Автобиография Шэрон Стоун. Красота жизни, прожитой дважды

Основа

Благодаря наличию братца, промышлявшего преступными делишками и жившего над квартирой моего парня – интеллектуала и по совместительству торговца травкой, – я была отчасти подготовлена к Голливуду. Не к Голливуду во всеобщем его представлении, конечно, но к киноиндустрии в том виде, в котором я ее повстречала.

Я была скромницей. Носила черное, только черное, причем постоянно. Соседи спрашивали меня, почему я всегда в черном, на что я отвечала, что я как Джонни Кэш[108]. Я жила в южной части Беверли-Хиллз[109] в трехквартирном доме. Он был очень красивый, со своим садиком сбоку. С одной стороны от меня жили агенты секретной службы, братья, родом из семьи, торговавшей замороженными продуктами. У них в квартире стояли раскладные стулья – они проводили там несколько дней, а потом снова уезжали. Оба брата носили костюмы и шляпы для гольфа. Мне так нравилось, как они одевались! Мы получали удовольствие от общения друг с другом. Они сказали, что, если мне что-то понадобится, можно просто покричать в окно, и что они слышат, как я роняю ключи.

Я была скромнцей. Носила черное, только черное, причем постоянно.

Однажды вечером я вернулась домой и почувствовала в прихожей запах лосьона после бритья. Я выскочила из квартиры и постучала к ним. Они обыскали мою квартиру, как два Джеймса Бонда, хотя были в одних только трусах, рубашках, галстуках и шляпах для гольфа. Да, и в черных носках. В квартире никого не оказалось, но, черт возьми, я почувствовала себя в безопасности! Был ли там кто-то? Кто знает. Но я психанула, а они были просто замечательными.

Там, откуда я родом, проблемы решали парни с пушками. Тут все было немного иначе, но похоже. Казалось вполне уместным, что впоследствии я буду играть социопаток и жен гангстеров, хотя оба амплуа никак не были связаны с моей жизнью.

Но это потом. Количество аутов пока еще было значительным. Я была в шаге от попадания в актерский состав, но меня не брали. Я знала одного парня, которого все считали очень веселым, умным и интересным, но реально дешевым. Мы, бывало, подкалывали его насчет того, как дешево он стоит. Однажды он сказал мне: «Шэрон, каждый раз, пытаясь попасть в проект, ты подбираешься так близко к цели, но всегда оказываешься второй. Тебе действительно нужен хороший учитель по актерскому мастерству. Я знаю одного человека, он настолько хорош, что, если он не сможет полностью изменить твою жизнь – не только твою игру, а всю жизнь, я сам оплачу тебе все уроки».

Казалось, что это офигенная шутка, ведь он сам так мало получал. Так что я сказала, что схожу к этому его знакомому.

И этот человек изменил мою жизнь.

Звали его Рой Лондон, он стал учителем для многих из нас. Он учил не только меня, но и Брэда Питта, и Роберта Дауни-младшего, и Фореста Уитакера[110], и Джину Дэвис[111], и Гарри Шендлинга[112] – о, этот список можно продолжать до бесконечности. Этот чудесный и очаровательный человек был совершенно особенным и стал дорогим моему сердцу учителем в самом истинном смысле этого слова. Он покинул этот мир больше двадцати пяти лет назад, но я по-прежнему учусь у него. Я могу сидеть в припаркованной машине, ожидая кого-нибудь, и внезапно меня озарит более глубокое понимание какой-нибудь мелочи, которую он объяснял на занятии много лет назад. Хорошие учителя всегда такие. Их единицы. Я была и вечно буду благодарна Рою за то, что он был в моей жизни.

Больше всего мне пригодился урок с самого последнего занятия с ним.

Рой позвонил мне и сказал: «Ты окончила курс – можешь больше не приходить».

Я запаниковала.

– Но я не закончила, я еще не всему научилась.

– Ты сыграла все женские роли, – сказал он. – Больше делать нечего.

