никакой наёмной охраны, всё сами, всё по плечу.

Хозяин перепутья накрыл для них стол, разогнав местничей по углам, и те взяли обиду:

– Понаехали богатеи.

– Добрый люд без правды теснят.

Новожиличи не остались в долгу:

– А ты наши животы счёл?

– Изведал, каково доставались?

– Наши Ямищи от злых чужан отбивал?

Старосёлы было примолкли перед таким сплочённым налётом. Потом раздались голоса;

– Где Звончей? Пусть сыграет!

Побежали искать перехожего гудца, забредшего недавно в кружало. Он скоро пришёл, важный, нарядный. Принёс андархский уд, сел слаживать струны.

Тайные воины вновь вспомнили дядю Ворона. Радостно изготовились слушать.

Дверь бухнула, из сеней вошёл дикомыт. Именно вошёл. Воронята и взрослые коротышки перелезали порог, этот перешагнул. Приметливые мораничи обратили внимание, как сразу изменился взгляд парня. Северянин почуял противостояние. Вихри ещё не взвихрились, но стороны ждали только искры. Сняв шапку, дикомыт поклонился святому углу, скромно устроился возле порога. Звончей с видимым удовольствием попробовал одно созвучье, другое, третье. Он не пользовался для звонкости роговым лепестком, играл длинными ногтями, отпущенными на правой руке.

Когда этот мир посетила Беда,
Оплавленным камнем стекли города,
Разверзлась земля, возмутился Киян…
Сказали жрецы: за духовный изъян.
Богов вопрошают святые волхвы,
Но ныне послушаем голос молвы…

У гудилы не было истого дара. Голос не уносил за пределы небес, не распахивал могучие крылья. Ирша на такого певца однажды выпятил губу, наставник вразумил подзатыльником: «Я с песней родился, другие её трудом обретают. Грешно смеяться, когда из хилого зёрнышка крепкий колосок выращен!»

…О том, кто неузнан идёт по земле,
И нету венца у него на челе!

Дикомыт встрепенулся, как от толчка. Мгновенным взглядом обшарил кружало. Снова уставился на гудца, но уже без того приятного сосредоточения, с каким перенимают новую песню. Опасный воин ждал схватки. Вот кивнул своим потешникам, легонько мотнул головой, указывая на дверь. Никто и не заметил, лишь тайные воины.

Лысый скоморох выбрался из угла, пошёл к двери, на ходу влезая в кожух. Дикомыт что-то тихо сказал ему. Воронята довольно владели безмолвной речью, чтобы разобрать по губам: «Запрягай, дядя Кербога».

Кербога?.. Это имя орудники слыхали. Дядя Ворон обычно добавлял: «боговдохновенный». А Лихарь перед орудьем наказывал: «Скоморохов, будет случай, карайте. Кербогу же, по завету отца нашего Ветра, – ни пальцем!»

Голосница знай лилась – красиво и ладно.

Когда бушевал над столицей огонь,
Малютка-наследник был всё же спасён;
В лесные трущобы у края земли
Друзья-симураны его унесли…

Рослый новожилич вскочил на ноги, обличающе простёр руку:

– Крамола!

Пока воронята соображали, где тут хула Матери, крикуна поддержали друзья:

– Какой ещё пропавший царевич?

– Третьему сыну на трон восходить!

– Эрелису Шегардайскому!

– А ваших самозванцев знать не хотим!

Тут стало ясно, какую напасть почуял насторожившийся дикомыт.

Под напором грубых голосов песня было дрогнула, но не сдалась. Старосёлов самих было полповалуши. Ничуть не менее горластых и дружных. Знакомую песню не удавать стать!

Языческим племенем принятый в дом,
Он вырос без ласки, за чёрным трудом,
Вдали от отчизны, сокрытой во мгле,
Не зная венца у себя на челе!

Припесню старосёлы проорали с яростным вызовом. Так, что с подволока посыпалась сажа.

Новожиличи перешли от слов к делу. Тайные воины только взглядами успели метнуть – в дымном воздухе каплями, струйками, хлопьями пены растянулось пиво из кружки, брошенной в певца. Рука была меткой и сильной, но снарядец не достиг цели. Кружку перехватил дикомыт, чудесно выросший посередине. Поставил, отряхнул пальцы, рявкнул:

– Не любо – не слушай, а гудилу не замай! Не велю.

Голосина был хриплый, тележный, над Светынью боевые кличи реветь. Зато буйная голова полыхала таким щедрым золотом, что куда там иным природным андархам.

Старосёлы воодушевились против прежнего вдвое, струны задорно вызванивали, ускоряя распев:

Но всё же сильна благородная кровь!
Стал тесен царевичу нищенский кров.
К иному замаху готово плечо:
Людскую неправду повергнуть мечом,
За древние вольности выйти на рать,
Невинных пасти, лиходеев карать,
Закон утверждая на отчей земле,
Пусть даже и нету венца на челе!

