Золотой петух. Безумец

Глава первая

юрки, курды, цыгане, айсоры — это более чем двадцатитысячное разношерстное полчище, соединившись с регулярным турецким войском, осаждало полуразрушенный город. Охваченный огнем, он полыхал, как гигантский костер. Дома армян-христиан опустели: одних истребил меч врага, другие были захвачены в плен. Спаслись лишь немногие, они бежали по направлению к пограничному городу Магу, находившемуся на персидской земле.

Баязетская крепость оставалась неприступной. Пополненный ополченцами — армянами и тюрками, — в ней засел небольшой русский отряд, уныло ожидая рокового конца. Железное кольцо врагов, неумолимо сжимаясь, угрожало задушить осажденных. Всякая связь с внешним миром была прервана.

Осада началась шестого июня 1877 года и продолжалась двадцать три дня. Это было в ту пору, когда удача — постоянный спутник русского оружия — вдруг изменила ему. Местные мусульмане, сначала добровольно признавшие власть русских, неожиданно восстали и присоединились к войскам Измаила-паши[21].

Командующий ереванскими частями генерал Тер-Гукасов находился в это время между Зей-Деганом и Дали-Бабаем и во главе небольшого войска отважно сражался с превосходящими силами Мухтара-паши. Он, по-видимому, не знал, какая участь постигла несчастный Баязет, оставленный им на попечение коменданта Штоквича.

Была ночь.

Совсем недавно померк лунный серп, и густой мрак окутал землю. Казалось, он радовал осажденных, словно свет луны — любимицы вселенной — мог выдать их врагу. Однако ночная мгла не ослабила штурма неприятеля.

Стены крепости темными, неясными очертаниями вырисовывались на возвышенности. Град пушечных ядер и ружейных пуль осыпал их со всех сторон. Крепость рявкала, как чудовищный зверь, которому наносят бесчисленные удары. Она все еще упрямо сопротивлялась року и смерти, словно решив умереть со славой. Не более тысячи русских воинов и столько же ополченцев сдерживали натиск двадцатитысячной армии Измаила-паши. Сберегая скудный запас снарядов, осажденные редко отвечали на огонь врага.

В эту ночь в одном из ветхих строений крепости, служившем когда-то казармой, а после ухода османских войск перешедшем к русским наполовину разрушенным, распростершись на земле, лежали истощенные, обессиленные люди. На их лицах был написан страх перед надвигающейся смертью.

— Воды… умираю от жажды, — слышались глухие стоны.

— Хлеба… умираю от голода, — раздавались жалобные возгласы.

Эти несчастные уже неделю почти ничего не ели и не пили. Осада началась так неожиданно и стремительно, что в крепости не успели запастись продовольствием. И сейчас осажденные оказались перед лицом трех врагов: внутри цитадели им угрожали голод и жажда, за ее стенами — огонь врага. С восьмого июня осажденные не ели ничего горячего; всех обозных лошадей, и даже коня коменданта, уже съели. Оставался только ячмень, которым кормили лошадей, да и он был на исходе. Пришел день, когда солдатам выдали по восьмушке сухарей и по ложке воды. А жара стояла невыносимая. Раненые в лазарете получали довольствие наравне с другими.

В крепости воды не было. Источник находился в трехстах шагах от крепостной стены, но турки отрезали к нему дорогу. Каждый вечер осажденные пытались подобраться к воде, но из двадцати–тридцати смельчаков, отважившихся пойти за ней, редко кто возвращался.

— Хлеба… воды… — молили люди.

Но опять и опять грохотали пушки, заглушая стоны несчастных.

Это была одна из тех минут, когда человек забывает о сострадании к ближнему, потому что ничем не может помочь ему. Каждый, кто еще в силах был держаться на ногах, тревожно ожидал той решающей минуты, когда враг потоком хлынет в крепость и надо будет с оружием в руках достойно встретить смерть.

