Добыча хищника

Глава 18

Сейчас я занималась очень важным делом – брала удар на себя.

Никто бы не сделал этого лучше.

И это продлилось миллионы световых лет, не иначе. Какая-нибудь звезда успела взорваться, превращаясь в сверхновую.

Пока его губы двигались поверх моих – я умирала и возрождалась сотни, а может тысячи или миллионы раз.

Затуманенный наслаждением взгляд вернул меня к жизни, заставив сделать глубокий вдох – мы оба дышали, как сумасшедшие.

– Осталось восемь, Эля, – услышала я его голос.

… а затем он просто исчез, оставив меня на полу.

Оглушенная, едва способная соображать, я судорожно глотала кислород.

Закрыв лицо руками, я стиснула зубы, чтобы удержаться от самого большого искушения на свете – попросить его вернуться. Кричать его чертово имя, кричать до хрипа, пока его губы снова не сомнут мои.

А затем спустя много бесцельных минут, спустя миллиарды прожитых мгновений, когда мир менялся вокруг, оставляя неизменным только то, что отныне я чувствовала, на горизонте снова вспыхнул рассвет.

Необычайно яркий, как мазок алой краски, он разлился над темной Волгой, высвечивая конструкцию арочного моста, соединяющего два берега. На башнях и в куполах монастырских зданий заиграл несмелый свет.

Когда я вышла во двор, натягивая куртку, меня уже ждали.

Из кабины военного грузовика соскочил на землю Шилов. Мы обменялись взглядами – кажется, он испытывал ко мне странную смесь чувств: от брезгливого отвращения до иррационального восхищения.

Плевать.

Я забралась в фургон и уселась на лавку, сохраняя на лице хмурое и неприветливое выражение. Я не желала, чтобы меня трогали. Кажется, я не просто оказалась в пасти глубоководного удильщика, я позволила ему меня сожрать, добровольно.

Сев на противоположную лавку, Шилов криво усмехнулся:

– Что значит «осталось восемь»?

Я сжала кулаки, пряча взгляд.

Полковник слышал каждое слово, произнесенное нами. И видел, пожалуй, достаточно.

– Бусин в четках.

– Каких бусин?

– Это вас не касается, – я склонилась к коленям, обхватывая их руками.

– Ошибаешься, Эля.

Я спрятала лицо в сгибе локтя, чувствуя себя раздавленной, униженной и одинокой.

Когда мы вернулись на базу, Шилов дал мне лишь десять минут, чтобы привести в порядок мысли и переодеться. Мне бы понадобилась целая вечность, на самом деле.

Когда я оказалась в лаборатории, Инна усадила меня на кушетку, перетянула жгутом руку, чтобы взять кровь.

– Мы должны посмотреть, как реагирует твой организм на метку, – сказала она сухо, – еще ни одна девушка не прожила так долго.

Это она не со зла, конечно.

Закончив, она положила руку мне на плечо и заглянула мне в глаза:

– Ты молодец, Эля. Ты не сделала ничего, за что тебе бы следовало стыдиться.

Она стянула перчатки, сопровождая меня к двери, за которой меня ждала экзекуция пострашнее. Я должна была встретиться с членами команды.

Однако, за дверью меня ждал один Галоян.

Черт бы его побрал.

Выражение его лица говорило само за себя: он был раздражен и крайне разочарован.

Слегка помятый, с покрасневшими глазами, свидетельствующими о том, что он не спал всю ночь, он выглядел, как восставший зомби и единственное, что он желал, наверно, выклевать мне весь мозг.

– Пойдемте со мной, Эля, – и покуда мы брели по коридору к кабинету, который он делил с Сухановым, он шипел: – Вам выпала такая возможность, Черникова! Вы просто… даже представить не можете, какие тайны он может раскрыть, какими обладает возможностями, что знает о Вселенной, но… вы… о, вы способны только на то, чтобы говорить ему всякую чушь! Ваши методы… Боже, вы редкостная дура!

