Место в будущем

Глава #3

Меня госпитализировали и положили в палату, сказав не волноваться ни о чем, кроме своего выздоровления — впрочем, не сказав, какого именно выздоровления. Я не задавал лишних вопросов, а врач неохотно распространялся о моем недуге, видимо, стараясь избегать прямого обсуждения проблем. Впрочем, он избегал не только их, но и меня самого, являясь в палату раз в два-три дня, а то и реже. Медсестры тоже не являлись ко мне слишком часто, видимо, довольствуясь показателями с электроники в своей комнате контроля, аналогичной нашей.

Возможно, я чувствовал себя одиноко, но, в то же время, мне хотелось убежать от остальных, скрыть проблему, вставшую передо мной сейчас. «Я буду обузой для всех» — приходило мне на ум. Но в эти же моменты меня укалывало осознание глупости этих слов: наивности, наигранности и типичности их.

Дни проходили спокойно и очень скучно, даже скучнее, чем на работе. Я не мог пользоваться дополненной реальностью — как-то окна все же смогли отключить. И хоть действовали указатели со всплывающими окнами, на большее рассчитывать не приходилось. Странное ощущение — я чувствовал, что мир был не настоящим, но я больше не мог развернуть себе на благо эту картинку, довольствуясь какой-то демо-версией. Эта была другая клетка, нежели та, в какой я оказался в реакторной — она была сильнее похожа на тюремную, а разум — на трезвый (впрочем, я уже сомневался в этом).

Время от времени меня посещали какие-то сбои: графические, с которыми я сталкивался раньше, а также звуковые: словно скрежет или речь людей вдали — возможно, эти звуки когда-то были заглушены системой для более комфортного существования, но теперь, черт бы подрал мой хороший от природы слух, я мучаюсь от шагов в соседней комнате.

Все эти переборки, созданные так основательно, ощущались теперь как просто картонка — так оно и было, наверное, а все остальное дорисовывала электроника, позволяя снизить стресс. Кстати говоря, это можно назвать и плюсом, потому что я, забавно, научился различать людей по звуку их ходьбы: доктор, тяжело ступающий по металлическим пластинам, казался издалека големом, огром — толстым и тяжелым, вялым и тучным. Медсестры со всей женской грациозностью, словно феечки, перескакивали вокруг него, сопровождая.

Сказочное восприятие всего этого портил металлический скрежет некоторых конструкций, по всей видимости, автоматических дверей или даже лифтов, отдающих царапающим отзвуком. Иногда мне казалось, что над моей головой кто-то точит ножи, а живительный воздух, проходящий через вентиляционные отверстия, несет эту стальную пыль в мои легкие. В горле тут же возникал ком, а дышать становилось тяжело. Благо, это вскоре проходило — я отвлекался на что-то иное.

Именно в эти моменты я научился ценить тишину. Когда все ложились спать, и даже вентиляционная система переходила в экономный режим, наступала почти полная тишина. Впрочем, абсолютного отсутствия звуковосприятия я добиться не мог, все еще держа в голове то умиротворение, когда я «потерял сознание» на работе.

Тогда я не чувствовал проведенных в отключке минут, а на данный момент у меня за спиной уже была пара-тройка прочитанных бумажных книг, небольшая библиотека которых есть в больнице. Все чтиво, представленное здесь, не представляло для меня особого интереса, но другого пути скоротать время не было — разве что встать с кровати и ходить вдоль и поперек по помещению, слушая свои же шаги. Это свело бы меня с ума. Хотя я уже по-тихоньку ехал крышей, раз видел и слышал то, что не должен был. Разве может адекватный человек так зацикливаться на долбанном вентиляторе в потолке? Я мог думать о нем часами, едва удерживая себя от проявления волнения — персонал бы тут же прибежал и усыпил меня на сутки, а такое успокоение приводит к сильным мигреням после пробуждения. Ужасно.

Впрочем, глупо было полагать, что люди не замечали моего состояния: снова к вопросу следящих медсестер. Да и врач не избегал бы меня так, если бы наблюдал что-то другое.

Был еще один способ скоротать время в больнице — это пообщаться с местными пациентами. Но, во-первых, не у всех был допуск к взаимодействую с другими в силу медицинских причин (инфекционный карантин или сломанные ноги, к примеру), а во-вторых, меня самого старались оградить от других под предлогом изучения недуга. Нет, прямым текстом мне никто не запрещал как-то взаимодействовать, но как только я выходил за пределы своей палаты, меня тут же начинала сопровождать медсестра, при которой между двумя больными уже не могло возникнуть разговора — одни неловкие взгляды и паузы. Женщина же просто улыбалась и делала вид, что ничего не видит и не слышит. Но мы-то знали.

Даже самые короткие разговоры ни о чем превращались в какой-то театр неумелых актеров, из-за скуки и накладности которого, меня, в конце концов, просто начали избегать — и, конечно, я бы поступил так же, будь на месте этих людей.

«Не мудрено, что я начал относиться к персоналу несколько грубо.» — говорил я себе, в очередной раз не в силах перебороть раздражительность. Страшное дело: парню всего за двадцать, а он уже ворчит, как старик, ничего не видит, постоянно в каком-то стрессе, потому что все ему мешает… он даже разговор не может завязать (хотя, как я уже сказал, конкретно в этом случае это была не моя проблема).

Уже на третью неделю пребывания в этом учреждении меня стали посещать мысли о том, чтобы притвориться здоровым и вернуться на работу — так была невыносима эта жизнь в этой «лаборатории». Но как ни пытайся, мне не удавалось пройти простейшие тесты врача, выявлявшего у меня «лаги». Я, поймав их, даже не начинал волноваться, а просто шел в палату, стараясь уснуть — они обычно проходили после тихого часа.

