На Запад!

Глава 7. На Псков!

– Может быть, ты все же оставишь у меня своих людей с онаграми, Василий? Я дам тебе за них много злата и серебра. – Миндовг пристально вглядывался в стоящего перед ним русского воеводу. – Я хочу продолжить поход и добить земгалов. Их войско уже и так разгромлено, и сейчас самое время брать их столицу Тервет.

– Прости, князь, но мне нужно уходить, – покачал головой Василий. – По заранее условленному с моим князем и с тобой договору мы здесь помогаем только до января, а потом уходим на Псков. С твоими людьми или без, но, прости, уходим. И орудия я не вправе тебе оставить, они приданы мне на время и будут нужны нам самим, чтобы брать замки немцев.

– Да-а, очень жаль, – огорченно вздохнул Миндовг. – Они мне очень помогли под Рамигалой. Да и у Шауле тоже хорошо подорвали дух у жемайтов. Нужно будет у Ярослава и твоего отца попросить парочку для себя. Небось, уж не откажут союзнику?

– Князь, мое дело военное, – вежливо ответил ему русский тысяцкий. – Ты уж сам насчет этих онагров решай. А мне пора в дорогу.

– Хорошо, отправляйтесь, Василий, – кивнул Миндовг. – Я благодарен вам за вашу помощь. Мое слово твердое, я обещал Ярославу участие в войне с меченосцами. И я исполню свое обещание. С вами пойдет тысяча Радвила и обоз с частью добычи. Прости, но больше войск я с тобой послать не могу, сам видишь: у меня осталось незаконченное дело с земгалами. Если сейчас все оставить как есть, то они совсем скоро придут к жемайтам и поднимут их против меня. В этом случае все жертвы этой войны будут напрасны. Передай привет своему князю и отцу. Как знать, может быть, мы скоро сможем увидеться и обговорить наши дальнейшие совместные действия. Не забывай, мы ведь союзники, – и он хитро прищурился. * * *

Две конные тысячи – литвинская и русская – с обозом шли на северо-восток. После поселений жемайтов начались земли селов. Племя это было гораздо беднее и малочисленнее, чем все соседние, и вот уже несколько лет как оно попало под влияние литвинов. Заходили сюда со стороны Даугавы (Западной Двины) и немцы, причем отряды как меченосцев, так и епископа рижского. Рушили городища, разоряли селения и угоняли на север их жителей.

– Бедная земля, и воины тут худые, – скривившись, рассказывал Василию едущий рядом с ним Радвил. – До сих пор эти селы металлом бедны, выплавляют они его мало, в основном весь он к ним с торговым меном попадает. У нас-то оружие давно все железное, а вот у них все больше из бронзы, а то даже и из кости встречается. Мы уже пару раз тут хорошо воевали с меченосцами, лезут они сюда, все пытаются этому слабому народу свою веру и власть навязать. Ну, ничего, вот выбьем немцев от Даугавы на запад, потом уж тут поспокойнее станет. До этой реки нам еще немного осталось: два перехода – и мы выйдем на ее лед. Вот там нам нужно будет внимательно идти. В Динабурге сильный гарнизон меченосцев стоит, и их дозоры частенько по обоим берегам шныряют.

Радвил как в воду глядел. На следующий день, пройдя озеро Медума, дозорная сотня литвинов неожиданно нос к носу столкнулась с тремя десятками немцев и их союзников латгалами. В ближней сшибке дозорные Радвила порубили их отряд, но пятеро все же сумели ускакать в сторону своей крепости.

– Эх, жаль, что вы их упустили, – поморщился Василий. – Не пройдет и пару седмиц, как магистр Ордена, да и все епископы Ливонии будут уже про нас знать.

– Да ничего страшного! – отмахнулся литвинский тысяцкий. – И пусть немцы знают, что их со всех сторон обкладывают. Уж больно они вольготно за эти три десятка лет себя в этом краю почувствовали! Замков понастроили, а все окрестное население данью обложили. Стравливают местные племена между собой, а потом ослабленный народ в своих вассалов обращают.

