Русский святочный рассказ. Становление жанра (2-е издание)

Календарная словесность и периодическая печать в пореформенное время (1860–1870‐е годы)

Перемены, происходившие во всех областях русской жизни и затронувшие все слои русского общества в пореформенное время, не могли не отразиться и на судьбе календарной словесности. Столь, казалось бы, отдаленная от общественных бурь и идейных споров эпохи область культуры тем не менее мгновенно отреагировала на общественные и политические события в стране. Что же происходит со святочным рассказом в эти годы? Повышенное внимание к календарным народным сюжетам во втором и третьем десятилетиях XIX столетия можно объяснить романтическим увлечением проблемой народности в литературе и культуре. Заметное падение интереса к календарю в 1840–1850‐х годах, несмотря на успехи этнографической науки, с одной стороны, и влияние диккенсовских святочных повестей — с другой, является следствием «наэлектризованности историзмом»[599], столь характерной для идейной атмосферы эпохи в целом и обусловившей доминирование линейной концепции в восприятии времени культурной элитой, которая играла ведущую роль в духовной жизни русского общества середины XIX века. Следующая эпоха дает более сложную картину и уже непосредственно подготавливает окончательное становление жанра святочного рассказа. Именно в течение двух пореформенных десятилетий литературные произведения с календарными сюжетами становятся неразрывно связанными с повременными изданиями, приобретая в них ту самую функцию, которую имели в фольклоре календарные истории.

Для того чтобы объяснить это вторжение календарных текстов в письменную культуру, необходимо обратиться к характеристике состояния, в котором в этот период находилась русская периодическая печать. Обычно в истории русской журналистики и общественной мысли классификация повременных изданий проводится на основе их общественно-политической платформы. Для наших целей такой подход непригоден. Историю литературного жанра гораздо продуктивнее рассматривать с точки зрения того адресата, которому он предназначался. Исходя из этого, периодику 60–70‐х годов можно разделить на издания трех типов: «толстые» журналы (по преимуществу — ежемесячники), «тонкие» журналы (еженедельники) и газеты. В недавно вышедшей книге А. И. Рейтблата, посвященной истории чтения в пореформенной России, представлен обстоятельный анализ читательской публики каждого из этих трех типов повременных изданий, на который я и буду опираться в своих дальнейших рассуждениях[600].

Первая группа периодических изданий («толстые» журналы) адресовалась прежде всего образованной части русского общества (студентам, чиновникам с университетским образованием, средним и крупным помещикам-интеллигентам и т. п.). Структура изданий этого типа в основных своих чертах сложилась в предшествующие десятилетия. Однако «толстые» журналы 60‐х годов политизируются и, становясь проводниками определенной идеологии, объединяют собою и вокруг себя идейно близких им читателей. Такие «интеллигентные» издания, с «направлением» или «тенденцией», как тогда говорилось, ставили своей целью воспитание общества, влияние на него всем содержащимся в них комплексом идей, мнений и представлений. Считая свой орган трибуной единомышленников, редакция стремилась к тому, чтобы ее журнал вносил в жизнь изменения, какого бы плана эти изменения ни были. Эта установка на изменение не нуждалась в опоре на календарный принцип построения издания. Поэтому неудивительно, что в «толстых» журналах, вне зависимости от их идейной платформы, календарные материалы, и в том числе святочные рассказы, занимают весьма скромное место. Они печатаются время от времени и причем далеко не всегда именно в праздничных номерах, что свидетельствует о полном равнодушии издателей к календарной приуроченности текстов подобного рода[601]. И революционно-демократический «Современник», и реакционный «Русский вестник», и различного толка либеральные издания (от «Вестника Европы» до «Русского богатства») в этом отношении мало чем отличаются друг от друга. Так, например, «Современник» помещает иногда святочные фельетоны и очерки «Нового поэта» (И. И. Панаева)[602], славянофильская «Русская беседа» в январском номере публикует подходящий к святкам очерк В. А. Жуковского о привидениях[603], а «Вестник Европы» печатает святочный рассказ Л. А. Полонского о девушке-народоволке[604]. Не только Некрасов в «Современнике» и Салтыков-Щедрин в «Отечественных записках», но и М. Н. Катков в «Русском вестнике», А. И. Кошелев в «Русской беседе», равно как и другие издатели журналов с «направлением», проявляли себя людьми, воспитанными на лозунгах типа плещеевского «Вперед, без страха и сомненья!», которые отнюдь не способствовали выработке у них календарного мышления. Читатели таких изданий — интеллигенты разных идеологических взглядов — точно так же ценили в своем органе печати прежде всего новизну взглядов, а не традицию, требуя ответа на поставленные жизнью вопросы. Время «прогресса», бывшего лозунгом идеологов 60‐х годов, не способствовало развитию календарной словесности.

