Избранные произведения

Разобрались по стругам.

Застучали раскидываемые по гнездам весла.

Ярмака клич:

— Яртаульные, пошел на взлёт!

Головным побежал яртаульный челн, за ним — атаманова каторга с медной пушкой на носу, а за каторгой, раскачиваясь на крутой волне, ухлестывали в двух сотнях струги и стружки, насады и будары, лодки плавные и лодки кладные.

По каравану перелетывал разбойный посвист и заказное словцо:

— Ша-ри-ла-а-а…

Плыли.

Берегом пылила конная полусотня Брязги, прикрывая дружину от внезапного нападения.

По венцу Чувашиевой горы мотались одиночные всадники. Да еще доносилось коней татарских ржание и надсадный лай псов.

Плыли.

— Ша-ри-ла-а-а-а!..

С яртаульного челна зык:

— Орда-а-а!..

Степь — насколько глаза хватало — была залита войском сибирским. Двигались толпы пеших, заткнув для ловкости за пояс полы наваченных халатов и овчинных полушубков. Ехали на арбах, верхами на оленях и верблюдах. Скакали, джигитуя, конные уланы. Под солнцем вспыхивали концы копий и чешуя панцирей. Главные силы кучились под Чувашиевой горой, опоясанной понизу насыпным валом и засекою.

Сибирцы, утвердившись на своих местах, стали высылать навстречу казакам задирщиков, кои на быстрых конях подлетали совсем близко и, выметав стрелы, гнали обратно.

Казаки из полусотни Брязги вступали с теми охотниками в словесную брань да мало-помалу от слов переходили к делу, размениваясь за стрелу пистольной пулею, а кое-где уже начали заигрывать и врукопашную, сшибаясь шашками.

На бойком иноходце прямо на казаков несся пастух Садык и, воздев над собой пустые руки, озорно кричал:

— Моя твоя!.. Атма, казак, кынама! (Нестреляй, не бей меня.)

«Сдается», — сообразил Брязга и, отделившись от полусотни, наметом припустился навстречу татарину. — Кая барасом? — окликнул он и потянул из ножен шашку.

— Моя твоя, казак, йеее! — дурашливо завизжал Садык и, сорвав с луки седельной да развернувшись, метнул аркан

миг

и он скакал прочь, волоча за собою на туго натянувшемся аркане казачьего атамана. Тот царапался за кочки, за кусты, но удержаться не мог.

Полусотня бросилась на выручку своего ватажка.

А с горы, потрясая копьями и топорами, стремительно стекали густые толпы воинов Кучума.

— Шарила-а-а!.. Клади весла, молись богу!

Торопливо покрестились.

Ярмак пушкарям:

— Трави запал!

Пушкарь Мирошка размотал просаленную тряпку с гузна пушки и запалил смоляной фитиль. Медная пушечья пасть рявкнула и отрыгнула пук огня, каторгу качнуло, а по-Мирошкиному и другие сделали, — караван окутался сизым пороховым дымом.

Меж тем Брязга схватился за аркан, подтянулся сколько мог да, изжевав витую из конского волоса веревку, оторвался.

— Назад! Назад! — призывал Ярмак конных, но те уже сшиблись с неприятелями, и — пошла потеха.

Струги с тяжелыми, ломовыми пушками погреблись в обход горы, а иные струги повернули было к берегу, но скоро засели на мель.

Ярмак, матерясь, шагнул через борт в ледяную воду, а по его и другие полезли — где по колено, а где и по пояс. Скоро дружина с развевающимися хоругвями вышла на берег.

— Пищальники!

Вооруженные пищалями выбежали к атаману.

— Стреляй не залпами, а через ружье.

Построившись клином, пищальники не спеша двинулись вперед, на ходу стреляя через ружье: одни стреляли, другие в это время заряжали.

За пищальниками развернулись сотни с пистольным, сабельным и лучным боем.

Под засекой казаки были встречены тучею стрел, градом камней и метательных копий.

Дрогнули

попятились.

А сибирцы, сметив, что казаки в малой силе, разломали в нескольких местах засеку и сами пошли на вылазку, да из лесу выскочил затаившийся там с отборной конницей Маметкул; а за ним, развертываясь в лаву, летела волчья сотня улан Бейтерека Чемлемиша: уланы крутили над головами шашками, рукояти которых были полы, и при размахивании издавали волчий вой, нагоняя тем страх на своих и на вражеских коней.

