Золотой петух. Безумец

Глава тридцать девятая

Преосвященный занимал одну из келий верхнего этажа Казарпата. Холодная дрожь прошла по телу Вардана, когда он переступил порог монастыря. Он не был здесь более десяти лет. И вот роковая судьба вновь привела его сюда. Эта обитель, где жили люди, отрешившиеся от земных благ и посвятившие себя богу, произвела тяжелое впечатление на несчастного юношу, воскресив тягостные воспоминания о детстве, которое он провел здесь. Об этой темной поре своей жизни он не мог вспоминать без отвращения.

Видя, как опечалился Вардан, преосвященный с сочувствием спросил его:

— Что с тобой, почему ты так молчалив?

— Меня иногда одолевает такое настроение.

Преосвященный Ованес и Вардан уселись за маленький стол, на котором горела сальная свеча и стоял кипящий самовар. Преосвященный налил себе и Вардану чаю. Они пили молча. Горячий чай немного успокоил Вардана, но разговор не клеился. Но вот заговорили о том, что одинаково интересовало их обоих.

— Как здесь смотрят на наше дело? — спросил Вардан.

— Коротко объясню тебе, — ответил преосвященный. — Сюда прибыл из Турции один архимандрит, которого должны были рукоположить в епископы. Он еще здесь, возможно ты встретишься с ним. Вначале он в мрачных красках рисовал положение турецких армян, рассказывал о зверствах, которые чинят над ними курды, о произволе турецких властей, о варварстве, творимом там, и приводил в доказательство такие неопровержимые факты, что ему нельзя было не поверить. Но после того, как он повидался с «ососами», архимандрит заговорил совсем иначе: стал восхвалять гуманность турок, расписывал их великодушие, честность, справедливость. Ничего другого не оставалось бедняге. Если бы он не покривил душой и не стал превозносить то, что ему было ненавистно, можно поручиться, что он не получил бы желанного епископства. Приведу еще один пример. Другой архимандрит, монастырь которого был разграблен курдами, приехал сюда просить о помощи. Этот с еще большим жаром описывал, как притесняют народ курдские беки и турецкие власти. Когда его жалобы дошли до «ососов», они не только не вняли его просьбам о помощи, но велели изгнать его из монастыря. И этот горемыка точно так же вынужден был отказаться от своих слов. Только после этого он был допущен в покой католикоса и уже не заикался ни о монастыре, ни о народе, ни о бесчинствах курдов. Больше того, этот архимандрит, всеми силами стараясь выслужиться перед «ососами», на одном празднестве провозгласил тост за здоровье султана. И это в то время, когда в Баязете и Алашкерте турки резали армян! Теперь, полагаю, тебе ясно, как здесь смотрят на этот вопрос.

Вардан не верил своим ушам. Ему казалось, что все это он слышит во сне. Он не мог постигнуть, как можно было дойти до такого полного бессердечия, граничившего с предательством. В этот трагический момент, когда народ очутился над бездной, когда его физическое существование и все его будущее висели на волоске, — в бедственный момент, когда взоры всего народа были с надеждой обращены к своему спасителю Арарату, — он встречает полное равнодушие со стороны своих духовных пастырей и видит их на коленях перед своим врагом, перед своим убийцей…

— Неужели все духовенство так настроено? — с волнением спросил Вардан.

— Нет, только «ососы»; они находят, что турецкое правительство поступает законно и справедливо и что те, кто ропщет и выражает недовольство, — клеветники.

— A-а, понятно! «Ососы» из той же разновидности людей, что и Томас-эфенди, а томасам-эфенди на руку турецкие порядки. Но почему они не берут пример с патриарха Нерсеса, с Хримяна и Нарбея, славные имена которых войдут в историю Армении?

— Ты очень наивен, мой друг, — сказал монах. — Уверяю тебя, что, если б только это было в их силах, они уничтожили бы все следы деятельности Нерсеса. Впрочем, они пытаются это сделать. Они утверждают, что Нерсес и его приверженцы все до одного шарлатаны, что они обманывали народ, не заботились об интересах армян (дескать, незачем заботиться), что они служили орудием в руках некоторых европейских дипломатов, которые извлекают политическую выгоду, стараясь обвинить бедняжку Турцию во всех смертных грехах и потуже затянуть петлю на ее шее. Здесь высмеивают тех армян, которые доверчиво ждали чего-то хорошего от «затей» Нерсеса. «Ососы» находят, что предъявлять какие-либо требования к туркам было бы наглостью со стороны армян, что турки дали армянам, все, что им нужно было, а большего они и не заслуживают. Если чего-то и недодали, — говорят они, — турки настолько великодушны, что сами не замедлят возместить это, и нет надобности понапрасну тревожить милосердное турецкое правительство.

— Неужели все монахи так настроены? — с негодованием воскликнул Вардан.

— Ш-ш, — насторожился преосвященный.

Он вышел из комнаты, огляделся, затем вернулся и, подсев к Вардану, сказал, понизив голос:

— Мы ведем себя неосторожно: здесь даже стены имеют уши. В соседней комнате живет монах-эконом, у него дьявольский слух. Если он что-нибудь услышит, тотчас донесет…

— Я хочу знать, как настроены остальные монахи, — громко повторил Вардан, не обращая внимания на предостережение своего собеседника.

— «Ососы» составляют особую кучку. Есть здесь и честные люди, которые готовы пойти на любые жертвы, чтобы облегчить положение турецких армян, если…

— Если позволят «ососы»!

