Избранные произведения

IV

Три заключительные главы «России, кровью умытой» переносят нас с юга в Заволжье и представляют собой, в основном, повесть, которая под названием «Страна родная» была опубликована в 1925 году. Мещанско-купеческий городок Клюквин, село Хомутово, раскольничью Вязовку, дремлющее в сонной одури мордовское Урайкино захлестывают волны революции. Ряд эпизодов воссоздают атмосферу исключительных лет — 1918–1920 — первых лет революционной власти с их неимоверными трудностями в условиях всеобщей разрухи и гражданской войны, с первыми поисками новых форм общества, с энтузиазмом революционеров и злобной враждой потревоженного в своем благополучии кулачья.

Основное в этих заключительных главах — это деревня, ее размытые революционным половодьем дороги, вековые устои, расшатанные революционными вихрями. Деревенская свадьба, сватовство, гулянка, со всем узором песен и прибауток, торговля с продкомиссаром из-за разверстки, разговоры по избам, обход дворов в поисках зерна, необходимого для революции, дезертиры и жестокий кулацкий бунт — все это изображено Артемом Веселым с большой силой.

И здесь есть основание говорить о чрезмерном увлечении стихийностью. Красочное изображение деревенской стихии составляет основной эмоциональный тон этих глав. Артем Веселый, разумеется, не представлял себе деревню, как нечто цельное. В романе можно различить разные голоса. С одной стороны, кузнец коммунист Пронька, с другой — кулацкое собрание. Но голоса представителей бедноты даны несколько ослабленно.

Социальная функция главарей восстания вроде кулака Демки Кольцова совершенно ясна, но распределение художественного «света» в романе таково, что революционная часть деревни остается затененной. Кулацкие подголоски склонны были противопоставлять деревню революционному городу, показано это очень убедительно (например, живописный рассказ Петра Часовни), но контрреволюционный, ложный характер этого противопоставления недостаточно разоблачен. Ведь в действительности революция побеждала и победила именно потому, что пролетариат города был поддержан пролетарскими и полупролетарскими слоями деревни.

Рядом с представителями стихии в романе появляются и те, кто овладевает ею, кто говорит и действует от имени революции, ее воли, смысла и непреклонной цели. Председатель уездного исполкома Капустин прошел школу революционного подполья и теперь старается крепко держать в руках только формирующийся аппарат молодой власти, в который успело набиться в суматохе немало дряни. В борьбе со случайным человеком, пролезшим на пост продовольственного комиссара, и в ряде других эпизодов Капустин проявляет себя подлинным большевиком, для которого высшим принципом являются интересы народа и революционная целесообразность.

В руководителе местной партийной организации Павле Гребеншикове Артему Веселому удалось показать неразрывную связь его с рабочей средой. Когда забастовали изголодавшиеся рабочие железнодорожного депо, он приходит к ним и, несмотря на всю сложность ситуации, быстро и естественно находит контакт с ними и добивается перелома. Этот психологически трудный эпизод сделан с большой силой реалистической убедительности.

Интересен и содержателен образ деревенского кузнеца коммуниста Проньки. В Проньке чувствуется рвение молодого боевого парня, которому совсем недавно раскрылась правда и который готов теперь крошить, везде и всюду искореняя обман дореволюционной жизни со всей решительностью наивного, но безусловного убеждения.

Герои Артема Веселого не столько люди мысли, сколько действия. И весь пафос «России, кровью умытой» — в стремительном рывке великой потрясенной страны, поднявшейся для борьбы за новую жизнь. Здесь нет ни теоретических размышлений, ни проникновений в психологические глубины. И это естественно для страниц, где господствуют Васька Галаган или Иван Чернояров, где изображается разлив могучей стихии. Содержание определяет в значительной мере и форму письма — стремительный, отрывистый язык, композицию, без строгой связи одного эпизода с другим.

Тем характернее, что с появлением в романе Капустина и Гребенщикова начинает созревать серьезная мысль о руководстве революцией, о взаимоотношениях с крестьянством, о важнейших политических проблемах, которые в эти огненные годы определяли судьбу революции.

