Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Образование

Когда я училась в старшей школе, у нас решили провести эксперимент и отправить нескольких ребят на занятия в колледж. Преподаватели тестировали старшеклассников, уменьшая группу претендентов с каждым раундом, и отсеивали до тех пор, пока нас не осталось пятеро. Я и четверо мальчишек стали учиться в Edinboro University[65], ближайшем к нам. Мне было пятнадцать, так что машину я сама не водила. Колледж находился в тридцати пяти или сорока минутах езды от нашей старшей школы в Сагертауне, штат Пенсильвания. Мы подъезжали к университету, а потом расходились в разные стороны – у каждого были свои уроки в зависимости от того, кто в чем силен. Моим первым направлением была английская литература, а вторым, кажется, естественные науки. Со временем я стала склоняться к истории современной архитектуры, для спортивных занятий выбрала гольф, поскольку гольф в нашей семье был чем-то вроде всеобщей негласной религии – только на поле для гольфа все мы находили общий язык. Лучше всех играл Майк и еще тетя Вонн, потом шел папа, потом я, потом Келли и мама.

Один из мальчиков, ходивших с нами в колледж, продержался совсем недолго: он был запредельно умен, но иногда вытворял очень странные штуки. Например, однажды решил доказать, что сможет съесть лампочку, и попытался проделать это прямо на наших глазах. Так мы впервые осознали, что ум и здравый смысл не всегда идут рука об руку. Мы оказались в кампусе колледжа, когда старшему из нас было всего шестнадцать, и были ошеломлены всем происходящим – не только глотателем лампочек. Между пятнадцатилетним подростком и человеком в возрасте от восемнадцати до двадцати двух пролегает огромная пропасть. Обедать мы ходили в кафетерий, и он казался нам просто гигантским, хотя на деле ничего особенного в нем не было – это мы были очень маленькими.

В ту пору мой преподаватель естественных наук в старшей школе, которому тогда было немного за двадцать, постоянно ко мне подкатывал, даже оставлял после школы. Именно он проводил большую часть тестов, необходимых для поступления в колледж. Он, судя по всему, всегда считал, что мне нужно очень много заниматься.

Я пыталась справиться со всеми новыми безумными обстоятельствами, появившимися в моей жизни, и при этом притвориться, что все нормально. После занятий в колледже мы возвращались в школу, шли в специальный кабинет, где дополнительно занимались с другими старшеклассниками (я – алгеброй), или в один из классов, где нам предстояло вести уроки под наблюдением преподавателя (я помогала с английским в девятых классах).

Оценки в колледже у меня были посредственные. Для меня главным было то, что меня интересовало, что я хотела узнать.

Эта ситуация была совершенно ненормальной. Занятия алгеброй давались мне просто и проходили неплохо, вот только они изолировали меня от остальных детей. Мне, конечно, было позволено проводить время в комнате отдыха для учеников выпускного класса, и там я завела друзей по игре в кункен[66], но все же. От уроков английского у меня сердце разрывалось. В процессе преподавания я обнаружила, что как минимум половина учеников не умеет читать. Я задавала им вопросы по домашней работе, а они понятия не имели, о чем я говорю, так что я стала заставлять их выполнять домашнее задание на уроке, но они все равно ничего не понимали. Тогда я попросила их открыть книги для чтения, чтобы они читали прямо в классе, по очереди. Что ж, первая девочка прочла свой отрывок замечательно, а потом все покатилось по наклонной. Поразительно, сколько детей даже близко не читали на том уровне, на котором должны читать ученики их возраста, и тем не менее они продолжали учиться…

Именно это открытие стало для меня самым значимым результатом проведенного эксперимента, оно меня многому научило. Но с этого момента я стала сама определять свой путь в образовании. Я окончила старшую школу, а летом продолжила ходить на занятия в колледж и ходила до осени. Оценки в колледже у меня были посредственные. Для меня главным было то, что меня интересовало, что я хотела узнать. Я изучала рисование, астрономию и, разумеется, тренировала гольф. Еще я проводила независимое исследование в области «производства радиопрограмм». На деле каждый вторник я встречалась с одним из преподавателей, мы шли в местный IHOP[67] и за завтраком обсуждали что-нибудь интересное. Это был совершенно замечательный пожилой человек и, полагаю, с далеко не идеальным здоровьем. Именно на его уроках я трудилась упорнее всего, он был добр ко мне. Я вдоль и поперек изучила тему, чтобы наш разговор был для него интересным, увлекательным, чтобы я могла поделиться с ним тем, о чем он слышал не каждый день.

