Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Так что я дала себе слово придерживаться правды. Прекратить домысливать и придумывать. Это помогало сориентироваться. Для этого и говорить я должна была только правду. Я по несколько часов проводила у окна, размышляя, можно ли поступить иначе. Прежде я относилась к правде довольно жестоко. Может, стоит просто не выпячиваться и позволять жизни идти своим чередом? Впрочем, позволение само по себе требует сил, а я была очень слабой. Позволить другим сформировать свою правду. Позволить естественный ход событий. Позволить, чтобы все само открылось и люди все увидели своими глазами. Позволить душе пребывать в любом состоянии, лишь бы она приносила каждому мир. Тогда я не знала, что это тоже очень опасная штука.

Я перестала реагировать на споры. Поймала себя на том, что все чаще наблюдаю за другими людьми и за самой собой. Мне нравилось смотреть на Фреда Роджерса[148] в сериале «Соседство мистера Роджерса»[149], и меня просто поражало, насколько его принципы близки принципам буддизма. Простота и доброта, чистота сердца и благородство духа – казалось, они сплетались в единую нить всякий раз, когда я позволяла себе дать жизни идти своим чередом. Я поняла, что настало время выбора и лучше сделать его, вдумчиво реагируя на все происходящее.

Разумеется, это способствовало созданию определенного напряжения, поскольку люди хотели заполучить ту версию меня, которая осталась в прошлом. Я стала задумываться о том, что шанс сбросить ту личину, каким бы болезненным и опасным он ни был, как бы ни хвалили прошлую Шэрон Стоун, можно считать победой. Возможно, моя новоявленная реинкарнация стала не такой быстрой, шикарной и волнующей, но, как я подозревала, она стоит на своих двоих, даже если чуть пошатывается, даже если пресловутые ноги никогда не будут так красивы, как прежде.

Я не знала наверняка, уйдет ли вся моя прежняя жизнь (в том виде, в котором я ее знала) в прошлое. Кое-кто из моих друзей постоянно находился рядом, хотя нашлись и те, кто счел всю ситуацию слишком тяжелой и досадной. Я не знала, смогу ли когда-нибудь вернуться к работе – буду ли в состоянии запоминать реплики, прилично выглядеть и казаться на фотографиях той самой Шэрон Стоун. Мое место в очереди было упущено. Я даже не знала, смогу ли вообще выжить, учитывая, в каком состоянии я находилась.

Ночами я лежала без сна, задаваясь вопросом, как же мне двигаться дальше. Зрение было нарушено – когда я ходила, на стенах вокруг расцветали яркие пятна, а пол уходил из-под ног. Каждый раз, моргнув, я замечала краем глаза подобные молнии вспышки. Когда я пыталась обсудить все это с врачами, они просили выполнить стандартный набор действий. С закрытыми глазами прикоснуться пальцем к кончику носа, постоять на одной ноге, попрыгать на ней, вытерпеть удар молоточком по колену. После того как я все это проделывала, мне неминуемо говорили: «Вы в порядке». Я выжила, и, учитывая, сколько я всего перенесла, это уже была редкость, так что в глазах других людей остальными мелочами можно было пренебречь.

Никто не посоветовал мне, где можно получить уход после больницы. Так что несколько месяцев я провела в этой пропасти. Я чахла, постоянно строила какие-то догадки, спала и была потрясена случившимся. А потом в один прекрасный день сынишка вошел в двери спальни и со всей силы толкнул набор инструментов, стоявший у камина. Раздался жутки грохот. У меня было ощущение, что голова сейчас взорвется. Я поверить не могла своим глазам. Роан подошел ближе (как сейчас помню, на нем был крошечный комбинезончик), посмотрел снизу вверх на свою лежащую на постели мать и заявил: «Мамочка, больше никаких пижам». Он боролся за меня. И заставил меня встать.

Честно слово: я не знала, что делать. Я так его любила и знала, что нужна ему, а он нужен мне. От кровати до пола было так далеко. Я была не в себе несколько месяцев. И очень, очень его любила.

Я вытащилась из кровати, приняла ванну, пока Роан сидел рядом. Оделась. Я старалась. Позвонила своему другу Куинси Джонсу[150] в Лос-Анджелес. Я знала, что он пережил две аневризмы и не только оправился, но еще и остался лидером в своей профессии и большим филантропом. Он взял меня под свое любящее щедрое крыло. Пригласил нас на рождественский ужин.

