Русский святочный рассказ. Становление жанра (2-е издание)

Святочная «продукция» Н. А. Лейкина

В наименьшей степени процесс утраты святочными рассказами календарной прикрепленности затронул юмористические тексты, образцом которых может послужить «святочная продукция» издателя знаменитых «Осколков» Н. А. Лейкина. Лейкин начал свою литературную деятельность в начале 1860‐х годов, когда он сотрудничал в изданиях разных направлений — «Библиотеке для чтения», «Отечественных записках», «Современнике», «Искре», а с начала 1870‐х годов — в «Петербургской газете». Почти в течение четверти века (с 1881 по 1905 год) Лейкин издавал самый популярный и самый либеральный из всей юмористической прессы журнал «Осколки», в котором печатались почти все известные юмористы конца века — В. В. Билибин, Л. И. Пальмин, Л. Н. Трефолев, А. П. Чехов и другие. Сам Лейкин, отличавшийся, по сведениям современников, «фантастической работоспособностью», поместил в «Осколках» около полутора тысяч своих произведений. Подавляющее их число написано в жанре сценок. Этот жанр, который обычно считают восходящим к физиологическому очерку 1840‐х годов, постепенно утратил социальную остроту, свойственную очерку-сценке писателей «натуральной школы», и превратился в чисто развлекательный. Он был подхвачен юмористической журналистикой, которой вполне подошел из‐за удобства обыгрывания в нем речевых и поведенческих штампов разных слоев общества. По крайней мере, «Развлечение», один из первых еженедельников, уже с 1859 года печатает сценки в каждом номере. В большинстве своем образцы этого жанра представляли собой поверхностно и довольно небрежно написанные комические бытовые картинки. И сценки Лейкина в этом отношении не составляют исключения. «Ориентация на вкусы своего читателя все больше низводила его произведения до уровня второсортной литературы»[778].

В сценках, публикуемых в «Осколках», Лейкин рисует своих героев в самой разнообразной обстановке и в самых разнообразных обстоятельствах. Как пишет А. П. Чудаков, герой Лейкина «попадает в орбиту изображения в любое время года, в будни и в праздники, днем и вечером, ночью и на рассвете»[779]. Сочиняя текст (а иногда и несколько текстов) к каждому номеру своего еженедельника, Лейкин реагировал на все в той или иной мере значимые даты календаря: сезонная и праздничная тематика была для него естественна и постоянна. Как иронически писал об «Осколках» Чехов, «шарж любезен, но незнание чинов и времен года не допускается»[780]. Персонажи сценок Лейкина обычно действуют в то календарное время, на которое приходится выпуск очередного номера. Поэтому его сценки в совокупности представляют собой описание быта и жизни героев в течение всего года. Отсюда неизбежные и многократные повторы: в журнальных выпусках разных лет, но одной и той же календарной даты появляются тематически сходные тексты. Как пасхальные номера «Осколков» рассказывают о поведении героев во время Пасхальной недели, а летние посвящены чаще всего дачной тематике, так рождественский и два следующих за ним выпуска фокусируются на всевозможных событиях, порожденных рождественско-новогодними коллизиями. Лейкин пишет о том смешном и забавном, что случается именно в данное время. Поэтому и названия святочных сценок Лейкина, как правило, обозначают время действия. «На святках», «Перед Рождеством», «Накануне Рождества», «Канун Рождества», «В Рождество», «В Рождественское утро», «Перед Новым годом», «В Новый год», «Новый год», «В Крещенский сочельник», «В Крещенье» и т. п.[781] Некоторые названия повторяются из года в год. Иногда заголовок фиксирует не только время, но и место действия или ситуацию: «Святочная вечеринка», «Святочные гадания», «Ряженые», «Визитная карточка», «На елке», «Около елок» и т. п. География лейкинских сценок ограничивается Петербургом — городом, в котором писатель жил и в котором издавался его журнал. Исходя из этого, Лейкина можно назвать юмористом-бытописателем петербургских святок.

Социальный круг лейкинских персонажей достаточно узок и постоянен: чаще всего это купечество и люди, так или иначе связанные с купеческим миром, — члены их семей, слуги, приказчики, подмастерья, мальчики «в людях», дворники. Сам выходец из купеческой среды, Лейкин прекрасно знал этот мир. Иногда же героями сценок становятся мелкие петербургские чиновники, военные низших чинов или крестьяне-торговцы, приехавшие на рождественский торг в столицу (рыночные и лавочные сцены[782]).

