Орбека. Дитя Старого Города

– Господин генерал был так добр меня вызвать? – сказал он с поклоном.

Генеральское лицо стало слишком мягким.

– Садись, я хотел с тобой поговорить, очень извиняюсь, что должен был минутку подождать… я так неслыханно занят… Вот так. Я хотел от тебя узнать, что там в целом слышно?

– Но я, как известно господину генералу, мало могу знать; работаю весь день в канцелярии, потом я бываю только в тех домах, где ничего любопытного услышать нельзя, кроме сочувствия над нынешним состоянием дел.

– Сочувствие! – воскликнул русский с улыбкой. – А почему же вы не стараетесь с этим справиться? Почему не сосредоточитесь около правительства, которое желает только спокойствия и добра стране? Почему нам не помогаете? Цезарь даёт реформы, какие только может, понимаете, что дать вам больше, чем верным своим российским подданным, он не в состоянии… но система Николая повержена. У нас будут некоторые свободы; Россия имеет перед собой великую миссию, вы также призваны разделить её с нами… мы поднимем великое славянское государство.

– Я это понимаю, господин генерал, но кто из нас говорит рассудительней, – говорил молодой человек, – тот бессильный, того никто не слушает.

– Потому что вы боязливые, потому что скрываете убеждения, если какие у вас есть, потому что каждый из вас в глубине скрывает смешную надежду независимости Польши. Как же вы хотите вырваться из когтей шестидесятимиллионного государства? Вы? Кто? Горсть шляхты, немного мещан, потому что людей даже с вами нет, а окружены вы врагами. Но это безумство!

– Мы хорошо чувствуем, – ответствовал молодой человек, – что только в союзе с Россией можем быть счастливы, – усмехнулся он сладко. – Что же говорить об этой буйной молодёжи…

– Против неё нужно создать оппозицию с отвагой, смело… не теряя рассудка.

Генерал говорил так ещё долго, не слушая ответа маленького человечка; после чего отправил его, напихав аргументами, шепнув ещё что-то на ухо. Заглянул в комнату. Сидел там ещё один кандидат и одетая в чёрное женщина. Та забилась в самый тесный уголок. Чёрная вуаль покрывала черты её лица; только по тонкой талии, по ухоженной одежде видно было, что была молодая.

Генерал многозначительно закашлял на пороге; женщина встала и быстро скользнула в салон, дверь которого тут же за ней закрылась. Когда свет лампы упал на её красивое, но бледное лицо, с уставшими, но полными огня глазами, военного поразило выражением ужаса, какой на нём рисовался.

Он приблизился к ней, подал руку и коротко спросил:

– Чего вы так боитесь?

– Всего, пане генерал! За нами шпионят. Может здесь кто-нибудь увидеть? У них есть полиция, а у вас нет никакой.

Мы забыли добавить, что разговор вёлся по-немецки.

– Что говорят в этих кругах?

– Ничего хорошего не пророчат, страх там великий… боюсь улицы, но и вас опасаюсь также.

– Почему же к нам не приблизятся?

– Потому что боятся, потому что им не доверяете!

– Разве они заслужили доверие? Весь народ в заговоре, весь народ сердцем идёт в одну сторону; та только разница, что не все готовы на окончательную жертву. Что говорят теперь те… vous save?

– Уличное движение порицают.

– Да, а участие в нём принимают.

Ещё какое-то время шептались, генерал озирался вокруг.

– Старайтесь, пани, приобрести там кого-нибудь для нас… понимаете? При женщине не всё говорится, не всякое доверяется; нам нужен кто-нибудь из мужчин, выберите, пани, такого, который бы имел амбиции; мы даём ему высокую должность. Vous comprenez? Вы это сможете.

Женщина улыбнулась, лесть её пощекотала, но они печально попрощались, она заслонила лицо и, напуганная, быстро убежала.

В приёмной был ещё один, беспокойный, но генерал подозвал его только к порогу, поговорил с ним в двух словах, грубо и строго, и указал ему на противоположную дверь, в которую тот быстро вылетел, точно гнался за выходящей женщиной.

– Ха! – сказал, зажигая сигару, русский, когда всех отправил. – Дело трудное и неизвестно, пригодится ли на что. Шпионов нужно держать, чтобы за шпионами ходили; следить, бояться и ошибаться… Глупый край и проклятое время!

Камердинер дал знать, что сама пани ждала с чаем. Застегнув мундир, генерал вышел через комнату, отделяющую канцелярию от салона жены, теперь лицо его прояснилось.

Он знал, что там может застать чужих.

Действительно, около генеральши крутились надушенные столичные модники в белых рукавичках и стоящих накрахмаленных воротничках, говорящие с большим возмущением о манифестациях на улице, о демагогах, о красных, о несчастном расположении умов, о глубокой печали, какая пронимала всех хорошо мыслящих людей по причине, что было невозможно даже потанцевать.

Может, громче и красноречивей других говорил о том наш знакомый Эдвард, который играл там роль рьяной поддержки трона и алтаря, защитников общественного порядка.