Мадонна Фьора, или Медальон кардинала делла Ровере

3.16 Жизнь и смерть мадонны Фьоры

* 51 *

Точно в назначенный час дворецкий известил, что прибыл граф Барберини. Полина вышла встретить, сделав знак Элоизе, чтобы не двигалась с места и вообще пока не привлекала к себе внимания.

— Дорогая Полина, ты прекрасна, как всегда. В самый ненастный день твой прекрасный образ разгоняет тучи, а в такой славный день, как сегодня, и вовсе несравним ни с кем и ни с чем! — услышала Элоиза, еще не разглядев гостя.

А потом он появился во плоти. Это был мужчина, безусловно, в годах, но при этом подтянутый, что называется — в хорошей форме, безупречно одетый и седовласый. Кустистые брови, под ними — остро глядящие черные глаза. Разве что нос немного крючковат, что на личный Элоизин вкус являлось недостатком. Впрочем, Элоизе было отлично известно, что если вдруг возникает интерес, то форма и размер носа уже не имеют абсолютно никакого значения.

— Здравствуй, Корнелио, проходи. Да-да, я рада тебя видеть, но это абсолютно ничего не значит, ясно тебе?

— Ясно, ясно, — сказал он таким тоном, что Элоиза поняла — этот обмен любезностями у них с Полиной традиционный. — О! А это кто? Твоя никому не известная еще одна дочь?

— Ну ты придумаешь! Это Эла, дочь Розамунды, моя племянница. Эла, это Корнелио Барберини, мой старинный приятель.

Граф подошел к Элоизе.

— Эла — это… — и вопросительно так смотрит на Полину.

Элоиза поняла, что время вмешаться.

— Эла — это Элоиза, — она встала и подала ему руку, которую он не замедлил поцеловать. — Элоиза де Шатийон. Приятно познакомиться, граф.

— Как так получилось, что я с вами незнаком? Мне казалось, я знаю всех выдающихся дам из вашего семейства, — он дождался, пока она сядет, и только потом сел сам.

— Я не так давно приехала в Рим, а до этого жила и работала во Франции и Швейцарии, — ответила она.

— Работала? Какие глупости, Элоиза! Кстати, вы же не обидитесь, если я буду звать вас по имени? Буду рад, кстати, если вы сможете ответить мне тем же.

— Я не обещаю, господин граф, но я подумаю об этом.

— Так вот, о чем это я. Не могу понять, зачем девочки из хороших семей работают. Ладно Лианна, она, по крайней мере, занимается достойным, но ваша Доменика? Она находит какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы резать человеческое тело! И дочь свою тоже сбила с пути! Вот вы, Элоиза, чем занимаетесь?

— Я аналитик. Сейчас — ведущий аналитик кардинала д’Эпиналя.

— Вы — аналитик? Никогда бы не подумал. И вам это нравится? — похоже, он ожидал услышать что-то другое.

— Представьте, да.

— И она еще доктор философии, — заметила походя Полина, скользя мимо и командуя, куда устанавливать сервированный заново чайный столик.

— Вы, Элоиза? Право, один сплошной сюрприз! Скажите, а чему была посвящена ваша работа?

— Я составляла комментарии к некоторым латинским текстам Кватроченто.

— Так вы еще и читаете на латыни? Полина, ты необыкновенно порадовала меня, не каждый день знакомишься с таким сокровищем! Скажите, Элоиза, вы же, наверное, давно и прочно замужем?

— Нет. Я не замужем, — слегка улыбнулась Элоиза.

— Но это же прекрасно! — воскликнул граф.

— И что прекрасного ты здесь находишь? — усмехнулась Полина.

— Это значит, что Элоизе можно оказывать разные знаки внимания, не опасаясь оказаться в эпицентре скандала. Это же всегда так приятно — ухаживать за красивой и умной дамой!

— Не говори глупостей, Корнелио. Бери чашку и пирожные. Налить тебе вина?

— Конечно, мы непременно должны выпить за знакомство. Давай бутылку, я открою.

— Корнелио! Бутылку уже открыли.

— Тогда давай, я разолью.

— Корнелио, сядь. Я не сумасшедшая, чтобы давать тебе в руки что-нибудь, что мы потом будем есть или пить.

— Полина, не пугай девочку.

— Эта, как ты говоришь, девочка не из пугливых. Она, конечно, талантлива не в тех областях, как моя дочь, но тоже может сказать и сделать много хорошего при случае.

— Твою талантливую дочь можно слушать только на сцене. В остальных случаях ей лучше молчать, — сверкнул глазами граф.

— Позволю себе не согласиться, — Полина с улыбкой разливала вино. — Ты еще не передумал пить?

— Нет, и я хочу поднять это бокал за прекрасную Элоизу, поистине жемчужину вашего семейства!

Элоиза легко склонила голову, Полина весело фыркнула.

— Смотри, не обожгись! А потом не говори, что я тебя не предупреждала! Эла, тебе наливать?

— Нет, мне еще ехать домой.

— Элоиза! У вас, при вашей красоте и прочих достоинствах, нет водителя?

— А я сама себе водитель. И мне это нравится, — пожала плечами Элоиза.

Полина хмыкнула — она могла припомнить разные обстоятельства карьеры Элоизы-водителя, но, к счастью, не стала этого делать.

