Золотой петух. Безумец

Глава двадцать седьмая

Пока, сидя в ода, Томас-эфенди и офицер строили свои злодейские планы, во дворе солдаты вели между собой совсем иной разговор.

— Махмуд, — молвил один из них, — если нам придется здесь заночевать, какую из невесток этого армянина ты выберешь себе?

— Мне приглянулась краснощекая малютка, — причмокнул Махмуд.

— А меня лишила разума черноглазая красотка! — сказал его товарищ.

Солдаты, видимо, не столько занимались обыском, сколько пялили глаза на невесток Хачо. При виде женщины мусульманин легко теряет голову. Но нашлись и такие, которые больше интересовались домашним имуществом Хачо.

— Моя жена мне житья не дает, — вмешался в разговор пожилой солдат, — заладила одно: «Купи большой котел для кипячения молока». Как раз такой котел я видел здесь. Когда мы будем уходить, непременно унесу с собой.

Другой подхватил:

— А я высмотрел красивый коврик. Эх, хорошо отдыхать на таком коврике после сытного обеда и курить наргиле, приготовленное руками красивой женщины.

Пожилой солдат, видимо более набожный, чем его товарищ, возразил:

— На таком коврике лучше всего совершать намаз.

С явной завистью и недоброжелательством один из них сказал:

— Ума не приложу, отчего это у гяуров такие красивые жены… и в придачу такие богатые дома! У меня в доме даже рваного паласа нет, детям спать не на чем. Гяуру положено носить поношенный узкий кушак, чтобы он рвался при каждом вздохе.

Эти слова каждый мусульманин затвердил как поговорку. На Востоке о богатстве и знатности человека судят по тому, какой на нем кушак. Армянин, как и всякий «гяур», по мнению мусульманина, должен быть бедняком и носить узкий, заношенный до дыр кушак. Гяур не вправе иметь красивую жену, потому что все красивое и хорошее должно быть достоянием мусульманина.

Несколько солдат, забравшись в сад Хачо, объедались фруктами, беспощадно ломая ветки деревьев и швыряя наземь незрелые плоды, — словом, вели себя, как свиньи в огороде.

Сердце старика Хачо обливалось кровью при виде этого зрелища, ведь каждое дерево было его детищем.

Понурив седую голову, он прошел через двор. Он вспомнил старую персидскую поговорку: «Если зорапет[46] отнимет у садовника одно яблоко, то его войско выкорчует весь сад». Кто не щадит природу, тот не щадит и человека.

Бедняга Хачо отправился на женскую половину дома, где его снохи были заняты стряпней. В собственном доме он очутился на положении арестанта и вынужден был оказывать гостеприимство своим тюремщикам.

— Что это за люди? Что им надо? Почему они разоряют наш дом? — со слезами на глазах обратилась к нему Сара.

— Бог их знает, — грустно ответил старик и распорядился поскорей подавать обед.

Женщин охватил ужас, они боялись выходить во двор, чтобы не встретиться с солдатами. По тому, как турецкие солдаты беззастенчиво хозяйничали у них в доме, им было ясно, что произошло что-то необычное.

Когда до сыновей Хачо, работавших в поле, дошла весть о том, что в их доме бесчинствуют турецкие солдаты, они вне себя от ярости поспешили домой, но, вместо того чтобы расправиться с солдатами, весь свой гнев обрушили на голову ни в чем не повинного отца. Так рабы, безропотно подчиняясь власти тирана, обращают свой гнев против того, кто осмелился разгневать их владыку. Поэтому и сыновья Хачо обрушились на отца с упреками, обвиняя его в том, что он дал приют таким опасным людям, как Вардан и Салман. Они порывались пойти к офицеру и рассказать ему все, что знали, надеясь этим облегчить свою участь.

— Это ты разрушил наш дом! — попрекали они Хачо.

— Пропади он пропадом, — отвечал старик с волнением, — если в этом доме живут такие недостойные люди, как вы! Я отрекаюсь от вас, раз вы не имеете ни чести, ни самолюбия, ни мужества. Будьте вы прокляты! Своими сыновьями я считаю тех, на кого вы ополчились. И я не очень буду горевать, даже если из-за них потеряю все свое имущество…

Говоря это, старик имел в виду Вардана и Салмана. Слова Хачо еще более распалили его сыновей. Опасаясь, чтобы они сгоряча не совершили безрассудный поступок и не сболтнули лишнего, старик постарался убедить их, что напрасно они так переполошились, что в случае чего офицеру можно «заткнуть глотку взяткой», и добавил, что Томас-эфенди обещал выручить их из беды. Сыновья приутихли. На такого рода людей всегда производят впечатление имена сильных мира сего.

В это время на пороге ода показался Томас-эфенди и крикнул:

— Староста Хачо, распорядись насчет обеда, надо поскорее накормить этих легавых.

— Обед готов, эфенди, — ответил староста, — сейчас подадут.

Один стол накрыли в ода — для офицера и эфенди; другой — во дворе, в тени развесистых деревьев — для солдат. Последние с каждой минутой наглели все больше и больше.

Попадая в дом армянина, турецкий солдат становится привередливым. У него разгорается аппетит, и он требует такие кушанья и напитки, о которых знает лишь понаслышке, а если хозяин дома отвечает ему отказом, он принимается осыпать его бранью. И хотя в доме Хачо была приготовлена обильная еда, сыновья старика сбились с ног, выполняя все приказы наглых гостей.

Офицер и Томас-эфенди обедали в ода вдвоем; старик Хачо не принимал участия в их трапезе, — в знак особого уважения он стоя потчевал их.