Обойдя Динабург с юга, сводный отряд вышел на лед Западной Двины, и тут уже дорога побежала быстрее. Через два перехода свернули на зимний путь, идущий на Псков. Шел он по малым рекам и по цепочке озер, самое большое из которых называлось Себежское. Здесь же стояла и первая русская крепостица с одноименным, таким же, как и у озера, названием. На переходе от озера Лисна до Нечерицы коренная в первой упряжке чего-то испугалась и рванула сани с онагром Стерли вбок. Раздался громкий треск. Лошади сорвались и понеслись дальше уже без повозки. Подбежавшие орудийные расчеты распутали постромки и поставили перевернувшиеся сани на снег.

– Худо дело, – чесал голову Шуйга. – Эка же их перекосило! То, что полозья поломало, – это еще ладно, полбеды. У нас запасные есть, и заменить их можно. Но вот то, что всю раму повело и еще два поперечных бруса треснуло под самим онагром, – вот это совсем плохо. В поместье бы мы, Василий Андреевич, за три, самое большее за четыре, дня все поправили, а тут на месте на пару-тройку седмиц будет работы, ну, никак не меньше. Такие вот сани – они быстро не делаются.

– Плохо, – огорчился тысяцкий. – Никак нам, Шуйга, нельзя здесь долго задерживаться. А смогут твои ребята самостоятельно все поправить?

– Ну а чего нет-то? – пожал плечами старший орудийщик. – Приспособь у нас вся есть, знай только не ленись, работай. Нужно будет лишь припасов побольше ребяткам выгрузить. Поставят они себе войлочный шатер для обогрева, очаг там из камня сложат, а рядом будут сани ладить. Потом, как уже все сделают, и нас найдут.

– Ну, значит, так мы и поступим, – принял решение Василий. – Оставляем весь орудийный расчет с припасом и с приспособами здесь, пусть ремонтом занимаются. Пару саней им еще выделим и верховых лошадей с десяток.

Отряд ушел дальше, и Стерля, оглядев полянку, на которой их оставили, кивнул на три здоровенные сосны.

– Вот под них-то мы и сволочем наши сани. На большие ветки деревьев веревки и ремни закинем, и будет нам вспоможение, чтобы удобней тяжести поднимать. Так, Кондратий, Четвертак, вон там наш шатер ставьте. Филимон, Гузка, вам на караул. Один пущай с луком на дерево лезет, а второй вокруг ходит. Только глядите в оба, братцы, одни мы тут остались, а ведь край здесь чужой. Сторожко будем все держаться. Остальным выпрягать лошадей и разгружать приспособь. Все, братцы, за дело! * * *

Три сотни из псковичей и две сборных сотни из крепостной рати Нарвы и Орешка шли по огромному Чудскому озеру на юг. На санях везли походное имущество и весь припас. Дорога тут была натоптанная, поэтому идти было легко.

– Ну и чего ты замолк, Ефимка? Расскажи, как вы с банщиком-то поладили? – подначил рябого мужика сотенный пересмешник Месток. – Вона как все вокруг слушают, всем ведь такое интересно! Чего просто так-то ногами лед топтать, когда впереди еще столько ден пути?