Второй тип повременных изданий (иллюстрированные еженедельники) дает совершенно иную картину. В отличие от «толстых» журналов, структура которых в основных своих чертах определилась уже в начале XIX века (в карамзинском «Вестнике Европы»), «тонкие» журналы в 60–70‐х годах все еще были новшеством, несмотря на то что иллюстрированные еженедельники изредка встречались и раньше. Одним из первых журналов этого типа была издаваемая Н. В. Кукольником «Иллюстрация» (1845–1849), но широкое их распространение началось только с 60‐х годов. «Тонкие» журналы имели своего адресата: они предназначались для «полуобразованных» читателей; по словам А. Рейтблата, «это были, как правило, мелкие и средние чиновники, сельские священники, купцы и мещане, провинциальная интеллигенция»[605]. Такая читательская публика, только начавшая приобщаться к чтению, искала в органе печати не столько идеи, сколько доступно изложенные разнообразные сведения (усвоению которых помогали иллюстрации) и просто занимательное чтение. Гораздо в большей степени связанные с деревней и провинцией, а значит — и с народной традицией, веками установленными обычаями, потребители еженедельников нуждались в таком чтении, которое бы не только давало новое, но и утверждало старое.

Эту нужду в поддержании жизненных ритмов и традиционных форм жизни поняли издатели «тонких» журналов — тем более что они и сами, в отличие от издателей-идеологов «толстых» журналов, чаще всего принадлежали к тому же «промежуточному» культурному слою российского населения. Зачастую это были люди, только недавно приобщившиеся к культуре и потому прекрасно понимавшие запросы своего неприхотливого читателя. Поэтому не вызывает удивления, что один из первых еженедельников, «Развлечение» (1859–1916), сразу же приобрел календарную структуру. То, что говорилось в предыдущей главе о детской периодике, вполне применимо и к «Развлечению». Так, уже первый номер этого журнала за 1859 год содержит очерк Ф. Б. Миллера «Наши желания на Новый год», а затем регулярно в новогодних номерах печатаются святочные рассказы и стихотворения, помещаются рисунки на тему святок и Нового года[606]. Представляя собой легкое занимательное чтиво, приноровленное к среднему обывательскому вкусу, иллюстрированные еженедельники стремились совпасть с календарными ритмами своего читателя. Таким путем они рассчитывали приблизиться к привычному для их читателей мироощущению. Наибольшей известностью пользовались «Нива» (1869–1918), подшивки которой за многие годы хранились в домашних библиотеках нескольких поколений читающих горожан и сельских жителей[607], «Всемирная иллюстрация» (1869–1898), «Газета Гатцука» (1875–1890), фактически имевшая структуру «тонкого» журнала, как, впрочем, и «Родина» (1879–1917), которая, являясь одним из популярнейших в России изданий, была рассчитана на еще более низкий образовательный уровень читателей. С 1878 года в Риге начинает выходить первый иллюстрированный еженедельник российской провинции «Свет в картинах». В последние десятилетия XIX века продолжают возникать новые «тонкие» журналы — «Север» (1888–1914), «Огонек» (1899–1918), «Всемирная панорама» (1909–1918) и другие. Все эти издания, становясь любимым, а зачастую и единственным чтением своей читательской аудитории, не только никогда не игнорируют календарные праздники, но обычно помещают большую подборку словесного и иллюстративного материала на тему соответствующего праздника. Особенное внимание уделяется зимнему праздничному циклу (Рождеству, Новому году, святкам). И среди этих праздничных материалов первое место всегда принадлежало святочному рассказу, ставшему со временем необходимым составляющим элементом новогодних номеров[608].

