Золотая чаша

– Э, Мег, а что же Принчипино?

И сразу показалось по контрасту, что это-то и есть настоящий, твердый голос истины.

Мегги взглянула на часы.

– Я распорядилась, чтобы его «подали» в половине шестого. Видишь, еще не пробило. Не беспокойся, милый, он тебя не подведет.

– Вот уж никак не хотелось бы, чтобы он меня подвел!

В шутливом ответе мистера Вервера крылись такие бездны, что, когда он в нетерпении отошел к одному из высоких окон и скрылся на балконе, Мегги, намереваясь последовать за ним, невольно спрашивала себя – погонится ли реальность за ней по пятам или встретит ее там, снаружи? Разумеется, последовать ей пришлось, ведь отец практически позвал ее за собой. Нужно было ненадолго оставить тех, других наедине, дать им тот самый шанс, о котором Мегги с мужем вели такой фантастический разговор. И вот отец с дочерью стоят на балконе над обширной скучной площадью, в эту минуту почти обретшей цвет, тот причудливый живописный оттенок, напоминающий картины старых мастеров, который присущ лондонским улицам под вечер летнего дня, и Мегги с новой силой ощущает, насколько немыслимой была бы такая минута и как она растерзала бы их в клочья, позволь они всему, что было скрытого в их отношениях, проглянуть хоть на мгновение в глазах. Несомненно, опасность была бы куда более грозной, если бы каждый из них – за себя, по крайней мере, Мегги могла отвечать – не обратился инстинктивно к другим сторонам дела, о которых можно было рассуждать с притворной откровенностью.

– Незачем вам здесь оставаться, знаешь ли, – заметил Адам Вервер, обозревая окрестности. – Разумеется, «Фоунз» в полном вашем распоряжении, пока не закончится срок аренды. Но там сейчас такой разор, – добавил он чуть печально. – Самые лучшие вещи увезли, и половину обстановки тоже, так что вам, пожалуй, там покажется не так уж весело.

– Да, – согласилась Мегги. – Нам будет не хватать лучших вещей. Лучшее, что там было, уже увезли, что верно, то верно. Вернуться туда опять, – воскликнула Мегги, – вернуться опять!.. – И она умолкла от полноты чувств.

– Вернуться опять, когда там уже не осталось ничего хорошего…

Но она больше не колебалась; она все-таки высказала свою мысль.

– Вернуться, когда там больше нет Шарлотты, выше моих сил. – Проговорив это, Мегги улыбнулась отцу и увидела, что он ее понял. Улыбка послужила намеком на все, о чем Мегги не могла сказать вслух. Не могла она в такую минуту говорить о том, каково ей будет без него, в «Фоунз» или где угодно еще. Эта тема была вне круга их разговора, в каком-то смысле – над ним; и что же Мегги оставалось делать, пока они ждали Принчипино, оставив остальных двоих наедине, что оставалось ей делать, как не предложить довольно смело вполне, впрочем, подходящую замену? Притом, как это ни странно, в словах Мегги послышалась искренняя нотка. Она сама почувствовала эту свою искренность и воспользовалась ею, не задумываясь о ее значении.

– Знаешь, с Шарлоттой никто не сравнится, – сказала Мегги. По истечении тридцати секунд ей стало ясно, что она только что произнесла самые удачные слова за всю свою жизнь. Словно сговорившись, отец и дочь повернулись к улице спиной и прислонились к перилам балкона. Отсюда им было хорошо видно комнату, но князь и миссис Вервер оказались за пределами их поля зрения. Мегги видела, как загорелись его глаза; он никакими силами не мог этого скрыть, хоть и вынул портсигар и сказал прежде всего остального:

– Позвольте, я закурю?

Она ободрила его все тем же:

– Милый!

И пока он чиркал спичкой, успела поволноваться еще минуту; но Мегги не стала тратить эту минуту на бесполезные метания, а повторила твердо и звонко, не заботясь о том, что ее могут услышать те двое в комнате:

– Папа, папа, Шарлотта такая замечательная!