– Ну, ла-адно, слушай тогда дальше, только не перебивай, – согласился рассказчик. – Ну, вот, я, значит, и говорю, что у моего батюшки уж больно банник был зловредный. То он обожжет кипятком кого, то камнем горячим кинет из очага, а то так хлестнет горячим веником, что потом аж кожа слезет. А уж когда девки или бабы идут париться, так он им в стену стучит и пугает шибко. Одного только батюшку не обижал он до поры, все же хозяин ведь тот как-никак. Да и он не забывал задобрить его. То горбушку оставит, посыпанную солью, на полке́, то средь недели в кадку водицы нальет и мыльной травы с щелоком рядом положит. В общем, ладили они. А тут в начале лета работы много навалилось, батюшка-то ведь у меня рукастый, такую резьбу по дереву сделает, что аж диву даешься. Вот его всюду-то и приглашали, всякий ведь человек красоте не чужд. Три недели он посаднику его терем обделывал, а дома почти что и не бывал. Вот дед, видать, и обиделся с того. Как же, забыли про него, не приветили, как обычно. Ну да ладно, все же ведь когда-нибудь кончается, закончил свою работу и батюшка. Ряд он исполнил по чести, красоту посаднику навел, на загляденье просто. А тот ведь жадный, да вы и сами про него знаете, придрался он там к чему-то, дескать, не все гожее в этой работе, и треть по ряду отцу не додал. Батюшка пришел домой поздно, хмурной весь, душой мается, все он успокоиться не может с обиды несправедливой. Мне и говорит: «А истопи-ка ты мне баньку, Ефимушка. Попарюсь я, погрею свои косточки, вот и будет мне с того облегчение». Матушка его отговаривает: «Наум, ну, поздно же, кто за полночь-то в баню ходит?» Да разве же его отговоришь? Упрямый он. Ну а я что, дело молодое, очаг протопил, дым весь изнутри выгнал, воду в кадку наносил и кипятка крутого заварил в котле. Иди в баню, отец родимый, отдыхай там душой и телом. Только вот ушел он, вдруг слышим крик истошный! Ну, мы с братьями кто вилы, а кто кол схватили и к бане бегом. Неужто кто батюшку нашего посмел обидеть?! А он уже и сам нам навстречу ковыляет, кричит, ругается, от боли шипит. Мы ему: «Чего случилось-то, отец родной?!» – «Банник, – говорит, – меня из запарника кипятком окатил. За веником я потянулся, а тот в меня с полка как плеснет!»

Так у батюшки сначала пузырями кожа пошла, а потом еще три недели она слазила. Матушка его и гусиным жиром натирала, и всякими теми мазями, что ей травница дала. Осерчал на банника батюшка, ему бы с ним примириться, а он в обиду! Не задобрил он старика ничем. Тут как раз пора сенокоса подошла, наработались все как обычно, намахались изрядно. Первая в баню у нас мелюзга пошла, а потом и люди постарше. Батюшка квасу изрядно с устатку попил, поспал он маненько и последним захотел в баню идти, чтобы, значится, долго и не спеша, всласть там сидеть и чтобы никто бы ему там не мешал. Ну вот, время-то идет, а его все нет и нет. Матушка уже волноваться начала: «Идите, говорит, отца родного проведайте!» Мы с братом Третьяком заходим в баньку, а там на лавке отец без движения лежит, и в углу под полко́м шебуршание какое-то. Подхватили мы родителя своего и на улицу его быстрее выволочили. Тут матушка бежит. «Помер, – кричит, – кормилец!» Ему на грудь кинулась в слезах!

– Чего, неужто и правда помер?! – с жалостью глядя на рассказчика, спросил его идущий рядом Варлампий.

– Да не перебивай ты человека, ну просил же он уже! – Месток толкнул длинного мужика локтем в бок. – Иди себе и молча слушай!

– Не-ет, не помер, – облегченно вздохнул рассказчик. – Отлили мы его водой колодезной холодной. Однако чуть-чуть было успели, еще немного бы полежал там и все. Вишь, как банник его вусмерть запарил.

Отлежался отец, а на следующий день к знающему человеку пошел за советом: как ему теперь с банником быть? Да он, этот старик, к кому он ходил, и сейчас, небось, живой. У дальнего затона на Великой его хижина стоит. Люди говорят, что из чудинов он сам и все про всякую нежить ведает. Как уж его там? Чурило, во, вспомнил, как его зовут!

– Да я знаю его, он еще такой белый весь, сухой, у него борода до колен! Во-от такенная! – воскликнул Варлампий с восторгом.

– Да помолчи ты, оглобля! – зашикали на него со всех сторон. – Говорили же тебе: не мешай рассказывать!

– Все, все, все, братцы, я молчу! – воскликнул тот.

– Ну вот, видать, посоветовал тот старик отцу, что ему нужно делать, – продолжал рассказ Ефим. – Выкупил он у соседки Малуши черную курицу и, не ощипывая с нее перьев, задушил, а потом под порогом бани закопал. А вот над полком подкову прибил. Все, с той поры никакого зла нам от банника не было. Отвадило его разом.