– Значит, я должна вернуться и сыграть все мужские роли, – возразила я.

Он неохотно согласился.

Я вернулась, и мы приступили к занятиям. Вообще-то сначала он заставил меня сыграть пьесу Оскара Уайльда, написанную для двух женщин; он все еще думал, что я из ума выжила, так что потребуется убедить меня уйти. Когда стало понятно, что я намерена остаться, он назначил меня на роль в «Американцах» Мэмета[113]. С яростным упорством я снова приступила к обучению. После первого моего выступления он велел не работать над полученной ролью неделю. Для меня это было практически невозможно.

Тем не менее я сделала как велено. Хотя за ту неделю пролила немало слез.

Я вернулась и с невероятной беззаботностью выдала всю сцену. Я просто порвала ее. Весь класс замер. Я нашла свое место. Рой был потрясен. Никогда не забуду выражение его лица, когда он медленно повернулся к классу, а потом ко мне и спросил: «Итак, чему мы научились?»

И я сказала: «Что с меня достаточно».

– Твое обучение окончено, – сказал он. – Класс, все свободны.

Иногда в нас есть то, что делает нас непохожими на других, то, что делает нас особенными, – это и есть наш талант. Я бы даже сказала, что иногда это очень антисоциальная часть личности, та часть, которая мешает быть душой компании на вечеринке, но делает нас чудесными. Мне было очень сложно добраться до этой части себя и принять ее.

Чак, мой тогдашний менеджер, говорил, что никто не нанимает меня, потому что я не сексуальна. Я была, как любили шутить в Голливуде, «нетрахабельна».

Я оставалась застенчивой девушкой, интровертом. Но Рой все продолжал ковырять меня: «Если ты будешь все время оставлять свою сексуальность за порогом, как вообще ты планируешь хоть кого-то сыграть?»

Через шесть недель меня взяли на роль в «Основном инстинкте»[114].

Сейчас все кажется гораздо проще, чем было на самом деле. Было нелегко. Чаку пришлось воспользоваться кредиткой, чтобы попасть в офис директора по кастингу и украсть сценарий – только так мы могли прочесть его, поскольку нам бы его никто не дал. Я сразу поняла, что хочу сыграть эту роль. Тогда Чак стал звонить режиссеру, Полу Верховену, и звонил каждый день семь или восемь месяцев, чтобы раздобыть приглашение на кинопробы. Я уже снималась у Пола в фильме «Вспомнить все», но Майкл Дуглас не хотел проходить со мной пробы. Понятное дело, я была никем по сравнению с ним, а фильм был рискованным. Так что Пол устроил мне пробы, а потом просматривал их после прослушиваний остальных актрис.

И лишь после того как эту роль предложили еще двенадцати актрисам, которые отказались, Майкл согласился пройти пробы со мной.

Видео этих проб есть в интернете. Можете посмотреть, если хотите.

Теперь мы с Майклом друзья. Он многому меня научил. Он всегда занимал крайне важную позицию в движении за права человека, и я им восхищаюсь. Он не боится играть злодеев, он говорит: «Это же лучшая роль, можно делать все что захочешь», а потом смеется своим волшебным смехом, и ты понимаешь, что он очень четко осознает, где пролегает та самая грань.

Некоторое время назад я снималась в одном фильме в Италии. Режиссер подошел ко мне и велел кое-что сделать, на что я сказала: «Женщины больше так себя не ведут».

«Почему?» – спросил он, и я ответила: «Мы себя уважаем».

Единственное, что он ответил: «В следующий раз найди себе мать, которая будет тебя любить».

Я даже не удивилась. В ту пору я была убеждена, что моя мать меня не любит. Да и как она могла? Бога ради, разве кто-то о ней заботился? Разве кто-то научил ее, какой должна быть родительская любовь? Тем не менее я уже стала женщиной, взрослой женщиной. Женщиной, которая преодолела немало трудностей и благодаря этому узнала, что жизнь сделала с ее матерью. А он? Он был мужчиной из того самого поколения, которое причиняло женщинам боль. Как и Майкл, я знала, где грань, и он ее перешел.

