Избранные произведения
- Автор: Артём Веселый
- Жанр: Историческая проза / Эпопея / Советские издания
- Дата выхода: 1958
Читать книгу "Избранные произведения"
26
И снова грянула весна!
Сизые леса разбегались по скатам гор, терялись в низинах, полных белесого тумана. Речки с речками срасталися, ярынь-вода играючи ломила берега. Сокол острым крылом чертил небесный простор. В горах гремел звериный рев. Под обстрелом солнечных лучей горел, дымился луг весенний…
Поднялся муравей
поднялись и гулебщики.
В горных кряжах тяжел, угрюм лежал Тагил… Разбежавшись с гор, в пене и брызгах зарывался Тагил в Туру-реку.
Тура пьяно плутала по зеленым лугам, стремилась на восход солнца, вливалась в многоводный — по весне — Тобол.
Плыли.
Глаз русский был поражен диким и мрачным буйством сибирской природы.
Передом, на слуху ватаги бежал яртаульный (караульный) челн. За ним спускались в двух сотнях струги и стружки, насады и лодки и похожие на корыта однодеревые долбленые лодчонки. В хвосте сплывал огороженный жердями плот со скотом и съестным припасом, — под солнцем жирно лоснились туши свежетесанных бревен, в деревянном гнезде певуче скрипело правильное весло, кипела вода у отпорных плюх.
Первую весть о грозе подали бабы Япанчина урочища.
Старуха Самурга, лицо которой было подобно кому засохшей грязи, на рассвете пошла на реку за водою и огласила пустынные берега суматошным криком:
— Алла, алла!
Жители аула высыпали на берег.
— Там люди, много чужих людей! — показала старуха на полдень.
По реке, крутясь в мутной струе, плыли свежие щепки, клочья гнилой соломы, птичьи перья и ветки зелени.
Сойдясь в круг, зашептали бабы.
Чуя недоброе, взлаивали собаки, взлаивали и умолкали, к чему-то прислушиваясь.
Ребятишки вылавливали из воды и с победными криками пожирали не виданные дотоле арбузные корки.
Степенные старики опирались на подоги, оглаживали крашеные бороды и негромко переговаривались:
— К нам плывут люди.
— Дальнеземельные.
— Беду за собой ведут.
— Купцы?
— Нет, то не купцы: купцам не время.
— Русь?
— Русь, больше и быть некому.
— Давно злой слух шел.
— Беда, старики!
— Русь…
— Война будет, горе будет. Субханалла!
И всю ночь чуткое ухо степняка ловило далекий перестук топоров, далекий лай псов и еле слышные в песенном разливе казачьи голоса. Да еще с самой высокой сосны, что росла на яру, было видно легкое зарево далеких костров.
Урочище князца Япанчи высилось на яру и с приступной — степной — стороны было обнесено насыпным валом и бревенчатой стеной. Тесно лепились саманные, облитые глиной мазанки. Убогие землянки были похожи на барсучьи норы. Жили в них лишь по зимам, с весны же все от стара до мала откочевывали в степь.
От дыма к дыму
от табуна к табуну
в рыжем облаке пыли мыкался посланный Япанчою скорей с развевающимся на копье зеленым лоскутом.
— Алача!
С боков коня облетали, обиваемые плетью, клочья шерсти.
— Тамаша… Тамаша…
По дорогам, тропам и целиною на арбах и верхами скакали татары, направляя бег коней к урочищу.
Визги да крик:
— Арга булга… Алача-а-а-а!..
Подняли завалившуюся в одном месте крепостную стену, перерыли сбегавшую к реке дорогу и, наполнив саадаки переными стрелами, стали ждать врага.
Всю ночь по аулу дымились костры, под ножом резаки вячел баран, в котлах варилось мясо.
Но лишь на востоке забелела заря и на седую от росы степь пролились первые лучи солнца, из-за мыса, держась средины реки, выплыл обережный, яртаульный челн, а вскоре в блеске ясных доспехов показалась и вся дружина.
Скрипел кочеток под веслом, с весла вода стекала блистая…
На одних стругах люди еще спали, на других — уже бренчал бубен, заливались на разные голоса камышовые дудки, в ловких руках поляка Яна Зуболомича самодельная гармонь торопливо плела незатейливый наигрыш.
Со стругов — смех.
— Аман ба! (Здравствуй!)
С берега робко:
— Аман, Русь!
Казаки:
— Шайтан голова!
С берега смелее:
— Сама шайтан… Тьфу, донгус!
Есаул Осташка Лаврентьев появился на носу атамановой каторги с вестовой трубой и проиграл — та-та-та-та-а, та-та-та-а-а… — построиться в боевой порядок.