Новожиличи ринулись в битву, опрокидывая скамьи. Кто-то самым непристойным образом махнул через стол.

– А порвём струны крамольнику, а уд поломаем!

– А ногти поотсечём, чтобы неповадно…

– Ломи, новожиличи!

– Не удавай, старосёлы!

Купец сокрушённо качал головой, но не пытался удержать молодцов. Кружальная потасовка – дело святое. Лишь бы меру соблюли, за ножи не схватились.

Орудники притихли в углу. Не лицо котлярам встревать в распри мирян, но полюбоваться ведь не грешно?

С тех пор потянулась в народе молва:
Есть тот, в ком старинная доблесть жива…

Дикомыт сначала не дрался. Девка и старик пробирались к выходу у него за спиной. Когда дверь благополучно закрылась, парнище обернулся, улыбаясь во все зубы:

– А я бы песню дослушал.

И встал одним плечом со старосёлами на защиту «крамольника». На поясе, если верить ножнам и рукояти, клинок был что надо. Не стыд показать, если придётся.

Он чёрные стрелы собьёт на лету,
Собой заслонит от обид сироту…

Новожиличи тоже были ребята не промах. Надумали смутить нечаянную помеху, взялись кричать правобережнику:

– Свои собаки дерутся, соседская не встревай!

– Сталась тебе до наших песен заботушка?

– Ганывали мы вас и дале погоним.

– Погодь, сядет в Шегардае Эрелис…

Дикомыт в ответ рычал, пока ещё добродушно:

– У печки, да на праведных уповая, всяк храбрец.

Он выглядел нелёгким противником. Такой одним плечом сани подымет, а уж как разозлится… Новожиличи его уважили, подступили вдвоём. И столь же слаженно выкатились в сени. Лишь дверь охнула да валенки мелькнули через порог.

Метель усмирит, поспешая на зов,
Не даст погубить молодую любовь.
Наследник престола, отрада земле,
Хоть нету венца у него на челе!

– А он витязь, – сказал приметливый Гойчин.

Задиры распотешились так, что по стенам звенела посуда, но у орудников были глаза только для дикомыта.

Никаких размахов на полкружала. Северянин двигался скупо, вроде неспешно… но словно загодя зная чужой помысел. Не допускал к себе кулаков. Отводил локотницей, принимал в ладонь, вынуждал промахнуться. Спокойно, зорко, лениво. Отгонял новожиличей от гудца да знай усмехался:

– Дайте уже, безделюги, голосницу перенять, слова в память добавить.

Лёгкая спесь, присущая недоучкам воинского пути, отлетала как пар. Лихарь предупреждал: не одна Чёрная Пятерь вскармливает достойных. В Торожихе воронята любовались калашниками. Здесь был старший брат тамошних молодцов.

Звончей весело бил по струнам, горланя:

Быть может, его вы встречали в пути,
Спешащего зло от людей отвести,
Одежду сушили в кружале одном,
Толкались локтями за общим столом,
Под стук и шипение кружек пивных,
Не зная, что рядом – наследник страны…

Тут уж промышленник Новожил поднялся на ноги:

– А ну, уймись, бызуны!

Русоволосый хозяин ватаги был совсем молод. Поверх кушачка – полотенце молодого отцовства, хорошо если по второму году женат. Ни степенства, ни спеси, ни зыка в голосе, кто такого послушает?

Ан послушали.

Ворча, утирая «подрумяненные» носы, новожиличи отступили в свой угол. Ватажок, напротив, бестрепетно выбрался из-за стола и пошёл к могучему дикомыту:

– Ты, добрый молодец, чьих будешь, такой неуступный?

– На верный вопрос нетрудно ответить, – глядя сверху вниз, неторопливо прогудел северянин. – Выходец я Правого берега. Рода мы Пенькова, а у Сеггара Неуступа меня Незамайкой ругали.

Купец хмыкнул, глянул как-то по-новому, спросил ещё:

– А не тот ли ты Незамайка, чей подвиг возле Сечи по свету вестью летит?

– Вольно людям болтать… – У дикомыта начали рдеть уши, словно парню приписали чужое. – Про подвиг не скажу, а других Незамаек там не было.

– Ты ведь, добрый витязь, поди, в Шегардай скоморохов ведёшь, восшествием Эрелиса любоваться? – Северянин медлительно кивнул, и купец слегка поклонился. – Сделай милость, не откажи к нашему поезду пристать. И нам от тоски дорожной спасение, и тебе опасной службы легчение. Может, хоть ратному вежеству моих невежей поучишь.