В тот день я прекратила работать. О, я осталась на съемках, закончила картину. Но я удостоверилась, что сделала все, чтобы превратить этот фильм в катастрофу. Почему? Потому что меня нельзя унижать. И никто ни при каких обстоятельствах не должен и не имеет права даже подумать о том, чтобы унизить мою мать.

Режиссер подошел ко мне и велел кое-что сделать, на что я сказала: «Женщины больше так себя не ведут». «Почему?» – спросил он, и я ответила: «Мы себя уважаем».

Не то чтобы этот вопрос не поднимался раньше – в нашей вселенной ничто не ново. Сами посудите. Когда мы сняли «Основной инстинкт», меня позвали на просмотр. Смотреть его мне предстояло не только с режиссером, как вы могли бы подумать, учитывая ситуацию, которая, скажем так, всех нас в свое время ошеломила, а в комнате, битком забитой агентами и юристами, большинство из которых не имели к проекту никакого отношения. Так я впервые увидела на экране свою вагину – и это после того, как мне сказали: «Нам ничего не видно – просто надо, чтобы ты сняла трусики, потому что белый цвет отражает свет, так что мы все знаем, что на тебе есть белье». Да, есть разные мнения по этому поводу, но, поскольку пресловутая вагина принадлежит мне, позвольте кое-что вам сказать: все остальные мнения – чушь собачья.

И вот в чем проблема. Все это уже не имело значения. Там была я и мои части тела. Мне надо было принять решение. Я пошла в проекторную, влепила Полу пощечину, села в машину и позвонила своему адвокату Марти Сингеру. Марти сказал, что выпустить фильм в таком виде они не имеют права. Я имею право запретить им это через суд. Во-первых, в то время такой фильм получил бы рейтинг Х[115]. Помните: на дворе стоял 1992 год, не то что теперь, когда Netflix вовсю показывает эрегированные пенисы. Кроме того, как сказал Марти, по правилам Гильдии киноактеров, моего профсоюза, вот так снимать то, что находится у меня под юбкой, было незаконно. «Пронесло», – подумала я.

По крайней мере, такой была моя первая мысль. Потом я еще немного подумала. Что, если бы я была режиссером? Что, если бы я снимала этот план? Что, если я сняла его специально? Или случайно? Что, если он просто будет существовать? У меня было много пищи для размышлений. Я знала, в каком фильме снялась. Ради всего святого, я сражалась за эту часть, и все это время единственным, кто меня поддерживал, был режиссер. Надо было найти какой-то способ взглянуть на ситуацию объективно.

Я так долго шла к этому проекту, что в полной мере изучила свою героиню и опасность, сопряженную с этой ролью. Когда я приступила к работе, я была готова играть Кэтрин Трэмелл. А теперь мне снова бросили вызов.

Можно сказать, что эта роль была для меня максимальным погружением в изучение собственной темной стороны. Это пугало. За время производства картины я трижды ходила во сне, дважды просыпалась полностью одетой в своей машине в гараже. Меня мучали омерзительные кошмары.

Во время съемок открывающей сцены с нанесением колотых ударов в какой-то момент раздался крик «снято!», а актер не отреагировал. Он просто лежал на земле без сознания. Я начала паниковать, решила, что нож для колки льда с выдвижным острием не сложился обратно и я действительно убила его. Мне стало дурно от ярости этой сцены вкупе с криками режиссера «бей его, бей сильнее!» и «больше крови, больше крови!», пока лежащий под кроватью парень активно накачивал искусственную кровь и стрелял ею через накладную грудь моего партнера. Меня тошнило. Я встала, уверенная, что сейчас потеряю сознание.

Судя по всему, я столько раз ударила актера в грудь, что он отключился. Я была в ужасе и при этом голая, вся в искусственной крови. А теперь еще и это. Казалось, в этом фильме я подошла к самому краю.