Начиная с XVIII века святки в среде купцов неоднократно изображались в русской святочной литературе. Вспомним хотя бы повесть Погодина «Суженый», герой которой пробился в купеческое сословие и сумел именно на святках завоевать богатую невесту. Близка эта тема и Н. Полевому: герои ряда рассказов в «Разговоре на святках» — купцы и купеческие дети. Но между изображением купеческих святок первой половины XIX века и его конца есть существенная разница: в начале века именно купечество, еще не порвавшее с народной традицией, было для литераторов носителем и хранителем святочных обрядов. В конце XIX века положение изменилось — к этому времени деревенские святочные обычаи уже почти вышли из быта горожан. Потребность отмечать праздник у них осталась, однако традиция его переживания и проведения была утрачена. Поэтому горожане, и в особенности купцы, только недавно вышедшие из деревни, помня еще о том, что обряд следует соблюдать, утратили, однако, умение его соблюдать, из‐за чего оказались в жалком положении. Эту смешную и в чем-то ущербную черту купечества и подметил Лейкин. Все его «купеческие» святочные сценки строятся на внутреннем противоречии: с одной стороны, осознание того, что святки праздновать нужно, с другой — полное неумение отпраздновать их так, как полагалось, и неспособность получить от праздника истинное удовольствие.

Так, в сценке, изображающей святочную вечеринку в купеческом доме, тоскующая молодежь не может найти себе занятия, а «седая дама» вспоминает о веселых святках прошлого — гаданиях, подблюдных песнях, ряженых («Бывало, от ряженых отбоя нет») и т. п. Когда же в дом приходят ряженые, их не принимают из опасения, чтобы они чего-нибудь не украли: «Мы ряженых не принимаем»[783]. В сценке «Охота пуще неволи» не принятые в доме ряженые с обидой говорят, что их уже «из шести местов выгнали»[784]. В «Святочной вечеринке» изображен скучный праздничный вечер в доме купца Беспятова с томительным ожиданием «женихов» — купеческих сынков, которые предпочли купеческих дочек девицам «с островов». Когда же появляются ряженые, все выходят в прихожую посмотреть на них, чтобы хоть как-то рассеять скуку[785]. В сценке «Костюмированный вечер» описывается «бал», на котором мужчины, нарядившиеся кто в польский костюм, кто Мефистофелем, кто в «овечью шкуру аркадского пастуха», увидев своих замаскированных жен, шокированы их неприличным видом: «Ты бы еще акробаткой вырядилась», — говорит один из них супруге[786]. Герои больше не способны переживать праздник как праздник — прежняя непосредственность праздничной атмосферы оказывается утраченной, а вместе с нею — и сама сущность святочного торжества.

Совершенно естественная и необходимая на святках щедрость, проявляющаяся в благопожелательных песнях (колядках, щедровках) и в одаривании колядовщиков, столь нормальная для участников традиционных святок, в мире лейкинских героев отсутствует. В сценке «В Рождество» купец Бокалов не разрешает никому трогать еду с накрытого рождественского стола, чтобы не испортить его вида до того момента, пока не пришли «основательные» гости. «Стану я для них хорошую закуску ворошить», — говорит он, запретив племяннику полакомиться, а потом подсчитывает на счетах, во что ему обошлись рождественские подарки родственникам и прислуге[787]. В сценке «В Рождество» купец Матвей Романович Оголовкин в присутствии пришедших к нему с поздравлениями крестников жалуется на подорожание и свои праздничные издержки[788]. В сценке «Канун Рождества» супруги Отмазаевы, безобразно ругаясь, спорят о подарках прислуге и пугают детей наказанием за то, что те оскоромились от поросенка и надевали маски[789]. В этом мире традиционный обычай поздравления с праздником превращается в утомительную и надоевшую обязанность — нанесение пресловутых праздничных визитов (от которых уже никто не получает никакого удовольствия — ни сами визитеры, ни хозяева) и рассылку визитных карточек с поздравлением[790].

Скука, ложь и алчность царят здесь и заражают собой всех окружающих — слуг, гостей, детей. Две кухарки обсуждают (и осуждают) полученные от хозяйки подарки[791], купец Головатов, устроивший елку в детском приюте, больше всего доволен своим «благородным» поступком[792], дети «именитого купца Терентия Степановича Подоплясова» заигрывают с отцом и льстят ему, чтобы получить от него побольше денег и подарков[793]. Тем самым для Лейкина святки оказываются временем, которое позволяет ему высмеять определенные черты купеческого мира. Купечество, изображавшееся в литературе первой трети XIX века носителем и хранителем старой народной русской культуры, в сценках Лейкина оказывается сословием, лишенным народных корней, утратившим те основы, которые связывали его с народной жизнью[794].

«Осколки» Лейкина и другие юмористические журналы 1880‐х годов («Стрекоза», «Будильник», «Зритель») и были той почвой, на которой в значительной степени формировалось «календарное» мышление раннего Чехова.