Караульные, стоя на крепостных стенах, следили через бойницы за действиями врага. Они не решались выглянуть наружу, так как со всех окружающих высот крепость беспощадно обстреливали и пули с жужжанием пролетали мимо них.

Видневшийся город представлял собой страшное зрелище: он, словно в честь неведомого торжества, был ослепительно освещен, озаряя окрестные высоты. Это мусульмане справляли свой кровавый праздник. Ад, только ад со всеми его ужасами, мог быть сравним с тем, что творилось в городе.

Горели дома армян. Из окон и дверей вырывались потоки огня. Они смешивались с клубами дыма и, устремляясь вверх, рассыпали искрометный дождь. Пожар быстро распространялся, охватывая весь армянский квартал. Пламя пожирало уже крыши домов. Падали обгорелые стропила, с треском и грохотом рушились кровли, окутывая огненным покрывалом обезумевших жителей. Окруженные стеной огня, они не находили пути к спасению. Вопли и крики несчастных сливались с гулом пожарища. Пламя, подобно гигантскому огненному дракону, кружилось и извивалось в воздухе, ярко освещая все вокруг. В зареве пожара, словно на исполинском полотне, возникали картины одна ужаснее другой.

Мусульмане резали армян… Резали всех поголовно, не щадя и тех, кому удавалось спастись от огня. Молодых девушек вытаскивали за косы из домов… Отовсюду неслись жалобные вопли… Но ни слезы, ни плач не могли смягчить сердца озверевших людей.

В резне принимали участие не только курды, но и регулярное турецкое войско и — что еще ужаснее — женщины, которые, забыв о милосердии, подобно разгневанным фуриям, выхватывали из рук обезумевших матерей маленьких детей и кидали их в огонь. Всех, кто оказывал малейшее сопротивление, рубили саблями.

Воины армяне плакали, глядя с крепостных стен на эту картину. Резня продолжалась третий день…

Совсем иные чувства испытывал стоявший возле них молодой ополченец. На его лице не видно было слез. Глаза юноши горели огнем гнева и мщения, а сердце было переполнено ненавистью, но не к тем, кто резал и убивал, — его негодование вызывали те, кто позволял себя резать, как овец.

— Смотрите! — воскликнул он. — В этой толпе нет ни одного, кто поднял бы руку на своих убийц!.. Это может ожесточить человека, зажечь в нем чувство мести! Изверги поджигают дома, бросают детей в огонь, похищают женщин — и все это происходит на глазах у мужчин, которые покорно подставляют свои головы под турецкие сабли… Будьте вы прокляты! Если ты мужчина, умри в схватке с врагом!

— Какой ты безжалостный, Вардан, — заметил ему один из товарищей.

Вардан ничего не ответил и отошел. Казалось, он не в силах был больше видеть это позорное зрелище. «Армяне не умеют умирать с честью», — с горечью подумал он.

Неподалеку от него, в глухом углу крепости, группа армян ополченцев о чем-то совещалась.

— Если Петрос не вернется, значит в эту ночь недосчитаемся пятого…

— Да, он что-то запропал.

— А ну прислушайтесь! Это его сигнал! Вы слышите — каркнула ворона?

— Да, это он! Давайте спустим веревочную лестницу.

Лестницу спустили, и через несколько минут на крепостной стене появился юноша с громадным бурдюком на спине. Едва водонос очутился во дворе крепости, все бросились его обнимать. Один из ополченцев, целуя его, удивленно воскликнул:

— У тебя мокрое лицо, Петрос.

В это мгновение пламя пожара осветило Петроса.

— Кровь!.. — вскрикнули все.

— Беда не велика, — посмеиваясь, сказал Петрос, — в последние дни я совсем отвык умываться. Зато сегодня умылся на славу.

Петрос коротко рассказал, как он, подойдя к источнику, столкнулся с караульными, которые напали на него, но прежде чем он успел «заткнуть им глотку», они ранили его в голову.

