Полет миражей

— Кажется, пришли, — борясь с отдышкой, выдохнул вспотевший Эншду.

Мужчина остановился. Его широкий лоб тут же промокнули белым платочком, обильно обработанным отдушкой.

Впереди возвышался невзрачный домишка с ничем не примечательными стенами. Он совершенно не отличался от остальных, раздражая своей нарочитой обыденностью. Невзрачный вход был вырезан прямо посреди широкой пластины из проржавевшего металла, разрисованного потускневшими граффити. Некоторые из них несли совершенно очевидный, утрированный смысл. У входа, больше похожего на небрежную прорезь в отвесной скале, стояли два больших мягких кресла. Сквозь толщу налипшей грязи еле различались когда-то яркие цвета. Потускневший зеленый и замызганный розовый, словно два цербера, охраняли вход в полуразрушенную лачужку.

В нос ударил аромат уличной еды. Видимо, этим пасмурным, угнетающим утром кто-то задумал основательно позавтракать. Запах, а скорее вонь, смешалась с окружающим пространством. Эншду вырвало. Огромный живот встал на пути желудочным массам и принял весь удар на себя. Накрахмаленная, белоснежная рубашка и дорогая фиолетовая ткань жилета мгновенно впитали в себя рвоту. Руки магната пищевой промышленности затряслись. Жалобный писк, смешанный со стоном безвыходности вырвались из нежной глотки страдальца.

Прислуга тут же принялась приводить хозяина в порядок. В ход пошли влажные салфетки, очистители и ароматизаторы. Не в силах продолжать путь, Эншду остановился. Пытаясь отдышаться, он старался не замечать тошнотворной вони, что не давала ему покоя. Небольшая инъекция легкого наркотика заставила его мгновенно забыться. Новая волна эйфории захватила мужчину, и он, наконец, смог взять себя в пухлые, изнеженные руки. С удивлением для себя Эншду отметил, что уже больше десяти минут не думает о еде. Что и говорить, после таких суровых испытаний ни о какой пище не могло быть речи до самого вечера.

— Ведите меня внутрь, — простонал Эншду и в полуобморочном состоянии сделал последний, решающий рывок.

Мужчину с трудом втиснули в узкий проход, немного подогнув податливые границы дверного проема. Тучное тело ввалилось внутрь, утонув в зияющей тьме. Винннербау, словно ящерка, юркнула следом.

К промозглому, густому полумраку глаза привыкали неохотно. Казалось, холод и вонь сгущали воздух, мешая внимать окружающему. Тусклый свет, озарявший внутреннее убранство, проникал только из проема двери. Чтобы освободить ему больше пространства, слуги помогли Эншду отойти в сторону. Тот, кряхтя и постанывая, полностью доверился своим помощникам. В полной тишине процессия направилась к дальнему углу помещения, чтобы длинная скамья, скромно прислонившаяся к стене, смогла принять необъятный зад магната. Виннербау встала рядом и сложила тонкие ручки на животе, так и не решившись последовать примеру Эншду. Может быть, оттого, что скамья не вызывала абсолютно никакого доверия, а, может быть, потому, что кто-то должен был остаться стоять, выразив тем самым почтение хозяину комнатушки.

В центре неуютных апартаментов, силясь не надломить погнутые ножки, занимал чахлый стол из давно проржавевшего, наспех сваренного металла. Неаккуратные швы тонких пластин походили на работу неопытного патологоанатома. Ржавый, в точности как и все окружающее, пол нес в себе признаки старательной уборки. Лишь небольшая цепочка грязных следов тянулась от входа, внося какую-то гармонию в общий облик помещения.

Издав вздох вселенского облегчения, Эншду окинул критическим взором остатки несуществующего интерьера. Взгляд остановился на сгорбленной фигуре, сидевшей на низеньком табурете в дальнем углу зачуханной каморки.