— Ох уж эти современные девушки, — всплеснул руками граф.

— Скажите, господин граф, вы ведь коллекционер, слухи не обманывают? — Элоиза поставила чашку и серьезно взглянула на Барберини.

— Не обманывают, — подтвердил он, тоже поставил бокал и внимательно посмотрел на неё. — Что вас интересует, Элоиза?

— Меня интересует информация.

— О, конечно, что же может интересовать аналитика, только информация! Но скажите же, какая именно? Я был бы очень рад… поискать информацию для вас.

— Скажите, вам не приходилось слышать историю о мраморной статуе и портрете в драгоценном медальоне?

— Статуя и медальон? — он нахмурился, задумался.

— Да, лицо статуи и портрет в медальоне — это одна и та же дама, утверждается, что это статуя и портрет Пречистой Девы.

— Статуя и медальон, значит… — вдруг он поднял голову и испытующе взглянул на нее: — Что, кто-то отыскал Мадонну Фьору?

— Мадонну… Фьору? — осторожно спросила Элоиза.

Неужели горячо?

— А вы не знаете? Впрочем, откуда вам знать, это не самая известная история, ее никогда не публиковали, насколько я себе представляю.

— Расскажите? — Элоиза бросила на него пристальный взгляд и мысленно чуть-чуть подтолкнула к откровенности.

— Да, Корнелио, ты не говорил мне ни о чём подобном, расскажи, — попросила Полина.

Барберини обвел их обеих пристальным взглядом.

— Хорошо, милые дамы, я расскажу. Полина, разливай вино, и слушайте. Где-то во второй половине пятнадцатого века жили во Флоренции два друга. Одного звали Пьетро, другого — Джироламо, один был художником, а второй скульптором. Они знали друг друга с детства, и если и случалось им соперничать, то спор всегда разрешался к обоюдному удовольствию. Обычно если один получал крупный заказ, то и второму вскоре встречалась возможность проявить свой талант. Но случилось так, что они полюбили одну и ту же девушку — красавицу Фьору, и она поставила им условие — кто лучше сможет изобразить ее, с тем она и останется. Друзья согласились с этим условием и принялись за работу.

И вот настал день, когда Джироламо вышел из мастерской и представил прекрасную мраморную статую. Дева была как живая, она придерживала складки своего тяжелого платья, как будто сейчас подойдет и поцелует. А Пьетро показал медальон, в который его отец, ювелир, вставил написанную им миниатюру. Он придал красавице Фьоре на этом медальоне все атрибуты Пречистой Девы. Но посмеялась красавица Фьора, сказала, что не нужны ей ни мраморные статуи, ни драгоценные медальоны, потому что она уже просватана за человека богатого и знатного, и ее не интересуют художники и скульпторы.

Пьетро и Джироламо услышали приговор, но каждый переживал потерю по-своему. Джироламо ушел в монастырь, где и прожил долгую жизнь, храня память о своей великой любви, а мраморную деву подарил в церковь. И так прекрасна была дева, так велика была любовь, что вдохновила на создание этого шедевра, что возле нее уходили все печали и сомнения. Прихожане часто молились возле Мадонны Фьоры — так ее называли — и слух о ней дошел до Рима. Не раз мирной общине предлагали купить у них Мадонну Фьору, но флорентийцы были стойки — нет, Мадонна Фьора останется у нас. И тогда ее просто похитили. Ходили слухи, что похитили ее для одного из кардиналов, который был сколь алчен, столь и неразборчив в средствах, и поставили в его домовой церкви.

Пьетро же ожесточился на весь мир, а на женщин в особенности. Он проклинал Фьору, и, глядя в медальон, призывал проклятия на голову всякого, кто владеет ею. И такова была сила его темной страсти, что проклятие достигло цели. Сначала был убит муж Фьоры, а потом умерла от оспы она сама. Вскоре после смерти Фьоры Пьетро повесился.

Медальон достался по наследству его брату, и что же? Больше всех других ценностей берег он эту безделушку, день и ночь любовался на прекрасный образ в медальоне, но вскоре стали замечать за ним странное. Тихий и скромный молодой человек повадился то нападать ночью на почтенных граждан и грабить их, то бесчестить девиц из знатных фамилий. Отец спасал его от наказания, сколько мог, но однажды оказался бессилен и он. Молодой человек был повешен за все свои преступления. А безутешный отец продал медальон, потому что именно в нем видел причину всех бедствий своей семьи.

Медальон переходил из рук в руки, пока не попал к кардиналу делла Ровере. Тот был жаден и ненасытен, копил богатства неправедными путями и был за это наказан высшими силами. Но медальон остался в церковной среде и свел с ума многих, прежде чем кардиналу Эрколе Гонзага не было явлено во сне вещее видение, что пока не совместятся медальон и статуя, не видать владельцу медальона покоя. Поэтому кардинал отыскал статую и повесил медальон ей на шею, а потом скрыл статую от людей.

Ещё несколько раз случалось так, что медальон снимали с шеи статуи, и всегда он вносил в сердца и умы смуту, беспокойство печаль и сомнения. И поэтому медальон всегда должен оставаться на шее мраморной девы, ибо любовь созидающая сильнее любви разрушительной, так было раньше и так будет всегда.