— А куда же девались остальные? — спросили у него.

— Дьявол их возьми! — воскликнул Петрос своим обычным шутливым тоном. — Можно подумать, что они сговорились именно сегодня ночью отправиться на свидание к праотцам. Один лежал у крепостной стены; пуля, видимо, просверлила его прежде, чем он успел спуститься. Другого подстрелили на полдороге к источнику, бедняга еще дышал. Третий плашмя лежал возле родника. А в двух шагах от него нечастный Томас, зажав рукою простреленный бок, проклинал курдов. Но я не остался в долгу, отомстил за всех!..

Четверо ополченцев, о которых говорил Петрос, один за другим ушли за водой, но ни один из них не вернулся. Такие случаи были теперь нередки, поэтому рассказ Петроса не удивил его товарищей. Они даже не спешили перевязать ему рану, из которой сочилась кровь. Да и сам Петрос мало думал об этом.

— Черт бы побрал этих курдов, — продолжал он, — рыщут в темноте, как волки. Чуть услышат шорох, тут же укокошат.

Вспомнив о ране Петроса, товарищи его наконец спохватились. Они взяли бурдюк с водой, который нес спасение людям, и направились во внутренний двор крепости.

— Братцы, — заявил один из ополченцев, — тюркам не дадим ни капли. Подумать только, мы сегодня потеряли четверых, а из них ни один не отважился пойти за водой.

— Нет, так нельзя, — запротестовал Петрос, — им тоже надо дать.

— Почему нельзя? — возразил первый. — Не они ли несколько дней назад принесли воду и выпили ее тайком от нас!

— Они поступили плохо, но мы им должны показать пример солдатской дружбы.

Разговаривая, они вошли во двор казармы.

— Вода!.. вода!.. — раздались крики, и сразу же молодых ополченцев окружила толпа.

Трудно описать ликование, охватившее людей при виде бурдюка с водой. Расталкивая друг друга, каждый норовил первым утолить жажду.

— Зажгите факел и не толпитесь; каждый получит свою долю, — сказал юноша, опуская бурдюк на землю.

Факел зажгли. Его слабый свет озарил возбужденные лица людей.

Юноша армянин взял маленький стакан и стал разливать воду. Она была мутноватая и затхлая. Раздался чей-то голос:

— Какой неприятный вкус у воды!

— Пей, — сказал стоявший тут же Петрос, — разве ты не знаешь, что курды подкрашивают воду.

— Как это подкрашивают?

— Они подкрашивают ее нашей кровью… Вы бы поглядели, сколько трупов валяется возле источника…

Людей мутило, по жажда пересиливала, и они пили мутную воду, разбавленную человеческой кровью… Один из них даже отважился пошутить:

— Это нам на пользу, авось здоровее будем!..

Вновь загремевшая пушечная канонада положила конец шуткам. На крепость посыпались ядра. Одно из них взрыло землю в нескольких шагах от того места, где люди утоляли жажду, и разорвалось на множество смертоносных осколков.

В это время в одной из комнат крепости, где некогда помещался турецкий комендант, Штоквич собрал своих офицеров на военный совет. Здесь же были и командиры армянских и тюркских ополченческих дружин. Горевшая на маленьком столе лампа тускло освещала их нахмуренные и озабоченные лица.

В последние дни было получено несколько писем из неприятельского лагеря, в которых осажденным предлагали сдаться. Письма посылал закоренелый враг русских — сын известного Шамиля, генерал-лейтенант Шамиль, адъютант его высочества султана. Его последнее письмо, полное угроз и посулов, было предметом обсуждения военного совета.

— Живыми мы не сдадимся, — сказал Штоквич.

— Если осада продлится еще несколько дней, мы не в силах будем больше сопротивляться, — начал один из офицеров.

— У нас безвыходное положение, — подхватил другой, нет ни хлеба, ни военных припасов. Не пойму, чего медлят эти глупые курды, почему они не идут на приступ?