— В каждой реальности мы получаем лишь то, что заслужили, — немного устало произнес некто, прячущийся в сумерках полудня. — Делливир Муэр. Великий мыслитель времен третьей колонизации.

Некто казался худым, немощным и крайне болезненным. Его кости торчали из-под тонкой кожи. Черепок гладкой, словно яйцо, головы прорывался сквозь бесформенный серый балахон, больше смахивающий на мешковину. Неопределенного возраста мужчина глядел в яркую прорезь дверного проема рассеянным взглядом, безвозвратно погрузившись в собственные мысли. Впалые щеки на бледном лице хозяина комнатушки несли следы длительного голодания. Босые и такие же костлявые, как и остальное тело, ноги, испачкались в грязи. Тяжелыми комьями жижа налипала на голые пятки, успев немного подсохнуть. Неизвестно, сколько мужчина сидел неподвижно, ибо его следов до шаткого табурета так никто и не разглядел.

Очнувшись, будто ото сна, мужчина опустил свой гладкий череп, с нежностью проведя тонкими пальцами по глянцу белых страниц. Согнулся, сощурив большие круглые глаза. А потом, нависнув над небольшой книжкой, словно горбатая скала, вновь утонул в мелких, еле заметных строках.

— Эти слова питают меня каждый день, — послышался сдавленный голос, прорывающийся сквозь пелену забытья, — Кто мы без вдохновителей? Лишь пыль…

Сделав над собой титаническое усилие, мужчина внезапно попытался встать. Слуги господина Эншду тут же сорвались с места, но тут же были остановлены степенным движением руки. Только после третьей попытки хрупкие лодыжки приняли на себя хоть и легкий, но все же непосильный для них вес. Несколько неуверенных шагов, и столь оберегаемая заботливыми руками книжка оказалась на поверхности ржавого и такого же немощного, как и хозяин, стола.

— Прекрасные женщины — есть украшение этого мира, — обитатель трущоб дошел до златокудрой Виннербау, с почтением поцеловав ручку в белых перчатках.

Опустив юркие глазки, девушка немного смутилась. Бледные щечки на прекрасной головке тут же вспыхнули.

Внезапно засуетившись, Эншду нетерпеливо дал знак слугам, чтобы те ему помогли подняться. Отрицательно покачав головой дорогому гостю, худощавый мужчина намекнул, что не требует столь больших жертв. Эншду в облегчением плюхнулся обратно, обрадованный тем, что не придется вставать в знак почтения.

— Прошу прощения за столь скудный прием… Дайте мне еще немного времени.

— Что вы, господин Идам, — вымученно улыбнулся Эншду, отчего его щеки, основательно подпертые свисающим подбородком, выступили немного вперед. — Для нас честь посетить вашу скромную обитель.

Когда-то бывшие голубыми глаза Амитаса Идама медленно закрылись. Через мгновение сухие веки снова показали бледные, почти выцветшие зрачки. Проковыляв ко входу, мужчина остановился, словно вкопанный. Только мелко дрожащее тело всем своим видом показывало, насколько тяжело было ему стоять. Взгляд, устремленный на улицу означал, что он чего-то ждет. К книжке, лежащей на столе, Идам так и не вернулся. Все молчали. Никто не решался нарушить устоявшуюся, и, возможно, совсем неуместную тишину.

Внезапное спокойствие после изнурительного похода совпало с обязательной послеобеденной сиестой. Начав клевать носом, гость томно прикрыл веки. В темноте окружающего этот факт остался незамеченным, ибо голова его ничуть не опустилась, почив на добротной подушке из нескольких подбородков. Суетливая возня снаружи заставила его вздрогнуть, выйдя из состояния внезапно навалившейся дремоты. Просыпаясь, он невольно хрюкнул. Слуги тут же подхватили хозяина, помогая ему встать.

Амитас Идам уже направился к выходу. Без особых проблем преодолев дверной проем, он распростер свои руки.