Сыновья старика прислуживали солдатам во дворе. Водка и обильные деревенские яства на время умиротворили солдат. Улучив минуту, старик прошел на женскую половину дома и, отозвав Сару в сторону, тихо сказал ей:

— Доченька, возьми ключи и спрячь все ценное; ты ведь знаешь куда.

— Знаю, — ответила бедная женщина, и глаза ее наполнились слезами.

Она поняла, что предосторожность свекра вызвана нависшей над ними бедой.

— Слезами горю не пособить, возьми себя в руки, — продолжал старик, — Нам не раз грозила беда. С божьей помощью все обойдется и на этот раз. Надо только набраться терпения. Спрячь все вещи, а потом отошли всех невесток с детьми к их родным. Сама вместе с Лалой ступай к куму Зако. Побудьте пока у него, а там видно будет.

Одни из невесток Хачо были родом из деревни О…, другие — из соседних деревень, поэтому им нетрудно было на время найти приют у родных. Одна только Сара была уроженкой Баязета, поэтому старик решил отправить ее к куму Зако.

— Вот еще что, Сара, — продолжал старик. — Айрапет, Апо и Вардан еще с утра ушли на поиски Дудукчяна. Они наверняка не знают о том, что здесь произошло, и, вернувшись домой, могут попасть в ловушку. Пошли человека предупредить их. Пусть скроются на время, пока я не дам им знать.

Последние слова совсем доконали бедняжку Сару. Значит, ее дорогому Айрапету угрожает опасность! В чем он виноват, что он сделал?..

Сара была достаточно умна, чтобы проникнуть в тайные замыслы мужа, она все последнее время жила в смутной тревоге.

— А кого послать? — спросила она, вытирая набежавшие слезы.

Вопрос Сары не был праздным. Кому она могла довериться, когда в минуту опасности между братьями вспыхнула вражда и брат был готов предать брата? Несколько минут назад она собственными ушами слышала, как ее девери проклинали Айрапета и сколько злобы было в их словах.

Понимая, что сомнения невестки справедливы, старик с грустью ответил:

— Я знаю, никто не пойдет… Когда человек в беде, от него все отворачиваются… Но слуги Вардана, Сако и Его, — люди верные и храбрые. Поручи им разыскать своего хозяина, Айрапета и Апо, пусть они предупредят их, что Дудукчян арестован, что у нас в доме идет обыск; остальное они поймут сами.

Дав эти указания Саре, старик ушел, уверенный, что она со свойственной ей находчивостью и умом сделает все, как он велел.

Проходя через двор, он увидел, что блюстители порядка и законности, наевшись до отвала, продолжали бражничать. Зажмурившись, он прошел мимо, чтобы не видеть этого безобразного зрелища; теперь он уже не чувствовал себя хозяином в собственном доме.

Турецкие чиновники легко нарушают запреты, налагаемые на них религией. Поэтому потребление водки стало у них обычным явлением, — запретный плод всегда сладок. Пьяный мусульманин легко теряет власть над собой и нередко доходит до исступления. Магомета можно считать великим пророком уже за одно то, что он запретил мусульманам пить спиртные напитки.

А тем временем в ода завязался интересный разговор. Офицер изрядно выпил, и беседа между ним и Томасом-эфенди приняла более непринужденный и задушевный характер.

— Сколько у тебя жен? — полюбопытствовал офицер.

С лукавой улыбкой эфенди ответил:

— У осла раз спросили, сколько у него жен… он указал на всех ослиц!

Когда эфенди начинал говорить притчами и баснями, это означало, что у него хорошее настроение.

— Но ведь христианская религия, кажется, запрещает иметь больше одной жены, — заметил офицер.

— Мусульманам тоже запрещено пить вино и водку, а ты выпил больше меня, — ответил ему эфенди, радуясь своей находчивости.

В это время вошел старик Хачо, неся коробки с рахат-лукумом и измирским инжиром. Поставив их на стол, он сказал:

— После обеда приятно подсластить рот, — и поспешно вышел из ода.

— Старик, кажется, добрый, — сказал офицер. — Удивляюсь, как он мог приютить в своем доме русского шпиона и константинопольского смутьяна?

— У осла уши длинные, а ум короток, — ответил, как всегда, прибауткой эфенди. — Добрыми обычно бывают глупцы, — продолжал он, — этот старик из той же породы.

Турецкий офицер оказался человеком с более чистой совестью, чем армянин эфенди. Он сказал с сожалением:

— Боюсь, что паша-эфенди выжмет из него все соки.

— И правильно!.. Только глупец может упустить такой удобный случай.

— Ты знаешь пашу? Что он за человек? Я только один раз его видел.

— Я его хорошо знаю, — самоуверенно ответил эфенди. — Я познакомился с ним, когда он был уездным начальником в Тигранакерте. Больше десяти лет он грабил этот уезд, изрядно нажился, потом уехал в Константинополь и стал там пашой.

— А что он за человек?

— Из тех, кто даже с дохлого осла подкову снимет.

Пока офицер и эфенди беседовали, а пьяные солдаты горланили песни и забавлялись плясками, женщины незаметно вышли из дому через задние ворота, ведя за руки детей. Покидая дом, они горько плакали. Им казалось, что их изгоняют отсюда навсегда, что они больше никогда не вернутся в это жилище, где были так счастливы, где меж ними царили доброе согласие и любовь.

Вслед за ними через те же ворота вышли вооруженные Его и Сако. Никем не замеченные, они сели на лошадей и ускакали.

Несмотря на свою дьявольскую хитрость, Томас-эфенди не догадался арестовать этих молодчиков, которые были правой рукой Вардана и могли помешать осуществлению его злых замыслов.