Я еще не вошла в его кабинет, а слушать это дальше у меня отпало всякое желание.

– Вам следовало самому поехать туда и поговорить с ним с глазу на глаз обо всех этих тайнах мира, – протянула я до того небрежно, что Галоян, опешив, обернулся ко мне.

– Я бы и поехал, – поджав от злости верхнюю губу, процедил он. – Но у вас есть то, в чем он сейчас нуждается.

– Редкий ум и эмпатия?

Зрачки Галояна расширились. Похоже, я почти довела его до бешенства.

– Неужели вы тешите себя мыслью, что он оставит вас в живых? – и на секунду у него на лице промелькнуло выражение полнейшего превосходства, будто он знал то, чего я не знаю.

Распахнув кабинет, он нетерпеливым жестом пригласил меня войти.

Когда я несмело вошла, подумывая, на самом деле, просто сбежать, Давид подошел к своему столу и указал мне на кресло:

– Садитесь.

– Это зачем? – я спрятала руки в карманы толстовки, потому что меня начало потряхивать от волнения.

– Покажу вам кое-что.

Сердце у меня тревожно забилось.

– Быстрее, Элеонора, у нас совещание через десять минут. Видео длится не дольше семи.

Встав за креслом, он зловеще опустил на его спинку ладони, а когда я села, склонился через мое плечо, чтобы запустить проигрыватель:

– Посмотрите внимательно, – и замерев у меня над ухом, он прошептал: – Чтобы поймать его, нам пришлось повозится.

Давид щелкнул мышкой, и на экран выскочило черное окошко. Я увидела, как в странно знакомое мне помещение втаскивают девушку. Она пытается вырываться, но ее бросают на пол. Следующий кадр оглушает меня, словно удар по голове: в полумраке показывается Константин. Он вынимает нож, присаживается перед незнакомкой на корточки и, схватив ее за руку, делает быстрый надрез у нее на запястье. Это все происходит механически, быстро и выверено – так, будто это и не Суров вовсе, а заведенный механизм, чудовищный алгоритм, робот.

Девушка скукоживается на полу. Я замечаю, как мерцает метка у нее на щеке.

Она пытается остановить кровь, ее рот искажается в страшном крике.

Давид демонстрирует мне запись без звука, но я будто слышу, как незнакомка просит о помощи, как бьется об пол, умоляет.

– Сейчас уже, – проговорил у меня над ухом Давид.

В момент, когда на записи появился Тайгет Касар, Галоян судорожно втянул носом воздух.

Из черного огня чужак будто вышагнул под слабый свет. Он ничуть не торопился – замер рядом с жертвой, возвышаясь над ней, словно монумент. На нем куртка с поднятым воротом, синие джинсы и кроссовки – он словно оказался здесь случайно.

Внутри у меня возникает смертельная воронка, я вся холодею.

Чужак преодолевает расстояние до жертвы с медлительностью человека, который пресыщен всеми удовольствиями на свете. Девушка забивается в самый угол и застывает, лишь ее грудная клетка ходит ходуном от надсадного дыхания.

Чужак присаживается перед ней на корточки, убирает волосы с ее лица, чтобы хорошенько рассмотреть свою новую хейэри. Он кажется терпеливым и ласковым – по крайней мере, я вижу, как он стирает слезы с ее щеки. Но в следующую секунду, он склоняется к ее лицу и проводит языком по ее губам. Она дергается так резко, что и во мне все вздрагивает. Спокойным движением Тайгет хватает ее за волосы и, поднимаясь, тащит за собой по полу. Ее ноги дергаются, она истошно кричит…

– Хватит! – подскочив на ноги, я постаралась выбраться из-за стола.

Сердце забило во мне так яростно, что я пошатнулась.

– Вы не видели еще самое интересное, – с усмешкой сказал Галоян. – Может, вы не понимаете, Элеонора, какую цель мы преследуем и чем жертвуем здесь каждый день? Думаете, нам не было жаль ее? Или жаль вас? Нет, вы не просто часть эксперимента, вы кусок мяса, если дело касается выживания целой расы!

