Золотой петух. Безумец

Глава сорок вторая

С завтраком было покончено, и на столе пустовало уже несколько бутылок, когда в комнате появился отец Марук. Вардану было крайне неприятно снова увидеть человека, который в деревне О… причинил ему и его другу Салману столько неприятностей. Но обстоятельства невольно вынуждали его примириться со старым врагом.

Изнуренный вид, поношенная одежда делали отца Марука похожим скорее на нищего, чем на священнослужителя. Это невольно смягчило Вардана. К тому же он надеялся получить от него сведения о семье старосты Хачо, судьба которой так тревожила его.

— Вы посланы преосвященным? — обратился он к священнику, приглашая его сесть.

— Да, преосвященным… — подтвердил тот, присаживаясь к столу, на котором еще стояла нетронутая бутылка вина.

Вардан наполнил стакан и подал его отцу Маруку. Тот, благословясь, выпил. Вино взбодрило его, подобно тому, как целебная роса, падая на иссушенную зноем почву, освежает ее.

Видя, что застывшее лицо священника немного оживилось, Мелик-Мансур спросил его:

— А не желаете ли поесть?

— Я со вчерашнего дня ничего не ел, — жалобно ответил священник.

Мелик-Мансур позвал старуху и велел ей подать священнику завтрак.

Вардан испытывал замешательство. У него было состояние человека, который, обнаружив, что его дом разграблен, живет последней надеждой: авось грабители не тронули его тайник, где он хранит свои сокровища. Он с бьющимся сердцем приближается к тайнику и в нерешительности стоит перед ним, с ужасом представляя себе, что он пуст.

В такой же нерешительности находился сейчас и Вардан: в душе у него еще теплилась надежда, что Лала жива. От одного слова этого священника зависела его участь. Хватит ли у него мужества и душевных сил услышать недобрую весть? Сердце у него заныло от тяжелого предчувствия; он хотел забросать священника вопросами, но слова застревали у него в горле.

Мелик-Мансур ничего не знал о любви Вардана и Лалы. Он даже не был знаком с семьей старика Хачо, но, видя волнение Вардана, предложил:

— Может быть, ты хочешь наедине поговорить с батюшкой? Я могу уйти…

— Нет, от тебя у меня, нет секретов, — сказал Вардан и обратился к священнику: — Батюшка, вы передали преосвященному список ваших прихожан? Мне бы хотелось узнать, есть ли здесь беженцы из деревни О… и где они проживают.

— Благословенный, а кто уцелел из моих прихожан, чтобы я мог составить список? — проговорил священник таким безразличным тоном, словно речь шла о курах… — Я могу по пальцам пересчитать тех, кто остался жив.

Вардан побледнел.

— Неужели всех вырезали? — вырвалось у него.

— Может быть, и не всех, но, во всяком случае, в деревне О… никого не осталось. Куда они девались — не знаю. Никому из христиан не пожелаю такой беды, какая постигла деревню О…, упаси боже! Мы наказаны за наши грехи. Мы были испепелены, как Содом и Гоморра; того, кто спасся из огня, курды или угнали в плен, или вырезали. За одну ночь деревня стала пепелищем. Пропали мои деньги, пропали!.. Нет уже надежды что-нибудь получить… Томас-эфенди — упокой господи его душу! — обещал взыскать с моих должников, да тоже приказал долго жить… Вот я и остался нищим, бездомным; вы видите, на что обрекла меня судьба — и он показал на свои лохмотья.

Слезы потекли по лицу бедного священника. Он разрыдался. Быть может, он вспомнил свою невестку Зуло и ее детишек, которых не оказалось среди беженцев? А может, вспомнил своего зятя, дьячка Симона, и его жену, свою родную дочь, пропавших без вести? Может быть, его мучила боль за народ, пастырем которого он был и гибель которого описывал сейчас с таким равнодушием? Нет, не это было причиной слез священника: он горевал только о своих деньгах, причитавшихся ему с паствы. Но ее-то теперь и не было, а следовательно, не с кого было взыскивать долги.