— Приветствую вас, дети мои! — прохрипел он так громко, что его голос, казалось, сотряс хрупкие стены. Работали динамики.

Снаружи собирались страждущие. Человеческие тела, окончательно изуродованные мутацией заполонили все видимое пространство. Они летали, ползали и зарывались в вонючую грязь, наполненную их же экскрементами. Теснота улочек превратила мутантов в одну неделимую, кишащую массу конечностей. Толпа слилась в огромный, внушающий ужас организм. Только отчаянная толкотня давала возможность хоть как-то разглядеть тех, кто в ней находился. Отростки в виде щупалец, крупные копыта на излишне волосатых конечностях, закрученные рога — вот то немногое, что можно было уловить в хаосе полуголых тел местного сброда.

— Сегодня ваши стоны были услышаны! — так же громко пронеслось над узкими улочками трущоб, — Помните, кто печется об униженных и отрешенных! Запомните мое имя. Меня зовут Амитас Идам, и я протягиваю руку тем, от которых отвернулась даже сама судьба!

Сборище, сверкая полными жажды глазами, смотрело не на фигуру, вышедшую к ним, а выше — в небо. Туда, где зависли дроны с огромными коробами. Тихо жужжа, механизмы ослепляли желтыми огнями. Зависнув над обитателями трущоб, начавшими лезть друг другу на головы, они на мгновение замерли.

Амитас двинулся вперед. Дав знак рукой, мужчина позвал за собой дорогих гостей. Те, немного замешкавшись, все же последовали за ним.

Толпа внезапно расступилась. Вопреки всякой логике, прямо в центре копошащегося серпентария образовалась зияющая дыра. Ревущие, пускающие слюни существа образовали небольшой коридор, конец которого заканчивался рваным кругом.

Амитас Идам провел своих гостей сквозь ужас голода и нищеты, изредка прикасаясь костлявыми руками голов страждущих. Порою, взгляд его мутнел, бесцветность глаз чернела, а глаза наполнялись слезами. В эти моменты мужчина опускал голову вниз, пытаясь скрыть свои рыдания.

Бедная Виннербау, спрятавшись за спинами широкоплечих слуг, пыталась скрыться от пронзающих взглядов собравшихся. Что-то ей подсказывало, что та невидимая грань, которую Амитас каким-то образом создал, очень и очень хрупка. Поэтому девушка пыталась не делать лишних движений, впрочем, как и слишком громко дышать.

— Время настало, дети мои! — прокричал Амитас, вскинув руки к небу, — Примите же мои дары!

Как только руки опустились, скрестившись на груди, дроны отпустили объемные коробы. Достигли земли далеко немногие из них. Еще на подлете их стали раздирать, раскидывая в стороны плотный картон. Тошнотворная вонь трущоб смещалась с запахом свежей еды, находившейся в коробках. Твари клацали челюстями, поглощая долгожданную пищу. Завывая, рыча и хрюкая, они умудрялись не пропустить ни кусочка. А те крохи, что попадали в грязь, тут же поглощались живущими в ней червями. Эншду поморщился: видимо, вкушение пищи придется отложить аж до самого утра. Немыслимо!

— Каждый хочет жить, и каждый имеет на это право, не так ли? — Амитас вырвал Эншду из тягостных дум, — Или вы считаете, что эти несчастные недостойны нашего бытия?

— Что вы, господин Амитас, — поспешил ответить Эншду, — Каждый имеет право на жизнь. У вас золотое сердце…

— Это воистину так, — прохрипел в динамики Амитас, — Но, к сожалению, понимают это далеко не все. И те, кто этого не понимает, уже не могут дать этому миру абсолютно ничего…

— Вы про храмовников?

— Большая часть Синайского плато находится слишком высоко, чтобы мы могли там расселиться, — произнес Амитас, будто не услышал заданного вопроса, — Вы не задумывались, почему город Арсия назвали в честь одной из самых больших вершин Марса, несмотря на то, что он находится от нее очень далеко?