На стругах — движение.
Князь Япанча, чтобы устрашить казаков, выставил по бровке крутояра все войско свое — и лучников, и копейщиков, и конников, сам же с абызами (попами) вышел вперед, надел на большой палец правой руки широкое костяное кольцо, употреблившееся для натягивания тетивы, поставил перед собой большой лук, уперев один рог его в землю, и пустил первую стрелу.
Струги греблись к берегу, со стругов гайкали:
— Гей, волчья сыть!
— Пади!
— Абыз, свинье ухо обгрыз!
— Подбери полы кафтана, не то стащу!
— Подавай нам вашего князя на мясо!
Казаки — кто наводил на берег пушку, раздувая дымящийся фитиль, кто, опираясь на пищаль и раскуривая трубку, стоял по борту в ожидании команды.
Со шмелиным жужжанием густо летели, подобны косому дождю, остро точенные стрелы.
Абыз запел:
— Аллах вар… Аллах сахих…
Свирепый клич татар:
— Ал-ла-а!..
А встречь:
— Бей с нагалу!
Казаки подняли пищали
залп.
С обрыва свалилось несколько, — взметывая рыжую пыль, устремились по откосу и шлепнулись внизу, у самой воды.
Стон:
— Ал-ла!..
В упор:
— Огонь!
Залп.
Орда взвыла и шарахнулась прочь от дышащих огнем и смертью, не виданных дотоле пушканов.
На арбах и верхами ринулась орда в степь, гоня перед собой баранту, коней и верблюдов. Поспешала и старуха Самурга, волоча за собой упиравшегося старого козла с ободранным боком.
Свист и гайк победителей неслись орде вослед.
Поп Семен из ведерка покропил свяченой водой берег, ватажники полезли на яр.
Урочище было разграблено и сожжено.
Пожили тут сколько хотелось, погреблись дальше.
Татары караулили на многих местах, где берега были высоки, а река узка, но вреда причинить не умели.
Казаки, где не брали с бою, там брали хитростью: так, они наплели из таловых прутьев легких щитов, в которые и утыкались все стрелы, пускаемые с берега.
В одном злом месте, замысля похитить крещеных, тамцы (там живущие) открыли плотину, — заржала река, хлынула волна в сажень, но гулебщики вовремя поставили струги гусем и укрылись за плотом. С плоту волною смыло муку, смыло кое-какие съестные припасы и сухари подмочило.
Жители Маитмасова городка в самом горле реки вбили в дно — вершка на три ниже уровня воды — поперечный ряд кольев, обращенных острием вверх. Обычно берестяные лодки зауральских народцев пропарывали на колья днища или опрокидывались, но казаки проплыли невредимы, расколотили мурзу Маитмаса и городок его земляной разгребли.
В другом месте узком вогулы преградили реку цепями, казаки и тут проплыли здраво да набили вогулов кучу. Те одеты были в лохмотья, казалось — поживы с мертвых мало, но и тут русцы маху не дали: убитых ободрали да каждому ноги у щиколоток вязали лыком и, навздевав мертвых по десятку и более на бревно, пускали плыть по воде, на страх внизу живущим. Поделали травяные чучела, обрядили их в те вогульские лохмотья, рассажали по запасным лодкам и под ночь пустили вниз по воде. В предрассветной мгле люди Бабасанова урочища, цепенея от страха, увидели караван бревен с торчащими босыми ногами и много лодок с людьми, что молча проплывали вниз, сбивая тех воинов с толку.
Из Туры выгреблись в Тобол.
Тюмень пограбили и сожгли да по жадности натаскали тут столько добычи, что под тяжестью ее стали тонуть струги. Оставили себе самое ценное, остальное — чего в землю зарыли, чего топорами потяпали.
Осадили и прогнали князца Алышая.
Вогульские жилища князца Кошуги разграбили и сожгли.
Чандырский городок разграбили и сожгли, забрали тут много меда, сняли с поля недозревший хлеб — тем и кормились, а свои заплесневелые сухари стравили собакам и рыбе.
Сбили с урочища князца Каскара и множество тут басурман погубили: лежало при урочище озерко тридцать на сорок саженей, в него были пометаны битые, а через несколько дней мертвяки всплыли столь густо, что под ними и воды не было видно. Оставили в живых только одного и отпустили — да расскажет о казачьей силе и жесточи.
По Туре и Тоболу волости Калымскую, Ворляковскую и многие улусы приречные пограбили и сожгли.
Мирные кочевники и рыбаки в страхе жилища свои покидали, с женами и детьми удалялись в недолазные места.