Русский святочный рассказ. Становление жанра (2-е издание)

«Святочный бум» конца XIX века

В последние два десятилетия XIX века «святочная» словесность переживает самый настоящий бум. Подавляющее большинство русских святочных произведений было создано именно в этот период. Почти каждая газета этого времени, столичная и провинциальная, почти каждый журнал не только считали необходимым напечатать на святках приуроченный к ним рассказ (а чаще всего — серию таких рассказов), но и помещали в праздничных номерах подборку материалов, связанных с рождественской, святочной и новогодней тематикой — стихотворения, сценки, фельетоны, очерки, исторические заметки, перепечатки материалов из газет, вышедших в тот же день сто лет назад[659], и т. д. и т. п.

В это же время многие газеты и журналы начинают издавать специальные «Рождественские выпуски», целиком посвященные празднику. В 1888 году газета «Неделя» писала по этому поводу:

Обычай издавать особые номера для рождественских праздников с более или менее художественными гравюрами, хромолитографиями, фотографиями и так далее введен Англией, где в 1879 году «Graphic» первый выпустил подобный номер, а в настоящее время везде во Франции, Англии, Германии и Италии эти издания выходят десятками[660].

В России к концу столетия традицию «Рождественских выпусков» начинают соблюдать едва ли не все литературно-художественные и даже многие официальные издания. Святочные произведения заполняют рождественские номера буквально в неисчислимом количестве. Подлинный масштаб моды на святочную «продукцию» трудно представим: видимо, речь может идти о многих тысячах произведений.

В небольшом количестве святочные рассказы появлялись уже в предпраздничных номерах (один-два рассказа в номере); затем солидная их подборка давалась в «Рождественском выпуске», который порою имел вдвое больший объем, и, наконец, как бы по инерции они продолжали печататься на протяжении двух недель святок, иногда затрагивая и послесвяточное время. «Рождественский выпуск» со временем выработал устойчивую структуру: вначале помещалась официальная информация на праздничную тематику и новогодние политические обозрения[661], затем шли разнообразные сведения о праздновании святок в отдельных районах Российской империи[662], Европы и Америки[663], исторические заметки о праздничных обычаях Древней Руси[664], сообщения о встрече Нового года в столичных клубах[665], рассказы, стихи, поэмы, пьески, пародии, очерки, фельетоны на тему святок. Кроме того, в праздничных номерах иногда давались «технические» рекомендации гадальщикам[666], помещались сообщения о сделанных на Рождество подарках[667], нравоучительные рисунки с объяснениями к ним[668] и т. п.

Примером издания, остро реагировавшего на календарь, и в особенности на зимний праздничный цикл, может послужить «ежемесячный с картинками народный журнал» «Родина», напечатавший за годы своего существования сотни разнообразных святочных материалов, и в том числе большое количество рассказов с традиционными святочными и рождественскими схемами. Из-за дефицита отечественных рассказов в периодике нередко печатались переводы или переложения святочных произведений западноевропейских авторов — А. Доде[669], М. Вебера[670], Г. Х. Андерсена[671], Ги де Мопассана[672] и многих других. В изданиях, целью которых было просвещение и образование народа «на нравственных началах и религиозных истоках православной веры» (как, например, «Чтение для народа» и «Чтение для солдат»), особенно заметен нравоучительный элемент как в рассказах, так и в статьях[673]. Здесь нередко помещались всевозможные поучения-рекомендации, касающиеся благочестивого поведении христианина во время праздника. Так, декабрьский номер ежемесячного журнала «Чтение для народа» за 1887 год содержит заметку «Как следует проводить святые дни праздников», в которой, в частности, говорится:

Всякий понимает, что праздники — дни святые, а в святой день и грех вдвое грешнее. Но вот наша беда: в святые-то дни мы и грешим больше всего. В другое время, например, едва ли кому и на ум придет рядиться да паясничать, а в святки эта бесовская забава будто законное дело[674].

Иллюстрированные еженедельники («Нива», «Родина», «Север», «Всемирная иллюстрация», «Огонек» и другие) давали воспроизведение литографий на самые разнообразные святочные сюжеты — от изображения обрядовых действ до бытовых сценок. Здесь постепенно вырабатывалась специфическая новогодняя символика и эмблематика: страницы рождественских выпусков таких изданий и особенно их обложки пестрели рисунками персонифицированных изображений Старого и Нового года, где Старый год давался в образе старика, а Новый — в виде новорожденного младенца или мальчика. Так, например, на обложке «Рождественского выпуска» «Родины» за 1889 год Новый год нарисован в виде босоногого мальчугана в накидке и с крылышками, стоящего на облаке и смотрящего на занесенную снегом землю. На обложке первого выпуска «Родины» за 1887 год младенец Новый год изображен сидящим на руках у крылатого старика с косой и песочными часами в руках, который стоит на небесах и сыплет на землю из рога изобилия подарочные пакеты с надписью «здоровье», «счастье», «деньги», «любовь» и пр. Словесные антропоморфные образы Старого и Нового года, как мы видели, начали появляться уже со второй половины XVIII века. На протяжении нескольких последующих десятилетий эти образы, постепенно закрепляясь в сознании читательской публики[675], окончательно превратившись наконец в эмблемы — старого времени, одряхлевшего, и нового, народившегося. То, против чего в XVI веке так страстно возражал князь Андрей Курбский, теперь воспринималось как вполне естественное явление. Примерно в том же самом виде эти образы дошли до наших дней. Оформление праздничного выпуска, отличаясь довольно большим разнообразием как литературных, так и изобразительных форм, чаще всего было рассчитано на непритязательный вкус массового читателя.