Об этих долгах, причинявших столько горя священнику, Вардан ничего не знал и не обратил внимания на его причитания. Он не решался продолжать расспросы и даже был отчасти рад, что священник, говоря о своих деньгах, уклонился от его вопроса. Стараясь заглушить душевную тоску и волнение, Вардан выпил стоявший перед ним стакан вина. Однако вино еще больше взбудоражило его. Оно подействовало на него так же, как масло, которое плеснули в огонь.

На выручку ему пришел Мелик-Мансур. Он слышал о горестной смерти Хачо и его двух сыновей, но об остальных членах этой семьи ему ничего не было известно.

— А из семьи Хачо кто-либо уцелел? — спросил он.

— Никто, — хладнокровно ответил старик. — Староста и двое его сыновей умерли в тюрьме (об этом вы, должно быть, слышали), остальных сыновей вырезали, а невесток и девушек угнали в плен…

— Всех?! — в ужасе вскрикнул Вардан.

Священник, видя, какое впечатление произвели на Вардана его слова, понял, что допустил неосторожность.

— Сара здесь, — сказал он, — с двумя детьми и с Лалой.

Буйная радость охватила Вардана. Он походил на человека, который, потерпев кораблекрушение и очутившись в бушующем море, борется с яростными волнами, чувствуя, что иссякают его силы, и вдруг неожиданно оказывается выброшенным на берег.

— Лала здесь… Сара здесь… Значит, я их увижу… Благослови тебя бог! — крикнул он, вскакивая с места. — Пойдемте, батюшка, вы, наверное, знаете, где они живут! Идем со мной, — сказал он, хватая за руку Мелик-Мансура.

Друзья вместе со священником вышли из дому. Но радость Вардана была непродолжительной. Священник еще не знал о последней беде, постигшей Сару.

Если бы сегодня утром, выходя из монастыря, Вардан обратил внимание на похоронную процессию, направлявшуюся на кладбище, он узнал бы роковую весть. Но, видно, судьба была к нему беспощадна: она лишила его возможности в последний раз увидеть любимую девушку.

Заболевших Сару и Лалу из монастыря перевели в тот дом, который подыскал для них сердобольный доктор. Хозяйка, чьим заботам они были поручены, отнеслась к ним с состраданием, особенно когда узнала, что они происходят из богатой семьи.

Нравственные и физические страдания совсем доконали девушку — в первую же ночь у нее открылась сильная горячка. Хозяйка немедленно послала за врачом. Осмотрев больную, врач нашел, что ее жизнь висит на волоске. «Надежды нет», — сказал он хозяйке и провел большую часть ночи возле постели больной, стараясь поддержать ее угасавшие силы. После полуночи Лала почувствовала себя лучше, врач ушел. Она оживилась и даже стала разговаривать с сидевшей возле нее хозяйкой. Но когда утром врач пришел ее проведать, она была уже мертва.

Сара сначала ни о чем не догадывалась, хотя лежала в той же комнате, но когда она услышала удары молотка плотника и увидела гроб — ей все стало ясно. У бедной женщины даже не было сил заплакать.

Казалось, она радовалась, что кончились мучения Лалы, что бедняжка нашла успокоение, навсегда покинув бренный мир, где ее ждали только невзгоды…

Когда выносили гроб, Сара попросила, чтоб ей разрешили сопровождать его, и, несмотря на протесты врача, настояла на своем. Казалось, это настойчивое желание вернуло ей силы и ясность сознания. Когда гроб опускали в могилу, Сара сказала:

— Я бы хотела лежать с тобою вместе, моя нежная Лала…

В это время ее взгляд упал на двоих детей, и голос ее оборвался…

Сару доставили с кладбища в беспамятстве, и в ту минуту, когда врач приводил ее в сознание, застучал дверной молоток. Слуга открыл дверь и увидел двух незнакомых молодых людей и священника.

— Кого вам нужно? — спросил он.

— Нам сказали, что в этом доме проживают алашкертцы, — сказал Вардан, — женщина и девушка.

— Да, проживают, но девушка…

— Что?

— Умерла…

Словно дерево, сраженное молнией, рухнул Вардан на руки Мелик-Мансура.