Когда через несколько дней мы подъехали к его дому, он взглянул на меня и заявил:

– Ты не в порядке.

– Не в порядке, – согласилась я. – Я ничего не вижу. Мне страшно. Я не знаю, что делать.

– Тебе надо обратиться к лучшему врачу. Он о тебе позаботится, – ласково заверил меня Куинси.

Разумеется, врач – Харт Коэн – был в отъезде, в отпуске, но я поговорила с ним по телефону, и даже по телефону он с легкостью смог сказать, что меня мучают эпилептические припадки, а лечатся они одним из семи лекарств. Он назначил мне прием. Я позволила себе надеяться, но убедить меня ему не удалось.

Я не знала, смогу ли когда-нибудь вернуться к работе – буду ли в состоянии запоминать реплики, прилично выглядеть и казаться на фотографиях той самой Шэрон Стоун.

Тем не менее я сходила к нему на прием. Начала принимать лекарство. Оно помогло, хоть и подошло не идеально: я внезапно резко набрала вес, а полностью устранить симптомы не получилось. Разумеется, мое появление в Лос-Анджелесе привлекло внимание: приближалась церемония вручения «Оскара», и вот я глазом моргнуть не успела, как меня пригласили вручать статуэтку вместе с Джоном Траволтой[151]. К врачу я вернулась в слезах.

Он взглянул на меня и сказал со спокойной уверенностью в голосе: «Ты это сделаешь. Никаких проблем не возникнет – вот увидишь». Он перевел меня на новое лекарство и посоветовал специальную диету из продуктов с высоким содержанием белка. Я не отклонялась от его предписаний ни на йоту. У меня была цель. Всего через несколько дней я смогла нормально видеть. Вспышки прекратились, цветные пятна исчезли, мне удалось преодолеть проблемы с речью, а слух стал постепенно улучшаться. Через пару недель я отправилась на репетицию «Оскара». Я старалась вписаться. Старалась сосредоточиться на себе, как человек, проходящий терапию после утраты. Все были очень заняты собой, старались показаться как можно более великолепными, а я изо всех сил старалась стоять ровно. Это был интересный новый ракурс. Я ощутила огромное сострадание – такое, какое мне прежде было и не вообразить. Я увидела своих коллег как артистов – хрупких, облаченных в предписанные обществом маски, чтобы справиться с давлением колоссальных ожиданий. Я держалась спокойно, скромно и на расстоянии ото всех. Я нашла способ незаметно вписаться в эту хаотичную среду, чувствуя себя при этом мудрой, а не навязчивой и нервной, ведь я понимала, сколько во все это вложено сил. Я смогла увидеть, как все стараются, чтобы понравиться другим.

Разумеется, Джон Траволта, с которым мне повезло оказаться в паре, обладает выдающимся танцевальным талантом. От одного его вида человек загорается и хочет улыбаться и танцевать. Вспомните хоть его фотографии с принцессой Дианой – они же легендарны.

Я вскользь заметила, что хорошо бы станцевать на сцене. Разумеется, я не знала, смогу ли на самом деле танцевать, но мне хотелось подтолкнуть себя к чему-то большему – в конце концов, я теперь могла ходить. Сначала он ничего не ответил, и я решила, ладно. На следующий вечер мы прибыли на настоящую церемонию вручения премии «Оскар». Я сидела на сундуке, а Джон проходил мимо. Он попросил показать ему мое платье. Я скромно встала, и он покрутил меня немного.

«Хорошее платье для танцев, – произнес он со своим знаменитым очарованием в голосе. – Давай так и сделаем. Выйдем с противоположных сторон сцены, а в центре станцуем».

Сердце у меня понеслось вскачь. Всего две недели назад я и ходить-то толком не могла. А теперь мне предстоит танцевать. Но я могла. Я могла танцевать. Я посмотрела ему в глаза. Сказала «да». Он ушел, а я вознесла молитву Вселенной: «Позволь мне сделать это ради меня самой. Позволь мне сделать это ради всех, кто должен знать, что тоже может».

Я была так рада и так благодарна, ведь я уже так далеко зашла. Вера есть вопрос. Вера есть ответ. Верьте. Это стало моей мантрой. Я скользила по сцене и смотрела в лица своих талантливых, потрясающих коллег по Академии. Они улыбались, смеялись и ловили момент. У всех поднялось настроение. Им не надо было знать почему.