Русский святочный рассказ. Становление жанра (2-е издание)

Еще одним свидетельством кризиса, переживаемого святочным рассказом, является появление пародий на него, которые во множестве начинают встречаться в праздничных номерах периодики в последнее десятилетие XIX века. Появление пародии на жанр всегда означает осознанность этого жанра и его освоенность, а иногда и изжитость. В таких пародийных текстах обычно изображались писатели, перебирающие в своем сознании сюжеты и «антураж» для очередного святочного рассказа, или же описывались муки газетчика, «вымучивающего» к празднику очередной святочный текст. Эти процессы, происходившие внутри святочного жанра, нашли отражение в «Рождественских рассказах» В. М. Дорошевича о покупке писателями на Большом базаре рождественских сюжетов[764], в нескольких пародиях Чехова и И. Н. Потапенко[765], в текстах, рассказывающих о сложностях процесса создания святочного рассказа («Что надо делать» С. А. Сафонова[766], «Рождественский рассказ» <С. В. Потресова> С. Яблоновского[767]) и, наконец, в многочисленных святочных анекдотах и сценках юмористических журналов, где высмеивались избитые святочные сюжеты, а заодно — писатели и читатели, получившие нервное потрясение, одни — от писания, другие — от чтения «страшных» святочных рассказов[768]. Юмористические журналы конца века часто помещали шутки на тему святок и святочных рассказов, впрочем, по преимуществу довольно плоские. Особенно обильны такие шуточные святочные заметки в журнале «Осколки», юмористы которого из года в год неустанно высмеивали штампы «страшных» святочных историй. Приведу только один пример. В рождественском номере «Осколков» за 1896 год содержится следующий текст:

В купеческом доме.

— Ты что это, Варвара, за обедом читаешь такую поганую газету?

— Да чем же, маменька, она поганая?

— Как чем, коли это рождественский номер и там сегодня про чертей да про мертвецов все написано?.. Брось сейчас газету и ступай руки вымой![769]

«Святочный ажиотаж» высмеивался также и в карикатурах праздничных номеров юмористических еженедельников[770]. Настало время, когда без пародийных материалов не обходилось ни одно издание — их можно было найти и в серьезных газетах, и в толстых журналах, и, конечно же, в массовых и юмористических еженедельниках[771].

Кризис святочного рассказа проявился и в размывании его границ, неизбежно следовавшем за расширением количества святочных мотивов. Мотивы, связываясь по ассоциации, один за другим «притягивались» к этому жанру как в большей или меньшей степени соответствующие теме Рождества и святок. Поиск оригинальных решений приводил писателей к расшатыванию формы и к слиянию праздничных рассказов с теми, которые и не претендовали на связь с календарем. В рождественских выпусках периодических изданий могли печататься тексты, сюжетно не приуроченные к празднику, но тем или иным способом содержательно с ним связанные. Примечательно, что само время опубликования начинало «высвечивать» в произведении именно те черты текста, которые могли быть рассмотрены как святочные. Этот феномен восприятия художественного текста срабатывал в периодике неоднократно: текст, внесенный в праздничный номер, воспринимался как святочный, а вынесенный за его пределы утрачивал (или заглушал) в себе мотивы, которые могли быть рассмотрены как святочные[772]. Так, например, Чехов, посылая в 1890 году в «Новое время» рассказ «Гусев», писал о нем Суворину как о тексте, «подходящем» для «Рождественского выпуска». И действительно, праздничная дата опубликования этого рассказа акцентировала в нем те мотивы (воспоминания, родины, семьи, русской зимы), которые при чтении его в собрании сочинений писателя вовсе не воспринимаются как святочные. В таком почти безграничном расширении количества мотивов таилась определенная опасность для святочного жанра: бесконечно увеличивая корпус святочных текстов, новые мотивы неизбежно разрушали его.