Я с силой оттолкнула его, выбегая прочь из кабинета.

И каково же было мое удивление, когда я врезалась во что-то твердое и непоколебимое, словно стена.

– Эля?

Я подняла глаза, полные слез, – Суров.

***

Это часть моей жизни была самой неинтересной. Ее смело можно поставить на перемотку, потому что она наполнена лишь глупыми переживаниями. То, что происходило в моей душе, пожалуй, стоит, вообще, не брать в расчет. Контактер не должен быть пристрастен, тем более к объекту исследований.

Это что-то вроде Стокгольмского синдрома, сказал бы профессор Севастьянов. Мне же на ум шла иная догма: «Вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, нельзя узнать кого-то, проникнуть в его желания и веру, не полюбив так, как он любит себя[1]». Мне казалось, я влюблена… Смешно, конечно, но влюблена так сильно, что боль от увиденного до сих пор выворачивает жилы в моем теле.

Я вспомнила глупую сцену в коридоре, когда дала деру, едва Суров попытался ухватить меня за рукав толстовки. Наверное, он не ожидал, что я буду настолько неблагодарной и отнесусь к нему с таким пренебрежением после нашей разлуки. Но все было гораздо хуже – я просто возненавидела его…

… их всех!

И теперь я сидела на корточках, прижавшись спиной к стене, обдумывая, кому я, вообще, могу доверять? Не бросят ли меня на съедение чужаку, если понадобится? Очень удобно прикрывать свои омерзительные поступки заботой обо всем человечестве.

Что сказал бы Суров, предъяви я ему то, что он сделал с той девушкой?

Стал ли он плохим человеком, пожертвовав незнакомкой ради блага миллионов людей? Стал ли?

Нужно ли сейчас думать об этом, сокрушаться о жестокости людей, страдать от непонимания того, за что именно я борюсь?

В мире еще много хорошего, черт возьми. В людях много хорошего.

Я вскинула голову, заметив, что надо мной возвышается Севастьянов.

– Дайте минутку, пожалуйста, – зажала я переносицу. – Мне просто нужно немного времени.

По-старчески кряхтя, он уселся рядом со мной.

– Знаете, о чем я подумал, Эля? – спросил он. – Когда чужак сказал, что он часть Халара, мы подумали, что он некое производное от этой материи. Но теперь я склонен думать, что он напрямую с ним связан. Получая эмоции от вас, он транслирует их дальше. Это, как уколоть руку – боль возникает только в руке, но мозг понимает это и запоминает. То есть, я подумал, что чужаки – это средства познания нашего мира. Они существуют для решения определенной задачи, но попутно собирают материал о нас. Эмоции и чувства – это тонкий мир, Эля. Они ощущают эмоции страха и злости как закономерность, иные чувства вводят их в ступор.

Я изумленно повернула голову, вглядываясь в профиль профессора.

Он расслабленно вытянул ноги и прижался затылком к стене.

– Впервые вы столкнулись с ним в ловушке, – продолжил он, – и он заинтересовался вами только по одной причине, вы испытывали к нему не только ненависть.

– Мне стало его жаль, – обронила я. – Он был похож на человека и… – улыбнулась: – он был дьявольски остроумен.

– А сейчас? Что вы к нему испытываете?

Я смутилась, но ответила честно:

– Влечение.

– И только?

Я стиснула зубы.

– И только.

– Чувствуя ваши эмоции, он познает не только вас, через них он познает весь наш мир вашими глазами. Я думаю, вы очень эмоциональны, а для него каждый новый оттенок ваших чувств – открытие. Скихр усиливает вашу связь. Эта метка словно трекер, который вешают на редких птиц, она передает ему все: ваше местоположение и состояние, вплоть до состава крови и температуры тела. Но она исполняет и другую функцию, подготавливает ваш организм к слиянию.