Отец закурил и только тогда снова взглянул на нее.

– Шарлотта замечательная.

На этом можно было бы и закончить. Оба чувствовали, что основа положена. Так они и стояли, исполнившись благодарности, и каждый глазами говорил другому, что под ногами у них отныне твердая почва. Они даже подождали немного, как бы в подтверждение. Отец словно давал ей время понять, пока для скрытых от их взгляда собеседников проходила минута за минутой: вот она – истинная причина!

– Ты увидишь, как я был прав, – заметил вскоре мистер Вервер. – Я хочу сказать, что правильно поступил, когда сделал это для тебя.

– Ну, еще бы! – пробормотала она с той же улыбкой. И сразу прибавила, как бы желая тоже поступить правильно: – Не представляю, что бы ты стал делать без нее.

– Тут главное в другом, – ответил он тихо. – Я не представлял, что ты станешь делать. Но все-таки риск был большой.

– Риск был, – сказала Мегги. – Но я верила, что так нужно. По крайней мере, для меня! – улыбнулась она.

– Ну, а теперь мы это видим, – сказал он, продолжая курить.

– Теперь видим.

– Я лучше ее знаю.

– Ты знаешь ее лучше всех.

– О, естественно!

Его слова прозвучали непреложной истиной – кто знает, может быть, непреложной ее делали именно теперешние обстоятельства, сама возможность этого разговора. Мегги вдруг почувствовала себя совершенно подавленной громадой подразумеваемого значения его слов, хотя сердце у нее затрепетало, как никогда прежде. Это ощущение все росло и росло с каждым мгновением, что они медлили здесь, на балконе. Вскоре он заметил, сделав очередную затяжку, опираясь руками о перила и запрокинув голову, чтобы посмотреть вверх, на серый суровый фасад дома:

– Она прекрасна, просто прекрасна!

Мегги со своей обостренной чувствительностью уловила тень новой ноты в его голосе. Большего она не могла пожелать, ибо нота эта была собственнической и властной; в то же время она, как ничто другое, говорила о реальности расставания. На этой ноте им и предстояло расстаться – восхищаясь ценными качествами Шарлотты, ради свободной игры которых они сейчас очистили комнату и которые князь, со своей стороны, вероятно, получил возможность наблюдать в действии. Если Мегги в эту последнюю минуту хотелось найти некое заключительное определение отцу, поместив его в какую-нибудь из четко разграниченных категорий, она могла бы сделать это сейчас, сведя все к его неподражаемой способности оценить высокое качество. В конце концов, памятуя обо всех ее подарках, ее фантазии, ее талантах, так много еще оставалось с ними от Шарлотты! Что же другое имела в виду и сама Мегги три минуты назад, называя ее замечательной? И он предлагал ей целый огромный мир. Он ни в коем случае не хотел, чтобы она даром потратила свою жизнь. За это Мегги и ухватилась: за мысль о том, что жизнь Шарлотты пройдет не зря. Он затем и вызвал дочь сюда, чтобы сообщить ей об этом. Какое счастье, что она может высказать вслух свою радость! Он не отворачивал лицо, и Мегги сказала, глядя прямо ему в глаза:

– Это успех, папа.

– Это успех. Да и это вот – тоже не сказать чтобы неудача! – прибавил он, когда в комнате послышался тоненький голосок Принчипино.

Они вошли внутрь, поздороваться с мальчиком, которого привела мисс Богль. Шарлотта и князь тоже встали. Мисс Богль, видимо оробев от их внушительного вида, поспешила ретироваться, но присутствие Принчипино уже само по себе разрядило обстановку – ощущение было примерно такое, как бывает, когда вдруг стихнет продолжавшийся долгое время непрерывный грохот. Впрочем, когда князь с княгинюшкой, проводив гостей до кареты, вернулись к себе, можно было скорее сказать, что тишина наступила, нежели что она восстановилась. А стало быть, все дальнейшее неизбежно должно было прозвучать особенно громко. Так обстояло дело и с таким естественным, но в то же время и таким бесполезным движением Мегги, снова вышедшей на балкон, посмотреть, как отъезжает отец. Экипаж к тому времени уже скрылся из виду – слишком долго и торжественно Мегги поднималась по лестнице.

