Мадонна Фьора, или Медальон кардинала делла Ровере

3.25 О чем сожалел граф Барберини

* 73 *

История была в целом закончена, но оставалась еще пара моментов, которые, конечно, сами по себе ничего особенного не значили, но для, так сказать, общей завершенности их сильно не хватало. На Элоизу по-прежнему дулись родственники — и Доменика, и Полина. Что как ей нужно, так она бегает и скачет, а как ничего не нужно — так всё равно, что провалилась, так ей перевела недовольство матери Лианна. Ну и хотелось поговорить с Марни, задать ему пару вопросов и прояснить кое-что. И если второе могло только лишь сложиться стихийно, потому что сама она никак не была готова с ним контактировать по таким делам, то первое нужно было решать ей самой.

В пятницу утром она позвонила Доменике. Та пофыркала, конечно, но потом оттаяла и сообщила, что вообще её очень желает видеть Барберини. Который всё ещё находился в клинике, потому что отравление вызвало встряску организма, а кратковременный визит домой повлек за собой гипертонический криз и что-то там еще, и Доменика теперь не отпускала его до стабилизации состояния.

— Вот еще, — фыркнула она, — помрет там у себя и скажет потом, что я виновата!

— Скажи тогда, если я заскочу сегодня днем — это нормально?

— Заскакивай. Кстати, ты встречалась с Полиной?

— Нет, ещё не собралась.

— Собирайся скорей, приехал Валентино, и они уезжают на днях отдыхать.

— О, спасибо за информацию, а я и не в курсе была. Ладно, я позвоню, как поеду.

Потом собралась с силами и позвонила Полине. После разговора в субботу она тётке не звонила, но Полина, к счастью, была не из тех, кто копит обиды годами, она очень обрадовалась звонку.

— Вот что я тебе скажу — вечером все дела побоку, и ко мне, поняла? Приехал Валентин, и мы в субботу улетаем к теплым морям. Вечером Лина приедет, Доменику тоже позовем.

Так и получилось, что в пятницу днем Элоиза поехала в клинику Доменики, а вечером опять оказалась у Полины.

* 74 *

Элоиза предполагала, что ее намерение посетить Барберини в больнице не вызовет понимания у тех обитателей дворца, которые были с ним знакомы, поэтому никому ничего не сказала, а просто поехала в обед, и всё.

Она так до сих пор и не разобралась в своих ощущениях от знакомства с графом. Некоторая начальная доля восхищения помножилась на некоторую же возникшую в процессе общения брезгливость. Хотелось выяснить недостающее, а потом тщательно помыть руки.

И, вместе с тем, было жаль. Он и впрямь мог быть интересным собеседником, с ним можно было изредка беседовать, подобно Полине… впрочем, наверное, господин граф не пытался отравить Валентина. Иначе Полина с ним бы так дружески не общалась.

Доменика ждала в кабинете — похмыкала, посетовала на исключительную вредность пациента и напомнила, что ожидает историю.

— Ты же будешь вечером у Полины?

— Буду. Младшенькая наша — никак, а я приду.

Младшенькой она называла собственную дочь, тоже Доменику и тоже врача, только детского. Всё остальное семейство именовало ее Терцией.

— Вот там и расскажу что-нибудь. Полина ведь тоже среди тех, кто хочет всё знать.

— Ладно, иди к этому обормоту. Не жалей его слишком — он практически в порядке, ещё нас всех переживёт!

— Ты меня обрадовала. А то я некоторым образом чувствовала свою вину — это же благодаря мне он напился той дряни. С другой стороны, было невозможно сделать так, чтобы никто не пострадал. Поэтому — поделом ему, и вообще Полина его насчет меня предупреждала.

— А он не послушал, конечно. Нет, он крайне неприятный пациент, не только потому, что неприятен мне вообще, а еще ведь он везде сует свой длинный нос и желает знать, почему его лечат именно так, а не иначе! И при этом не желает сменить клинику и врача, я ему первым делом предложила.

— Ещё бы он желал сменить клинику, ага. От тебя просто так не уходят!

— Да-да, он попытался. Отправился домой, а там у него что-то случилось, я не разбиралась, что именно, и мне его вернули обратно в тот же вечер. В гораздо худшем состоянии, чем был поутру. Теперь я его вообще из палаты не выпускаю.

Видимо, Доменика предупредила графа о визите, потому что он ожидал её, сидя в кресле, одетый в бархатный вышитый халат, и на ногах тоже были какие-то пафосные вышитые брюки в тон халату.

— Здравствуйте, Элоиза. Я рад видеть вас, несмотря ни на что, — поклонился он ей. — Садитесь, пожалуйста.

Он всё ещё напоминал обликом хищную птицу, но — пойманную и посаженную в вольер.

— Добрый день, граф, — кивнула в ответ Элоиза. — Не скажу, что рада видеть вас, после всего, что было, но, тем не менее, я здесь. Доменика сказала, что вы хотели меня видеть. Зачем?

— Ох уж эти целеустремленные современные барышни! Сразу с порога — почему да зачем. Вас не учили, что когда приходят навестить больного, то спрашивают о его самочувствии?

— А я только что разговаривала с вашим лечащим врачом. Ужели вы полагаете, что она не просветила меня относительно этого пункта? Да еще и комментариев выдала, сами можете догадаться, каких именно.

— Да, язык у вас семейный, как ни крути.

— Вас это удивляет?

— Нет, конечно, вы, по крайней мере, не используете бранных слов, подобно вашей кузине, это уже радует.

— Если вы от меня ничего подобного не слышали, это не значит, что я так не говорю вовсе, — пожала плечами она.

— Да, спорить с вами трудно, и провести вас тоже невозможно. Скажите, как вам это удалось?

И столько горечи было в этих словах, что Элоиза поняла — вот что его на самом деле интересует.

— Вы столько лет знакомы с Полиной, и вы спрашиваете о таких вещах?

— Вы тоже видите то, что скрыто от нормального человека?

— Можно сказать и так. Вот скажите, а чего ради вы-то всё это затеяли? Не хотели показывать хронику — ну так и не показывали бы, не хотели отдавать — ну и не отдавали бы, а зачем вы сделали то, что сделали?

— Я же не предполагал, что вы мне всё испортите, — буркнул он негромко.

— У вас никогда не бывает неудач? — изумилась она.

— Практически нет. Очень редко. Скажите, вы так сделали потому, что спасали своего любовника?

— А почему вы решили, что монсеньор — мой любовник?

— А разве нет? Ни разу у вас с ним ничего не было?

Она, конечно, хотела сказать, что не было и нет, но потом вспомнила осеннюю ночь в Милане… и не стала ничего говорить.

— Вот, вы подумали и не стали лгать. Потому, что это видно невооруженным глазом. Вы ведь жить друг без друга не можете, даже если и сами себе в этом не признаетесь, — сказал граф почти что с отвращением.

— Полагаю, это никого не касается.

— А если я хотел, чтобы вы уехали от Монтоне со мной? Ваш Савелли не умер бы, разве что провел бы неприятную ночь. В нездоровье и тягостных раздумьях. А у нас с вами был шанс попробовать понять друг друга! Поговорить откровенно, о важном и серьезном, может быть — стать ближе друг к другу. Вы бы поняли и прониклись, я знаю, вы умны и образованны, у нас легко нашлись бы точки соприкосновения. Вы — та женщина, с кем можно говорить не только о насущном, но и о вечном! Мы бы с вами читали старые книги, я бы играл для вас, а вы бы своим танцем сделали мою музыку ещё лучше… Если бы не он! Если бы мужчины из этой семьи не вставали у меня поперек дороги!

— Но, граф, вы столько лет приятельствуете с Полиной, да с другими нашими родственницами сталкивались, и так ничего и не поняли? Решать за другого человека — вообще самонадеянно, а если у человека к тому же есть возможность понять ваши намерения и предупредить их?

— Мне показалось, что вы из всех из них самая правильная и подходящая для меня.

— А ведь Полина вам говорила, — с некоторой горечью заметила Элоиза. — Ну и если бы вы просветили меня относительно ваших планов, то я бы сразу вам всё объяснила про их несбыточность. Тихо, вежливо и без эксцессов. Мы бы, по крайней мере, могли сохранить человеческие отношения.

— А вы еще и обиделись? — он воззрился на нее в великом изумлении. — Вы, переигравшая меня по всем статьям, едва не погубившая меня — обижаетесь?

— Знаете, Доменика сказала, что у вас практически не было шансов умереть. А она зря не скажет.

— Все равно. Я — я! — не держу на вас зла. По крайней мере, стараюсь. И вам следует поступить так же!

— Граф, я сама для себя решаю, что мне следует делать, а чего не следует. Уж извините.

— Хорошо. Вы меня вынудили. Я приношу вам свои извинения за неблаговидные намерения, о которых не предупредил, за некрасивую историю, в которой вы оказались замешаны, и за все мои недобрые слова о вас. Довольны?

— Не особенно, хотя извинения принимаю. Но лучше бы вы не передо мной извинялись, а сами знаете, перед кем. Он-то перед вами ничем не провинился. Это вы перед ним кругом виноваты.

— Ну уж нет. И если он еще раз попадется мне на глаза… — начал было граф, но Элоиза перебила его.

— Знаете, граф, вы, как говорится, прелестно самоуверенны.

— То есть?

— Если вы попадетесь ему на глаза и снова станете пакостить, а я, извините, не могу по-другому назвать то, что вы сделали в пятницу, имея в виду и отраву, и письмо… Так вот, если вдруг — он вас просто убьёт. И я не стану держать его за руки, поверьте. Потому, что если все, изложенное в письме, правда, то он, на мой взгляд, будет в своем праве полностью.

Граф поскучнел.

— Вы действительно так считаете?

— Именно так, — мрачно подтвердила Элоиза.

— В таком случае… вы станете думать обо мне лучше, если я попрошу вас передать ему мои извинения?

— Возможно.

— Тогда передайте. И не держите на меня зла, пожалуйста. А сейчас уходите, и позовите, пожалуйста… как это называется? Моего лечащего врача.

— Непременно. До свидания, граф.

— До свидания, Элоиза, — ей показалось, что если бы он мог гордо отвернуться от неё, то он бы непременно это сделал.