Избранные произведения

1

Заря, распустив сияющие крылья, взлетела над темной степью… Переблески зари заиграли в просторах ликующего неба, расступились сторожевые курганы, на степь выкатилось налитое золотым жаром тяжелое солнце, и зеленое раздолье дрогнуло в сверканье птичьих высвистов.

Степь

весна

ветер…

По большому Раздорскому шляху, что пролег меж Доном и Волгою, на горбоносых ногайских конях легким наметом бежала казачья ватажка голов в полста. Одеты казаки были небогато, как всегда одевались, отправляясь в дальние походы. На одном — смурый кафтанишко; на другом, для ловкости, безрукавый зипун; на ином — татарский полосатый халат, из дыр которого торчали клочья ваты; многие в холщовых, заправленных в штаны рубашках. За кушаками — пистолеты, широкие — в ладонь — ножи, кистени на перевязях из пожилины да кривые — азиатских статей — шашки. За плечами кое у кого еще болтались луки, но у многих были уже и ружья, кои в ту давнюю пору являли собой диковину на всю знаемую Азию и на все Дикое поле[3].

День разыгрывался.

Играла степь хороша́-прехороша́. Ехали долом, ехали увалом, ехали как плыли: трава-то стояла густа́ да высока́ — у коней и голов не видать.

В небе, еле шевеля крылом, кружил орел. За дальним курганом, подобен тени, промелькнул отбившийся от стада олень. Куземка Злычой сорвался и, гикая, припустился было за ним, но скоро вернулся.

— Ну как, Куземка, не догнал? — окликнул его чернобородый казак, похожий обликом на турка.

— Коня пожалел, Ярмак Тимофеич, — отозвался Злычой и потрепал жеребца по запотелой шее. — Коня пожалел, а то не утек бы, бес рогатый, от моего аркана.

— Гуторь… Не прово́р ты малый, погляжу я… Прямо про́мах парень…

— Я-то?

— Ты-то. Га-га-га-га-га!..

— Да я, твоя милость, позапрошлой весной на Сагизе-реке бородатого орла зрел и чуть-чуть не словил… Такой орлина богатырский, на трех дубах гнездышко пораскинул… Еду я турхменской степью, по сторонам остренько поглядываю… Тут сыру-ярью река протекла, там камышовое болото повылегло — место глухое, место страшное…

Был Ярмак не молод и не стар — самый в соку — мастью черен, будто в смоле вываренный, и здоров, здоров как жеребец. Ржал Ярмак, задрав голову, — конь под ним садился. Из хвоста ватаги на голос атамана нежным ржанием отзывалась кобыла Победка. В сдержанной усмешке сверкали зубы казаков.

— Весть подает…

— Ночь темна́, лошадь черна́, еду-еду да пощупаю — подо мной ли она? — рассказывал Куземка.

Казаки перемигивались и жались поближе к баляснику.

— Бородатый, говоришь?

— Ну-ка, ну, развези!..

Угадав в голосах насмешку, Куземка замолчал и на все упросы товарищей отмолчался. Батыжничать он любил по ночам у костра или при блеске звезд, а так был несловоохотлив.

Пылал и сверкал над омертвевшей степью полдень. Взъерошенный перепел сидел в травах, раскрыв горячий клюв.

Приморенные кони начали спотыкаться.

У степного озерца, в тени онемевших от зноя ясеней, ватага стала на привал.

Наспех похлебали жиденького толокна, пожевали овсяных лепешек и провонявшей лошадиным потом вяленой баранины, — нарезанное тонкими жеребьями мясо вялилось под седлами, — и, выставив охранялыцика, полегли спать.

Степь

травы

марево

стлалась над степью великая тишина, рассекаемая порою лишь клекотом орла.

Спутанные кони, спасаясь от овода, по уши заходили в озеро и, вздыхая, скаля зубы, тянули теплую мутноватую влагу.

Вольно раскинувшись по примятой траве, на разные лады храпели казаки.

Жара мало-помалу свалила. Сквозные светлые тени ясеней легли на дорогу, загустели синеющие дали, дохнуло прохладой.

Снова тронулись пустынной степью.

Путь-дорога, седые ковыли…

Ехали — как плыли — в сумерках. Ехали и по́темну, слушая тишину да крики ночных птиц.

Во всех звездах горела ночь.

Ехали молча.

И снова поредела ночная мгла, степь залило росою, как дымом.

В лоб потянуло свежим ветром.

Ярмак привстал на стременах и, раздувая на ветер тонкие ноздри горбатого носа, сказал:

— Ну, яка́р мар, Волга!

И не из одной груди вылилось подобное вздоху могучее слово:

— Волга…

Дремавшие в седлах гулёбщики приободрились, пустили коней рысью и загайкали песню.

Степь
простор
безлюдье…

На курганах посвистывали суслики. В небе маленькие, словно жуки, плавали орлы. Ветер колыхал траву, гнал ковыльную волну.

Впереди показались, выгибая щетинистые хребты, нагорья, ныне они голы, а в былое время стояли в крепких лесах.

— Волга…

По нагорному приглубокому берегу ватажка направилась к устью речки Камышинки.

На луговой стороне в сочной зелени трав сверкали, тронутые легкой рябью, густой синевы озера; зеленым звоном звенел подсыхающий ковыль, и далеко-о-о внизу, как большая веселая жизнь, бежала Волга…