Русский святочный рассказ. Становление жанра (2-е издание)

I

Давно уже Анна мечтала показать своего мальчика бабушке и дедушке. Но чтобы добраться до них, нужно было проехать всю Германию, а чтобы старики Сидовы покинули свой уютный деревенский дом на берегах Рейна и ради свидания с дочерью и внуком сами приехали в отдаленный уездный город Восточной Пруссии, — муж Анны, ландрат Валлентин, конечно, не мог требовать. Итак, ему волей-неволей пришлось наконец согласиться: неожиданно нагрянуть на Рождество к родителям Анны.

Повезли с собой и няню.

По разным боковым железнодорожным веткам путники наконец попали на линию Эйдкунен — Берлин и, проехав еще целую ночь, прибыли на рассвете в столицу империи. Здесь решено было оставаться до следующего утра, чтобы сделать некоторые необходимые рождественские покупки.

И вот, когда господин и госпожа Валлентин с этой целью вышли из гостиницы и очутились в самом центре предпраздничной давки большого города, молодая женщина боязливо прижалась к мужу, точно чувствуя себя в безопасности только таким образом. Мальчика оставили на попечении няни. На нее, на эту добродушную, преданную литвинку, конечно, можно было вполне положиться. А все-таки молодая мать беспокоилась за ребенка.

— Чтоб ни на минуту не оставлять мне Фрица без присмотра, няня! Я постараюсь быть дома в шесть часов. Только, пожалуйста, пусть он обедает ровно в четыре, слышишь, няня!

На лестнице госпоже Валлентин вдруг показалось, что лучше еще поручить кому-нибудь в гостинице верховный надзор над няней.

— По-твоему, горничная, кельнер или швейцар выкажут больше заботливости о Фриценьке, чем наша няня? — смеясь спросил ее муж.

— Ах, Берлин такой ужасный город! — возразила молодая женщина. — Подумать только: в нем живет более полутора миллиона людей, а мы не знаем ни одной души, никто даже на нас и не взглянет.

— Вот, кстати, кто-то смотрит, — быстро заметил ей муж.

Анна все еще в нерешительности стояла в передней; при последних словах мужа она вздрогнула. Какой-то господин в шубе и цилиндре, с бритым бледным лицом и большими грустными глазами, уже несколько времени пристально разглядывал ее; заметив ее взгляд, он вдруг снял шляпу и вежливо поклонился ей.

Валлентин машинально ответил на поклон, хотя незнакомец смотрел только на его жену.

— Кто это такой? Ты знаешь этого господина? — спросил он вполголоса.

Господин, по-видимому, ждал, что с ним заговорят.

Но Анна стояла неподвижно.

— Это Курт, — шепнула она мужу.

— Курт, ах, да, твой двоюродный брат, гм! — сказал Валлентин, задумчиво качая головой.

И Анна почувствовала, что беседа с родственником не доставит особенного удовольствия ее супругу. Она сделала вид, что не узнает кузена.

Ее неловкое молчание заставило его пройти, тоже молча, мимо них.

— Отлично, что так вышло! — сказал ей муж, вздыхая с облегчением. — Между вами не может быть ничего общего после горя, которое он причинил твоей семье.

Анне пришлось с этим согласиться. Но обоим им было как-то не по себе, когда они вышли на шумную Фридрихштрассе.

Семья Курта Сидова уже давно от него отказалась. В юности он проявлял большие способности к живописи, и его определили в академию в Дюссельдорфе. Уже с ранних лет он причинял родным много горя своим легкомысленным поведением. Анна неоднократно являлась его заступницей перед ними. Но отец Курта, занимавший видный административный пост, был преисполнен сознанием своего долга. Когда однажды юный ученик академии, отбывавший в то время воинскую повинность, уехал без отпуска в Кельн и принял участие в праздновании карнавала и в разных попойках — чем, конечно, навлек на себя справедливый гнев начальства, — отношения между отцом и сыном очень испортились. Последствия поступка оказались крайне серьезными: Курт был подвергнут строгому наказанию военным начальством, а так как все газеты прокричали о скандале, отец Курта имел крупные неприятности по службе. С тех пор Курт стал считаться блудным сыном. В довершение всего он не выказал ни малейшего стремления искренним раскаянием и изменением образа жизни, — как того требовал отец, — заслужить себе прощение. Когда и в Мюнхене, где он также не замедлил попасть в веселую компанию, он был за какую-то новую выходку исключен из академии, отец отказал ему во всякой материальной поддержке. Курту пришлось оставить дальнейшие занятия живописью. Довелось ему послужить и корабельным кельнером, и кухонным мужиком, и газетчиком. Наконец, когда все родственники отвернулись от него, он написал своей двоюродной сестре Анне, откровенно рассказал ей о своей нужде и просил ее походатайствовать о помощи перед дядей и теткой. Его собственных родителей тогда уже не было в живых: они умерли почти одновременно. Курту было послано небольшое денежное пособие. По истечении трех лет эта сумма была возвращена с процентами через посредство сан-францисской банкирской конторы, и с тех пор о Курте никто не слыхал.

Анна, чувствительная по природе, нескоро могла отделаться от впечатления, которое произвел на нее странный, серьезный, грустный взгляд двоюродного брата. Нужды он, очевидно, больше не терпел. Об этом свидетельствовала вся его внешность; это доказывало и то обстоятельство, что он жил в такой дорогой гостинице. Вероятно, в нем произошла и внутренняя перемена. «Чем он теперь?» — спрашивала она себя.

Разнообразные новые впечатления большого города, суета на улицах, блестящие магазины с роскошно убранными витринами мало-помалу вытеснили из памяти Анны встречу с двоюродным братом.

Единственно, что в глубине души волновало ее во все время странствований из магазина в магазин, — это была мысль о маленьком Фрице.