Он покупал мне огромные завтраки, которые самой мне были не по карману и от которых я не могла отказаться, а потом мы часа два подряд общались. От него я узнала больше, чем от большинства своих учителей.

В ту пору у меня был парень – правда, не из этого университета. Он был старше меня, ему было около тридцати, и он был соседом по комнате моего брата Майка в Финдли-Лейк (Нью-Йорк). Если вы не знаете, где находится этот город, знайте: его показывали в фильме «Неуправляемый»; как раз там Дензел Вашингтон на поезде врезается в прицеп для перевозки лошадей, остановившийся на переезде. Всю картину снимали в тех краях, где я выросла и ходила в школу. У нас все было прямо как в фильме «Охотник на оленей»[68].

Джон на пару с моим братом приторговывали марихуаной. Он был смышленый и очень забавный, а внешне походил на Джона Малковича[69]: рано полысевший, в очках, потрясающе сложенный и очень башковитый. Он был знатоком истории, постоянно что-то читал, вечно водил меня в магазин пластинок и подсадил на прекрасный джаз. На мой восемнадцатый день рождения он отвез меня на выступление Каунта Бейси[70] в бальном зале отеля. Мы оторвались на славу: танцевали всю ночь, а в конце я оказалась на скамье за фортепиано рядом с Каунтом и смотрела, как он играет. Эта ночь до сих пор остается одной из лучших в моей жизни.

Мой брат превратился в совершенно незнакомого мне человека. У него случались передозы, и он отрубался у меня, в маленькой халупе с двумя спальнями, которую мы с соседкой снимали возле колледжа.

Джон научил меня ездить на мотоцикле по бездорожью, мы отправлялись туда, где шло строительство нового шоссе, и прыгали на мотоциклах по пригоркам, по которым должна была пройти новая дорога. Когда я научилась подниматься на заднем колесе, он пригласил меня в Tito’s на ужин. Для меня это было невероятным событием. Шеф-повар и владелец раньше был шеф-поваром у президента Югославии, так что для нашей глуши заведение было просто шикарным. Мы нарядились и пошли ужинать, а когда прибыли, шеф-повар играл на ксилофоне. Каким-то образом Джон умудрялся все на свете превратить в огромное приключение.

Однажды мы пошли ловить форель, и вместе с обедом он принес хрустальный графин вина и два бокала. Мы курили травку и пили вино, стоя в ботфортах в чистом горном ручье, и удили рыбу. На неделе я ходила в школу, а он занимался какими-то своими делами, а на выходных (и впоследствии – гораздо чаще) я мчалась на машине к нему домой, на встречу с ним и со своим щеночком – биглем по имени Боги.

Джон организовал мне на заднем крыльце место, где я могла рисовать. Мы вместе готовили, он читал, я рисовала, и мы слушали джаз.

Майк в конечном счете решил перейти на кокаин, Джон же не собирался следовать его примеру. Я определенно не хотела, чтобы Джон втягивался в подобный бизнес, как не хотела быть причастной к выходкам своего брата. Очень быстро дела стали принимать пугающий оборот. Люди на кухне у Майка с Джоном делили огромные кучи кокаина на дорожки, а я пыталась учиться и делала вид, что ничего не происходит. Майк купил рыжего ротвейлера, дал ему кличку Сабля. Однажды эта гладкошерстная молодая собака слизала приличную горсть кокаина с кофейного столика и просто взбесилась. Я испугалась, а всем остальным, судя по всему, это показалось смешным. У входной двери могли стоять дробовики, а в гостиной лежать какие-то незнакомцы. Без сознания.