Такой напряженный интерес периодики к зимнему праздничному циклу объясняется рядом причин. Во-первых, к концу столетия в России повышается светский престиж праздника Рождества. Я уже отмечала, что до середины XIX века он отмечался главным образом церковью. По мере сближения с Западом и, видимо, не без влияния западной (а потом и русской) рождественской литературы праздник Рождества все более и более обмирщался, постепенно теряя религиозные и приобретая чисто светские особенности своего ритуала, одновременно с этим переплетаясь с традицией народных святок. Он, как и на Западе, становился семейным и общественным праздником. Изменения в первую очередь коснулись города, где и начал складываться особый тип праздничного поведения. Печать конца века засвидетельствовала черты того ажиотажа, который охватывал горожан накануне Рождества: это и покупка провизии на праздник, и беготня по магазинам в поисках подарков, и выбор рождественской елки на специальных базарах, и рассылка поздравительных карточек, и взаимное нанесение праздничных визитов, превратившихся в тяжелую «праздничную повинность», которая неоднократно высмеивалась юмористами[676]. Процесс приспосабливания праздника Рождества к новым условиям жизни и отразили средства массовой информации. Они же приняли на себя роль своеобразного его «рекламирования», что выразилось как в публикации разного рода объявлений о праздничных мероприятиях, подарках, елках, провизии, так и в популяризации расхожих его идей.

Во-вторых, «святочный бум» явился результатом резкого роста периодических изданий, число которых по всей Российской империи в последние два десятилетия века возрастает в несколько раз. В этот период начинают выходить десятки новых общественно-литературных и художественных журналов и газет как в столичных городах (Москве и Петербурге), так и в провинции. Газета постепенно становится лицом города или той социальной или интеллектуальной группы, которую она представляет. В этом отношении показательной представляется одна из влиятельнейших консервативных газет «Новое время», которую ее издатель А. С. Суворин адресовал читателю-интеллигенту. В первые годы ее издания (конец 1860 — начало 1870‐х гг.) праздничные материалы, и в том числе святочные рассказы, в газете отсутствуют. Потом же, начиная с 1877 года, на праздники (Рождество и Пасху) в «Новом времени» регулярно печатаются большие рассказы, как правило, принадлежащие перу ведущих писателей. Именно здесь были опубликованы лучшие праздничные тексты Чехова («Ванька», «На пути», «В ученом обществе» («Каштанка»), «Сказка» («Пари»)), Лескова («Рождественский вечер у ипохондрика» («Чертогон»), «Белый орел», «Рождественская ночь в вагоне» («Путешествие с нигилистом»)), И. Ф. Горбунова («Канун Рождества», «С Новым годом! С Новым счастьем!», «Из деревни»), святочные стихотворения К. К. Случевского и многих других писателей и поэтов. Благодаря этому Суворину удалось создать газету, которая опубликовала лучший, на мой взгляд, корпус святочных текстов.

И наконец, в-третьих, демократизация читательского контингента повлекла за собой не только увеличение числа периодических изданий, но и ориентацию их большинства на этого нового читателя — на его жизнь, вкусы, психологию, на свойственные ему представления. Святки и другие народные календарные праздники не вышли еще полностью из быта и сознания этих людей. Потребность читателя в святочных текстах возросла еще и потому, что календарно-праздничный ритуал, постепенно уходя из жизни все еще помнящих его новых жителей города, порождал в них чувство неудовлетворенных праздничных ожиданий, что и стремилась компенсировать пресса[677]. Неудивительно поэтому, что периодика конца века, наряду со святочными материалами, в меньшей степени, но все же достаточно регулярно печатала и материалы, приуроченные к другим календарным (народным и христианским) датам — Крещению, Масленице, Троице, Ивану Купале и пр.[678] Особенно много календарных текстов встречается в юмористических журналах[679]. Но ни крещенские, ни троицкие, ни купальские рассказы по своему количеству не могут сравниться со святочными.

Единственный праздник, который также вызвал к жизни ежегодные специальные праздничные выпуски периодической печати и породил довольно обширную традицию литературного рассказа, — это Пасха. В этом отношении показательно, что А. С. Хомяков, создавая в 1844 году свое переложение «Рождественской песни в прозе», о котором я уже упоминала, меняет календарную приуроченность диккенсовского текста с Рождества на Пасху. В. А. Кошелев следующим образом объясняет это его решение:

Если Диккенс мог ограничиться утопическим гимном «рождественской сказки», — то Хомяков обязан быть серьезнее и отказываться от английской иронии и заменять иронические пассажи прямой моралью… Пасха, праздник искупления, предрасположена к морали гораздо больше, чем Рождество[680].

Кроме того, переориентация текста с Рождества на Пасху объясняется также и тем особым, отличным от европейского, отношением русского человека к празднику Пасхи, специфику которого впервые отметил Гоголь в очерке «Светлое Воскресение», которым он не случайно завершает «Выбранные места из переписки с друзьями»: «В русском человеке есть особенное участие к празднику Светлого Воскресения». И далее: «Только в одной России празднуется этот день так, как ему следует праздноваться!»[681] Однако, несмотря на то что в России Пасха отмечалась в большей степени, чем Рождество, что она считалась «праздником праздников», русская календарная литература начинается не с пасхальных, а со святочных и рождественских рассказов. Пасхальные же тексты явились производным рождественских[682].