Странное ощущение — ты вроде как чувствуешь, что все в порядке с тобой, но подводит что-то чужеродное… Это же не я, это электроника — так зачем держать меня здесь, будто в сервисном центре? Возможно, когда кто-то сдает какой-то орган, есть такое ощущение, мол: «Вырежьте его и замените.» — но это касается почки, сердца, легкого или даже половой системы. Но никак не мозга — и это критическая оговорка, выделяющая мой случай.

Среди всего прочего, я находил еще одно леденящее мое душу знамение: большая часть пациентов принимала какие-то лекарства, некоторые вечно занимались какой-то полезной деятельностью для адаптации тех или иных мышц, а порой я замечал даже умственные упражнения групп с людьми со схожей неврологической проблемой. Другие готовились к операции, а доктора, хлопая по плечам этих пациентов, успокаивали их, не скрывая улыбок — это словно волшебник, который уложит спать, а затем повстречает после пробуждения уже здорового человека.

Даже хирургические роботы, которые я мельком мог видеть, не сверкали своими лезвиями и инструментами — они как бы скрывали себя под милым силиконовым кожухом, на который не то, что приятно смотреть — его приятно даже потрогать. Конечно, я видел (не в больнице), как они выглядят в рабочем состоянии — как машины убийств, призванные кромсать плоть. Это наводило на мысли о восстании машин, скрывающихся сейчас, но я убеждал себя, что это глупо — эти роботы призваны спасать жизни людей и, в общем-то, они делали свою работу вполне успешно, давая сверхвысокую долю успешных операций.

Нет, конечно, писатели-фантасты уже несколько веков строчат книги о том, как искусственный интеллект начнет порабощение людей, но с высоты нашего бытия, плотно переплетенного с этой железной плотью, это выглядит не более, чем средневековый страх перед бесами и ведьмами, прячущимися в людях с веснушками и рыжими волосами. Если искусственный интеллект существует, то, наверное, он не станет этим заниматься. По крайней мере, сейчас все дороги открыты для этого, но станции продолжают функционировать, а люди — здравствовать, обращаясь и к системе, и к братьям меньшим — даже если эти братья напичканы иглами и скальпелями.

Было десять утра, свет в больнице имитировал естественный. У меня перед глазами частенько появлялись артефакты, переводящие его в более мрачные и красноватые тона. Старые проблемы тоже не ушли: сероватые формы все еще преследовали меня под некоторыми углами зрения, а провисания включаемой ДР стали настолько обыденными, что, наверное, кроме как на приеме у врача, я ею уже не пользовался.

Почти сразу, как мне начало надоедать нахождение здесь, я пытался связаться с Фолксом, а он, видимо, специально, не отвечал. Быть может, я умер для него — неработоспособный человек больше не нужен компании и ему самому, а ставка, которую он сделал, была проиграна. Я думал так до тех пор, пока он собственной персоной не пришел ко мне.

Это был еще один день из череды одинаковых. Дверь в палату открылась, я ожидал увидеть медсестру, но вошел Морган — совершенно один. На его лице уже не было такой улыбки, как обычно — оно показывало скорее какую-то задумчивость — возможно, это было его естественное лицо, а не вечная корпоративно необходимая привычка скалить зубы. Он подошел к моей кровати и аккуратно присел на стул рядом, я же, так же молча, приготовился услышать плохие новости.

— Ну, здравствуй, Рома. — молвил мужчина, сложив руки в замок.

— Здравствуйте, мистер Фолкс. — тем же ответил я, сев попрямее.

— Я вижу, дела здесь идут не так хорошо…

— Есть такое. — перебил я, кивая на собеседника, неосознанно обвиняя его.

— Знаю, что докторам ты все рассказал — читал я и отчеты. Но мне интересно послушать тет-а-тет, что же произошло в реакторной такого, после чего у тебя все это началось.

— Если Вы читали все, то ничего нового не узнаете, — я положил руку на грудь и помотал головой.

— И все же… — низким голосом сказал Морган, приподнимая брови.

— Ладно. Ладно. В общем… Зашел в реакторную, все было выключено, начал ставить нейроблоки. Они же постоянно работают, да?

— Угу. — будто отбрасывая лишние детали, кивнул мужчина

— Ну, заменил пару, а потом импульс какой-то, и я отключился. Странное состояние было, словно попал в пустую комнату. Хотя я раньше никогда сознание не терял.

— А что нейроблоки?

— Все нормально было с ними, когда я пришел в норму.

— Так система работала?

— Она выключена была. — непонимающе посмотрел я.

— Нет-нет, я про… э-э-э… управление реактором.

— Ну… Честно говоря, я не помню. — мои плечи самопроизвольно дернулись, и Фолкс, понимая, что здесь я действительно ничего не скрывал, выдохнул и сменил позу.

— Ну, хорошо.

— Подождите, а что случилось-то? Китакадзе не проверял потом? — в недовольстве сказал я, ожидая объяснений.

— Не проверял. — холодно сказал Фолкс, будто давая понять, что на эту тему говорить он больше не станет, а затем, через паузу, продолжил:

— Помнишь, ты мне звонил, а после я встретил Вас с Каори? Где она?

— Без понятия. — ответил я.

— Как она могла пропасть из виду настолько? — он выделил последнее слово, будто для него это было дикостью.

— Ничего о ней не слышал.

— О-кей. Почему она вообще решила пойти к Вам?

— Не знаю.

— Ладно… Если увидишь ее, обязательно сообщи мне. Как угодно, пусть даже с лагающим интерфейсом. Это важно.