Мой брат превратился в совершенно незнакомого мне человека. У него случались передозы, и он отрубался у меня, в маленькой халупе с двумя спальнями, которую мы с соседкой снимали возле колледжа. Нам с ней приходилось в прямом смысле слова всю ночь таскать его по крошечной гостиной, чтобы он оставался в сознании. Дальше – больше. Он попадал в аварии, его арестовывала полиция, несколько раз его госпитализировали, потом снова начались приводы – так продолжалось, пока в конечном счете он не попался ФБР. Взяли его в отеле, где он остановился, въехав в штат Нью-Йорк, за день до Рождества. В Нью-Йорке законы были гораздо жестче, а у Майка нашли несколько килограммов кокаина. Арест ФБР транслировали по телевидению в прямом эфире, а потом Майка поместили в государственную тюрьму Аттика[71], ему грозил срок от пятнадцати лет до пожизненного.

Нашей семье вдруг стали угрожать люди, которые очень не хотели, чтобы Майк рассказывал, на кого он работал, а также люди, которые очень хотели получить от него эту информацию. В обоих случаях последствия обещали быть крайне неприятными. Он же в это время благополучно обустраивался в тюрьме. Он стал своего рода секретарем для тех, кто хотел писать письма своим любимым. Он пишет отличные стихи, а еще у него совершенно невероятный, потрясающий почерк под стать его поэтической натуре. Сейчас он артист разговорного жанра и работает с продюсером Rolling Stones. Но это сейчас.

В ту пору он был просто мальчишкой, который в семнадцать ушел служить в ВВС, где, будучи механиком, обслуживал реактивный самолет командира экипажа на базе ВВС неподалеку от Довера. Там, куда в пустых ракетах доставляли обезглавленные тела наших солдат, воевавших во Вьетнаме. Вьетконг[72] обезглавливал или отрезал уши – на случай, если вы не знали, какие бывали трофеи на этой войне.

Однажды во время службы Майк ремонтировал машину, стоя на гидравлическом подъемнике, а когда спрыгнул, зацепился обручальным кольцом за фиксатор, и ему оторвало палец. В итоге он очутился в палате для ампутантов, куда поступали ветераны войны во Вьетнаме, заработал гангрену и чуть не потерял всю кисть и часть руки в придачу. Он слишком много там повидал. Парни курили марихуану и подсаживались на героин, чтобы избавиться от колоссальных фантомных болей, которые неотступно их преследовали. Там он впервые познакомился с миром наркотиков. Как мне кажется, именно там изменилась его жизнь: из деревенского мальчишки с типичными американскими идеалами он превратился в парня, очутившегося в Аттике.

Жизнь так устроена: она отвечает на наши вопросы и кое-чему учит нас, пока мы учим других.

Когда же через несколько лет он наконец вышел на свободу, ему пришлось еще десять лет отбыть условно. Тогда-то он и переехал в Лос-Анджелес, где стал жить со мной. Я только начинала работать в кино, и мы только что закончили «Вспомнить все». Майк бы с радостью взялся за какую-нибудь работу, но никто не хотел нанимать бывшего заключенного. Он свое отсидел, и это были ужасные годы в ужасном месте. А что теперь? Жизнь его была полностью разрушена. Ему было уже не расплатиться по счетам. А счета все росли, и так продолжалось до бесконечности. Люди от этого сходят с ума. Я столько раз видела, как он пытается завязать, причем у него получалось, он так старался быть хорошим парнем. А потом все снова разваливалось. Мол, зачем все это? Кто будет уважать такого человека? Сейчас-то он на коне, готовится к выпуску альбома и снимает фильм в Бразилии. Его альбом – не только о нем, но и о других вроде него. Это красивая и важная работа. Вот только хватит ли ее, чтобы расплатиться за прошлые прегрешения? Позволит ему общество? Сможет ли он заново обрести себя как человек, как мужчина?