Какое-то время она рассматривала пустое и обширное серое пространство, которое мало-помалу погружалось в сумрак, еще сильнее сгустившийся в комнате. Муж подошел к ней не сразу; он поднялся наверх вместе с малышом. Мальчик цеплялся за его руку и, как обычно, сыпал изречениями, достойными семейного архива. Затем оба отправились засвидетельствовать свое почтение мисс Богль. Для княгинюшки много значило, что Америго увел сына со сцены вместо того, чтобы передать его матери. Но сейчас все казалось ей преисполненным глубокого значения; Мегги бесцельно ходила по комнате, и неслышный хор гремел у нее в ушах. Но заметнее всего выделялось одно: то, что она находится здесь и ждет своего мужа, то, что теперь они вольны всегда быть вместе. Она стояла среди прохладных сумерек и во всем, что окружало ее, находила оправдание совершенному ею. Теперь, наконец, она знала почему, знала, откуда взялись у нее силы, откуда пришло вдохновение, – все было только ради этого. Вот она, эта минута, этот золотой плод, сиявший ей издалека. Но что же это, в сущности, за награда, если попробуешь ее на вкус, на ощупь? Никогда еще она не подходила так близко к полному пониманию содеянного, и на мгновение ее охватил страх – так всегда бывает, когда после долгой мучительной неизвестности остается только определить итоговую сумму возмещения. Америго-то знал итог. Итог этот был в его руках, и то, что он медлил вернуться, заставляя ее сердце заходиться в лихорадке, было словно ослепительный свет после безумной ставки в рискованной азартной игре. Мегги бросила игральные кости, но не могла разглядеть, что же ей выпало – Америго прикрыл их рукой.

Наконец дверь открылась – он не отсутствовал и десяти минут. Напряженно глядя на него, она будто вдруг увидела количество очков. Выпало максимальное число, уже хотя бы только потому, что он был здесь, стоял и смотрел на нее. Он еще не успел заговорить, а Мегги уже чувствовала, что получила свою награду. И тут произошла необыкновенная вещь: Мегги вдруг уверовала в полную свою безопасность. Страх отлетел от нее, сменившись сочувствием к тревожному ожиданию Америго, к тому, что скрывалось в самой глубине его души и что открыто отражалось в его прекрасном лице. Если продолжить наше сравнение с «суммой возмещения», можно было бы сказать, что Америго держал в своих руках кошель с деньгами, ей же оставалось только подойти и взять обещанную награду. Но тут Мегги остановила неожиданная мысль: вдруг он полагает, будто она ждет от него исповеди? Снова страх обрушился на нее: если такова цена, лучше уж она обойдется совсем без вознаграждения. Его признание прозвучало бы слишком чудовищно, да к тому же за счет Шарлотты, которая только что поразила Мегги несравненной элегантностью своего самообладания. Мегги знала одно: ей будет нестерпимо стыдно выслушать произнесенное слово; значит, необходимо покончить с этим раз и навсегда.

– Правда, она замечательная? – просто сказала Мегги, предлагая этим все объяснить и все завершить.

– О да, замечательная!

И князь подошел к ней.

– Видишь, это нам очень помогло, – наставительно прибавила Мегги.

Америго замер, пытаясь понять, что же она сейчас подарила ему с такой удивительной щедростью. Очевидно, он хотел сделать Мегги приятное, ответив ей в тон, но в конце концов, стоя прямо перед ней, совсем близко, положив руки ей на плечи, так что она оказалась как будто в кольце, только отозвался эхом: