Архивы Дрездена: Ведьмин час

Глава 29

Король Корб и компания вошли в главный зал, как к себе домой.

Там еще царил хаос, спровоцированный нашим недавним отбытием. Отовсюду доносился шум и звон напряженных голосов. Многочисленные гости рефлекторно отступали к лагерям своих группировок.

Я обвел помещение взглядом и направился туда, где перед членами Совета Старейшин стояли Рамирес и остальные Стражи. В нескольких шагах оттуда, ближе к дальней стене зала, находилось похожее на трон кресло Зимы, где в данный момент сидела Мэб, а вокруг собрались Молли, Красная Шапка и еще четыре сидхе.

Корб и его свита, казалось, получили немалое удовольствие, позволив залу погрузиться в неловкое молчание. Затем король фоморов, позвякивая цепью, шагнул вперед и небрежно подбросил в воздух какой-то предмет.

С тяжелым стуком вещица размером с мой кулак отскочила от пола и укатилась к трону Мэб.

Это была голова, очень маленькая и отрубленная довольно давно. Кожа на ней натянулась, а местами начала разлагаться.

Я узнал эту голову.

В прошлом она принадлежала Гвину ап Нудду, королю тилвит-тегов, одной из крупных народностей фэйри. Однажды я схлестнулся с ним по работе, а потом время от времени получал от него сезонный пропуск на игры «Кабс». Именно Гвин наложил на чикагский бейсбольный клуб известное проклятие козла Билли[80].

По залу прокатился вздох.

Добрых три секунды в звенящей тишине Мэб смотрела на отсеченную голову, а затем черные-черные глаза Королевы Воздуха и Тьмы поднялись на короля Корба. Температура воздуха стремительно упала, металлические поверхности заиндевели, а с серебристо-белых волос Мэб на платье заструились ручейки тьмы.

– Объяснитесь, – прошептала она так, чтобы этот шепот услышали все присутствующие.

Фомор с важным видом шагнул вперед.

– Это подношение во имя мира. – Его тон, бархатный и совершенно искренний, вовсе не соответствовал злорадной ухмылке на жабьем лице. В пучеглазом взгляде читалась холодная насмешка. – Подарок старухе, засидевшейся на этом свете.

Корб щелкнул пальцами, и его люди шагнули вперед. Глухо закашляли и защелкали полуавтоматические винтовки, и все до единого слуги и официанты упали замертво.

Марконе собрался вскочить, но Хендрикс положил тяжелую ладонь ему на плечо, а мисс Гард встала перед креслом, спиной к шефу, и взялась за рукоятку топора. Потрясенные гости испустили сдавленный крик ужаса.

Потому что они были гости.

Мэб начала распрямляться, и к тому времени, как она встала, ее глаза, волосы и ногти, похожие на вороньи лапки, стали черными как деготь, а кожа – бледнее, чем у бледного коня Смерти.

– Как ты смеешь? Как ты смеешь?! Ты гость в этом доме!

– Перечитай свои законы, женщина, – прошипел Корб. – Эти наймиты не были ни родственниками хозяина, ни его вассалами или лакеями. В лучшем случае я назвал бы их невольниками.

Корб повернулся к Марконе и презрительным щелчком отправил к нему бархатный мешочек. Тот проплыл по воздуху и с металлическим звоном, который ни с чем не спутаешь, приземлился у ног Гард.

– Твой вергельд, человечек.

В зале похолодало еще сильнее, и перед напряженными лицами с каждым тревожным выдохом клубились облачки пара.

– Старуха, – поддразнил Корб. – Помню тебя крикливой девчонкой. Помню, как ты, прыщавая, ехала рядом с Вильгельмом Завоевателем. Помню, как рыдала, когда тебя изгнал Мерлин.

Лицо Мэб…

…исказилось от неприкрытой, безобразной, абсолютной ярости, а тело так напряглось, что при взгляде на него и не скажешь, что это тело живого существа.

– Скажи-ка, – вкрадчиво продолжил Корб, – будь он среди живых, как ты думаешь, он все еще любил бы тебя? Гордился бы тобой? Той, кем ты стала?

Казалось, что не Мэб сошла с подиума, а сама реальность вежливо отступила в сторону: только что королева находилась в другом конце зала, и вот снег опускается на прямую, будто лазерный луч, полоску инея на полу, а Мэб стоит на расстоянии вытянутой руки от Корба.

– Твои склизкие уста недостойны произносить его имя, – негромко и злобно сказала она.

– Вот она ты, – одобрительно молвил Корб. – Я знал, что ты где-то там, под этой толщей льда. Сколько бы сил ты ни скопила, старуха, сколько бы власти у тебя ни было, ты знаешь, кто ты такая. И я знаю. Ты никто.

Лицо Мэб перекосилось в совершенно человеческой гримасе ярости, и я перепугался так, как давно уже не пугался. Королева оскалилась, начала говорить, но затем ее черные глаза округлились, а взгляд скользнул по цепи и остановился на инкрустированном кристаллами бронзовом кулаке спутницы Корба.

Король фоморов, запрокинув голову, радостно загоготал по-гусиному.

Фигура в плаще двигалась с той же скоростью, что и Мэб. Только что была в десяти футах за спиной у Корба, а потом – бах! – и грянул гром.

Я толком не понял, что случилось. Да и никто не понял бы. Думаю, бронзовая женщина метнулась вперед и нанесла удар. Я чувствовал, что Мэб окружена таким защитным полем, которое я не сумел бы создать, но этот удар вспорол оборону Зимы, словно ее не существовало. За раскатом грома почти мгновенно последовал грохот, с которым раскалывается камень.

Я повернул голову – по ощущениям так медленно, будто меня погрузили в желатин, – и увидел, как по залу разлетаются осколки троноподобного кресла. В каменной стене за ним образовалась неровная дыра размером с полгроба.

Королевы Воздуха и Тьмы как не бывало.

В зале воцарилось потрясенное молчание.

Очень медленно и нарочито театрально фигура в плаще подняла руки и отбросила капюшон.

Открылось лицо – тоже бронзовое, инкрустированное кристаллами, и настолько прекрасное, что ни один смертный не сумел бы осознать такой красоты. Волосы этой женщины – длинные, гладкие и такие тонкие, что складывалось впечатление, будто она только что вышла из воды, – походили на сотканный из серебра шелк.

Но меня встревожили ее глаза. Вернее, глаз. Один был ясный, изумрудно-зеленый, а второй…

На идеальном бронзовом лице изуродованный глаз притягивал внимание, как виселица в общественном парке. Гранитно-розовые края глазницы иссечены белыми шрамами, словно их расцарапала самая громадная и зловредная кошка из тех, что вы когда-либо видели. Верхнее веко опущено, но глаз не ввалился, а, наоборот, слегка выпячивался, словно предназначен для существа значительно крупнее, чем эта женщина.

Вокруг нее пульсировала гудящая энергия, которой я никогда прежде не чувствовал: мощь такая ужасная и древняя, что мир уже не помнил, какова она. Эта мощь требовала моего уважения, подчинения, благоговения и смиренного ужаса, и вдруг я понял, что происходит.

Передо мной стояла богиня.

Грудь сдавило так, что я едва дышал.

Я не смог бы пошевелиться – даже если бы захотел.

По залу прокатился стон, и я с некоторой тревогой понял, что вхожу в число стонущих.

Краем глаза я заметил, что Ваддерунг и Ферровакс уже не сидят, а стоят, стиснув кулаки, и смотрят не друг на друга, а на женщину.

Взглядом единственного глаза богиня обвела присутствующих, задерживаясь на каждом лице. На Зимнюю Леди она посмотрела с нескрываемым презрением – в точности так же, как и на других участников договора, – а ее голос…

О господи.

Ее голос был как секс, шоколад, горячий суп и ванна холодным дождливым вечером; он обещал такое, что к нему нельзя было не прислушаться, и разносился по залу так, словно богиня говорила через мегафон, хотя никакого мегафона у нее, конечно же, не было.

– Ох, дети, дети… – Она неодобрительно покачала головой. – Мир оказался в руках у детей…

Взгляд богини остановился на Ферроваксе, и у нее дернулась щека. Затем она посмотрела на Ваддерунга и обнажила в улыбке идеально-белые зубы.

– Выходит, ты по-прежнему играешь в эту игру, одноглазый? По-прежнему столь заносчив? Посмотри, как низко ты пал. Водишься с насекомыми, будто сам мало чем отличаешься от смертных.

Никто не шевельнулся.

Никто не сказал ни слова.

А затем по каменному полу раздались шаги.

Из-за спины у стоявшей без движения Гард вышел джентльмен Джонни Марконе в безупречно скроенном костюме. Оставив охрану позади, он невозмутимо подступил к богине.

– Добрый вечер, мадам. Я барон Джон Марконе, и это мой дом. Не позволите ли узнать, как я могу к вам обращаться?

Прищурив глаза, бронзовая женщина смотрела на него с тем омерзением, какое обычно приберегают для навозной кучи, в которой развелись опарыши. Наконец она тряхнула головой, отвлеклась от созерцания Марконе и вновь устремила взгляд на Ваддерунга.

– Ты у него в гостях? – осведомилась она. – Вы допустили, чтобы среди вас находился смертный? Где ваше достоинство? – Она покачала головой. – По нашему недосмотру этот мир сбился с пути. Отныне я не намерена опасливо таиться в морях и наблюдать, как люди превращают планету в поганый муравейник.

Богиня подступила к Марконе, смерила его взглядом, обошла вокруг него, осуждающе цокая языком, – и снова никто не двинулся с места. Затем она указала пальцем на Ферровакса и, не поворачиваясь к нему, приказала:

– Представь меня этому мотыльку.

Какое-то время дракон молчал, а затем заговорил – хрипло и так натужно, будто каждое слово вытягивали у него из глотки:

– Это Этне. Дочь Балора. Последняя из титанов.

Этне опустила указующий перст. С тяжелым вздохом Ферровакс вцепился в спинку кресла, чтобы устоять на ногах.

– Как вижу, этот мир не оправдал надежд, – продолжила бронзовая женщина, обращаясь теперь ко всем присутствующим. – Вы решили, что будет разумнее держаться друг друга. Жить тихой жизнью. Вести себя… – ее губы разомкнулись в презрительной усмешке, – благовоспитанно. Со смертными, когда-то дрожавшими от нашей поступи.

Черт побери. К тому времени я и впрямь весь дрожал. И по-прежнему не мог даже пальцем шевельнуть.

– Слишком долго я стояла в стороне и бездействовала, – продолжила Этне, мерно расхаживая по залу. – Смотрела, как смертные оскверняют одно священное место за другим. Лес за лесом. Море за морем. Как осмеливаются выходить за отведенные им границы, в то время как божественное отступает, лишается силы и гибнет.

Она ненадолго умолкла. Взгляд изумрудного глаза, тяжелый, будто вагон свинца, придавил меня к полу и тут же устремился на кого-то еще.

– Их численность растет. Они мельчают, но приносят все больше вреда и оскверняют мир – тот мир, что мы помогли создать, – своими отбросами, своим шумом, своими зданиями и механизмами. – Этне остановилась подле короля Корба и почти нежно положила руку ему на плечо. – Но сегодня все это закончится.

Затем она подошла к Ваддерунгу и опустилась на колено – так, чтобы говорить с ним на равных.

– Помню, кем ты был. И уважаю тебя, а поэтому предположу, что ты разглядел нечто ценное в этой… – она обвела зал рукой, – мелюзге. Из уважения я дам тебе то, чего не было у меня. Право выбора.

Она оглядела присутствующих.

– Я дам его всем, кто имеет божественное происхождение. Сегодня ночью, в ведьмин час, все мы, кого считали павшими, изгнанными, побежденными и усмиренными, пройдем триумфальной поступью по миру смертных – начиная с этого зловонного улья. – После долгой паузы она улыбнулась. – Наконец-то.