Молодой молодого пикой вышиб из седла. Чья-то голова покатилась под яр. Бегущий и вопящий запутался ногами в своих кишках и упал. Из чьего-то горла кровь брызнула выше лошадиных голов. Вогул ударил Афоньку Лыча копьем в бок и выдернул копье с почкою на конце. Афонька со стоном повалился и обнял землю. Дед Саркел рубанул васюганского шайтанщика шашкой по голове и после рассказывал, будто из того пламя пыхнуло и смрад изошел. Сотник Черкиз, зажимая левой рукою выжженные глаза и шатаясь, шел прочь от места битвы; в правой руке он всё еще сжимал рукоять расколотой шашки; иссеченная в куски кольчуга, держась лишь на одной ременной перевязи, спадала и волочилась за ним по земле; изрубленные плечи и грудь его были обнажены. Мурза Кутук Енарасланов сверзился с коня, пробитая свинцовым жеребьем голова его запрокинулась, выпучил глаза — и дух вон. Заруба дал таежному богатырю кровавую рану, да и самого повалили и начали рвать собаки. Охотник Ях всадил в казачью грудь нож совсем, с череном, да и сам присел — пуля обожгла коленку, выдернул из головы прядь жестких волос и перетянул простреленную ногу. Кони топтали людей, взвивались кони на дыбы, сшибались грудью и грызли друг друга. Спешенный Маметкул, засучив правый рукав бешмета по локоть и работая шашкой, шел среди русских, как бы купаясь в волнах.

Стук и лом копейный

блеск и звяк клинка

гул, вой, брань

с обрыва падали в реку, стремительные воды Иртыша смешивали кровь врагов. Вдруг в тылу горы заржали ломовые пушки, картечь хлеснула по густым рядам сибирцев.

Ярмак, что уже чертом носился по полю на татарском скакуне, приподнялся в стременах и, грозя окровавленной шашкою, закричал дурным матом:

— Пошел на слом!

И казаки, покрывая голосами своими шум битвы, закричали.

— На слом!.. На слом!

Да кинулись

в атаку.

В тылу горы ржали ломовые пушки, картечь косила ряды сибирцев.

— Ура-а…

— Вра-а-а-а…

— Шарила.

По каменистому открытому склону горы заметались и застонали народы, охваченные отчаяньем. Побежали с воем и стенанием оробевшие, увлекая за собой отважных.

Хлынули прочь идоломольцы Васюганских болот, потяпав с досады топорами своего болвана, который оказался бессильным перед русскими богами.

Резвые олени, гремя полозьями нарт по мерзлым кочкам, помчали прах своих хозяев в тайгу, к погребальным кострам.

Бежали самоеды.

Бежали князья остяцкие со своими народами. Остячки схватили одного из своих князцов и с криками: «Отдай нам наших мужей. Отдай нам наших сыновей», — начали на князца плевать, одежды на нем драть и оленьими говяхами глаза ему замазывать.

Уланы еле успели уплавить за Иртыш Маметкула, наскоро залив его кровоточащие раны растопленной пихтовой смолкой.

Снимались становища степных кочевников.

Храбрые таежники, что убивали медведя один на один, разбегались в страхе, точно белки от пожара.

Бежал тайгою, прихрамывая и опираясь на копье, охотник Ях. В битве погиб сын его Мулейка и потерялась жена Алга, — плакала по них душа. За ним брел, волоча хвост по земле, старый кобель Наян.

Преследуемые разящим огнем пушканов, бежали вогулы.

Бежали алтайцы и барабинцы, чатские татары и сургутские остяки, побежали и все иные, кто побежать успел. За ними, как дым пожарища, стлалась вздыбленная пыль, скрип и грохот арб, и коней ржанье, и отчаянья вопли многие. А вдогонку им пушки всё еще сыпали свинцовый горох, озорно и устрашающе гаркали казаки, победно выли есаульские трубы.

Казаки засеку разметали и хоругви с ликами Христа и богородицы на горе Чувашиевой утвердили.

Скоро к немалой своей радости услыхали казаки, что Кучум с мурзами и ахунами бежал на конях в степи и город оставил пуст.

С осторожностью, опасаясь подвоха, вступили завоеватели в город, раздуванили оставленные татарами в спешке богатства, отслужили молебен и стали там жить.