И наконец, третий тип периодических изданий, получивший распространение в пореформенное время, — это газета. Если в течение предшествующих полутораста лет газеты по преимуществу были официальными (редкое исключение составляют литературные газеты первой половины XIX века[609]), то характер газетного дела со второй половины столетия меняется. Стремительно возрастает общее число газет, повышается их роль в жизни страны, появляется большое количество газет общественно-литературных, причем как в столичных городах, так и в провинции. Подобно журналам, газеты также адресуются определенному читателю, который в значительной степени влияет и на ее материал, и на ее структуру. В них гораздо в большей степени, нежели раньше, печатается беллетристика — как малые жанры (рассказ, очерк, сценки), так и романы «с продолжением». Газета, выходящая ежедневно или же несколько раз в неделю, начинает отражать не только новости, но и события календарного характера. С 60‐х годов в газетах чаще и чаще встречаются святочные материалы, и прежде всего — полюбившиеся читательской публике святочные и рождественские рассказы. В особенности это характеризует так называемую «бульварную» прессу с ее стремлением угодить невзыскательной публике из средних слоев городского и сельского населения. Первые образцы «бульварной» прессы появляются уже в 60‐х годах («Петербургский листок», «Петербургская газета»); в 80‐х годах к ним присоединяются «Биржевые ведомости», «Московский листок» и некоторые другие. Наряду с освещением сенсационных событий и новостей, такие издания очень быстро подхватывают идею делать газету согласно с календарем, поэтому именно они со временем становятся основными поставщиками святочного рассказа. Так, «Московский листок» в годы своего расцвета в номерах, выходивших к Рождеству, обычно печатал свыше десятка таких рассказов[610]. То же самое можно сказать и о газетах, издававшихся в провинции: они никогда не ограничивались освещением местных или общероссийских новостей, но печатали и беллетристические произведения, в праздничных номерах неизменно повествовавшие о праздничных событиях.

Итак, пореформенное время в России характеризуется активным ростом и расширением периодической печати, которая теперь дифференцируется в зависимости от читательской аудитории. Читателями периодики, наряду с «просвещенными» слоями общества, становятся и мещане, и городские бедняки, а со временем — и грамотное крестьянство. Еще недавно вполне удовлетворенные купленными на базарах и ярмарках лубочными книжными изданиями, эти слои русского общества начинают испытывать нужду в новом чтении, более «цивилизованном», которое знакомило бы их с новостями современной жизни, сенсациями, происшествиями, а также с переводными и оригинальными современными романами. Эту потребность новой читательской публики сразу же почувствовали люди, принадлежащие к новому типу журналистов и газетчиков, которые берутся за издание периодики нового типа[611]. Постепенно зарождается «массовая» пресса («тонкие» журналы, массовые и бульварные газеты). «Массовая» пресса, рассчитывая на нетребовательного, но уже нуждающегося в современной информации читателя, осознала двойственность этого читателя: ему нужны были, с одной стороны, сенсации, с другой — опора на привычные для него культурные стереотипы фольклорного характера. Поэтому в возникавших один за другим изданиях отражаются и происшествия (то, что случилось только что — вчера или даже сегодня), и жизнь, которая была всегда — традиция. Именно эта традиционность, отражавшая консервативность сознания нового читателя, и вызывала внимание к календарным сведениям и календарным сюжетным текстам. Как когда-то на святках рассказывались «страшные» истории, поддерживавшие и усугублявшие настроение участников праздника, так теперь в массовом издании можно было уже не услышать, а прочесть рассказ святочного содержания. Конечно, это не была прежняя наивная быличка с ее безусловной верой рассказчику; это была ее литературная переработка с более сложным сюжетом и более или менее психологической разработкой характеров героев и мотивировкой их действий. Но фактически почти каждый такой текст может быть возведен к одному из сюжетов святочных быличек.