— Вот именно, но что могут поделать эти бедняги: их так зажали, что они слова пикнуть не смеют, не говоря о большем. Здесь есть некто Манкуни — сущий дьявол; пользуясь своим положением, он душит и давит всех.

— Я не понимаю дьявольской политики этих людей: народ изнемогает под турецким игом, ему грозит полное истребление, а они защищают турецких палачей.

— Для меня это тоже загадка, и я ничего не понимаю, — растерянно ответил преосвященный.

— Но чем они объясняют бегство алашкертцев, резню армян в Баязете, пожар в Ване?

— Чтобы оправдать турок, у них всегда наготове заученные фразы. Всю вину они возлагают на армян — армяне, дескать, беспокойный, неуживчивый и неблагодарный народ, и ссылаются на поговорку: «Виновата овца, раз волк ее съел». Причину бегства алашкертцев они видят не в резне, заставившей несчастный парод покинуть свою родину, а таинственно намекают на чьи-то происки. Насколько это объяснение неверно, тебе должно быть ясно самому. Ты был очевидцем этих событий…

— После того, что ты рассказал, мне непонятно, на что ты надеешься, оставаясь здесь? Скажи на милость, какую помощь они могут тебе оказать?

— Никакой, я сам это понимаю. Но что мне делать, к кому обратиться?

— Обратитесь к армянской общественности.

Преосвященный ничего не ответил и после минутного раздумья сказал, как бы размышляя вслух:

— Сейчас трудно все объяснить… Но со временем позорная истина выйдет наружу…

Слова эти несчастный монах произнес голосом, исполненным глубокой печали. Отчаяние его было так велико, что он уже не владел собой. Да и зачем ему было притворяться перед Варданом, с которым он был тесно связан общим делом.

Разговор снова зашел о беженцах. Пастырь рассказывал о бедствиях своего народа, о том, какие невзгоды выпали на его долю, предлагал средства, которые могли бы спасти его от окончательной гибели.

— Меня поражает огромное количество больных беженцев, — перебил его Вардан, — ведь больше половины беженцев больны. Что за причина?

— Если бы ты знал подробности этого бегства, ты не удивлялся бы этому. Как они могли вообще уцелеть — это чудо, настоящее чудо! Кое-что уже изгладилось у меня из памяти, да и не хватит слов, чтоб описать тебе все это. Расскажу тебе лишь отдельные факты.

После осады Баязета, подробности которой тебе известны, генерал Тер-Гукасов вынужден был отступить; тогда он совершил два подвига. Отступая, он вел бои против многочисленной турецкой армии, заняв оборонительную позицию, и вместе с тем старался спасти от резни армянское население Алашкертской и Баязетской провинций. В этой стратегической операции генерал проявил свой гений: он так долго сдерживал свирепый натиск турецких полчищ, что до их вторжения армяне успели бежать. Но времени было слишком мало, и население оказалось неподготовленным. Известие о том, что русские войска отступают и надо спасаться бегством, иначе турки всех вырежут, с быстротой молнии облетело обе провинции. Людей охватила паника. Враг стоял у порога, нельзя было медлить ни минуты. Приходилось покидать родной край. Мне трудно описать ужасную ночь, когда народ бросал насиженные места. Очень немногие имели арбы, потому что они были реквизированы для военных поставок. Люди бежали, бросив домашнее имущество или предав его огню; матери несли на руках маленьких детей, отцы тащили жалкий скарб, который могли унести на себе. Почти весь домашний скот остался на полях, не было времени пригнать его. Отец уходил, не дожидаясь сына, брат забывал о брате. Каждая минута была дорога, враг шел по пятам. Те, кто замешкался, пали жертвой резни, кто успел уйти — спаслись; но их подстерегали на пути новые превратности — голод и болезни. Чтобы избежать встречи с врагом, нас вели по таким дьявольским горным тропинкам, что женщины и дети шли с трудом.

Болезни — следствие тех лишений, которые беженцы вынесли в пути. Люди должны были пройти без остановок и без отдыха в несколько дней такое расстояние, на которое требовались недели. Женщины, девушки, старики и дети шли пешком, лишь немногие имели вьючных животных. Многие не вынесли изнурительного перехода и погибли в дороге. Никому не было до этого дела. Люди шли ничего не сознавая, во власти кошмара, бесчувственные ко всему. Сердца их очерствели. Прибавьте к этому голод, жажду и непривычный климат — и вы найдете объяснение болезням. Четвертая часть беженцев погибла в пути. Короче говоря, история армянских пленников, угнанных шахом Аббасом в Испагань, которую такими мрачными красками рисуют наши летописцы, кажется пустячной в сравнении с тем, что мы пережили.

Вардан плохо слушал преосвященного, мысли его были заняты Лалой. Увы, ведь и она была среди беженцев и подвергалась тем же лишениям. Правда, Джаво сообщила ему, что по распоряжению Хуршид ее увезли в русские края, но ведь сопровождали ее курды, и вряд ли их пропустили через русскую границу. Скорее всего Лала и ее невестка Сара присоединились к какой-нибудь группе беженцев. Но как их найти? Живы ли они? Эти вопросы мучили Вардана.

— Владыко, ты ничего не знаешь о судьбе семьи старосты Хачо? — спросил он. — Я бы хотел ее разыскать.

— Это довольно трудно, беженцы расселены по разным местам. Но я поручил священникам и старостам составить именные списки и указать, где и в каком положении находится каждая семья. Когда я получу эти списки, легче будет отыскать семью Хачо.

— А когда вам их принесут?

— Пожалуй, завтра или послезавтра, точно не знаю.

Эта отсрочка казалась Вардану бесконечной. Он провел мучительную ночь.