«Страна родная» была уже закончена в первом варианте, а молодой автор, как и в процессе работы, то был полон высокого удовлетворения, чуть ли не восторга, от достигнутого, то впадал в отчаяние оттого, что видел, насколько еще далеко до совершенства, до того гармонического образа, который жил в его душе. То ему казалось, что в «Стране родной» он добился «большой победы», то уныло заявлял: «Какая победа? И боя настоящего не было. Еще только маневры. Опять: сырье, мгла, хаос. Размахнулся широко, гребнул мелко».

Такого рода состояния знакомы почти каждому писателю. У Артема Веселого «муки слова» осложнялись резкой диспропорцией между недюжинным талантом, большой образной силой, которыми был наделен этот человек, и недостаточным владением законами большой литературы.

Увлечению стихийной стороной революции способствовали, как мы уже отметили, многие произведения писателей-интеллигентов 20-х годов. Но не следует забывать, что и тогда уже в нашей литературе были писатели и произведения, гораздо более полно выражавшие тенденции социалистического реализма. Влияния, которым подвергался Артем Веселый, отнюдь не были односторонними.

С этой точки зрения интересны воспоминания Ольги Ксенофонтовны Орловской о встречах Веселого с А. Серафимовичем. Роман «Железный поток», вышедший в 1924 году, произвел на Артема Веселого большое впечатление. Он был близок Веселому по материалу — движение революционной полупартизанской армии, пафос трагических обстоятельств, «отваги зарево», — и в то же время Артем Веселый увидел в нем нечто новое, самое для него, Веселого, трудное и пока недостижимое: умение художественно запечатлеть то главное, что превращало революционную лавину в силу целенаправленную, осознанную и побеждающую.

«Это вещь! — восторженно говорил Веселый. — Взлет в бессмертие! Слезы выжимает, хорошие думы родит… Ты слышишь, Ольга, как они идут, идут… Ты видишь это человеческое море с босыми солдатами, почернелыми до костей, с малыми детьми, с бабами Горпинами… Буйное людское море в железных берегах. Вот этих-то берегов и не хватает мне, Ольга!»

Веселый был знаком с Серафимовичем, приносил ему свою «Страну родную» и слушал «Железный поток» в чтении автора. «Железный поток», как выражался Артем Веселый, содействовал зарядке «пролетарским духом».

Однажды, когда разговор зашел о «Стране родной», Александр Серафимович сказал:

— Капустина надо оживить, расширить образ, додать ему живости и страстности… Надо более рельефно показать организующую волю партии, которая перетягивала мужицкую стихию на свою сторону.

Веселый слушал жадно и, все более разгораясь, выкрикивал:

— Учи, учи, старик! Тычь носом сосунка! За науку — в ноги поклонюсь!

— Ты не сосунок, ты — орленок, — возразил Серафимович. — И полетишь дальше меня.

— Обязан! — загремел Артем. — Чай, мой класс восходящий, как выражаются профессора. Жилы порвать, а довести дело до революционного конца!

Артем Веселый не только внимательно и благодарно слушал Серафимовича. Слова одного из зачинателей советской литературы, как вспышка молнии, вдруг освещали перед ним самые сложные и запутанные проблемы его писательской судьбы.

— Мой Капустин, — говорил он своему старшему другу, — против твоего Кожуха, — кисель, войлок, чахлая кобыла. А вот Васьки Граммофоны и Фильки Великановы прут из меня, как родные, живые детища! Надзору за ними нет. И ни одно ярмо к ним не подходит.

— Это потому, — сказал Серафимович, — что ты сам-то еще по-настоящему в порядок не включился…

Под «порядком» Серафимович мог разуметь в данном случае только отчетливое мировоззрение. Артем Веселый это понимал и принимал. Но для того, чтобы справиться с «безнадзорными» Ваньками Граммофонами и наполнить живой кровью Капустина, ему нужно было положить еще немало трудов.