Лицо войны. Военная хроника 1936–1988

Война во Вьетнаме

К весне 1949 года Израиль фактически выиграл войну за независимость, победив арабские государства Ближнего Востока, но Арабский легион[92] все еще проводил вылазки из-за высоких холмов пустыни Негев, и израильская армия укрепила холмы напротив пулеметными гнездами. Негев – интересное место с точки зрения геологии: полосы песка, отвердевшего до состояния камня, мертвые, необитаемые просторы и очень неприятная тишина. На войне всегда стоит либо страшный грохот, либо страшная тишина, и одно ничем не лучше другого.

Я помню, как меня впечатлило и поразило равенство полов в израильской армии: каждый здоровый израильтянин, независимо от возраста и пола, истово защищает новую жизнь на древней земле. И я помню хорошо знакомое ощущение, как бежали мурашки по спине, когда мы ехали в джипе посреди пустыни в сторону аэродрома. До этого мы посетили огневую позицию израильской армии; командовавшего там майора и девушку, его заместительницу, убили выстрелами в спину через несколько часов, когда они ехали по той же дороге, что и мы.

Так выглядела война в Израиле на тот момент, такой она и осталась – полной подлых и жалких ударов из-за угла. Арабские правительства, которые больше ни о чем не способны договориться между собой, используют Израиль в качестве объекта всеобщей ненависти, универсального козла отпущения. Это политически выгодное состояние войны – одна из самых отвратительных вещей в современном мире, а также пустая трата времени, жизней, денег. Арабам не нужны вооружение и армии; им нужны грандиозные ирригационные проекты, больницы и школы, а народ Израиля хочет просто жить и развивать свою родину. Израиль – образец здравомыслия среди государств, и агрессии у него не больше, чем у Дании. Арабские правительства потратили двадцать лет непрерывной пропаганды, чтобы заразить свое население ненавистью и страхом, поэтому потребуется много времени, чтобы их вылечить, но, конечно, все возможно – было бы желание.

Ни один народ не хочет войны: доказательством служит тот факт, что ни один народ не считает себя агрессором. Им везде твердят одну и ту же ложь, а они слепо верят: русским солдатам в Финляндии сказали, что Финляндия собралась напасть на Россию; немцам внушили идею, что кольцо враждебных наций готово задушить Германию; арабы убеждены, что Израиль – меньше Нью-Джерси по площади, с населением менее 3 миллионов человек – готовится завоевать обширные арабские земли и одолеть 50 миллионов врагов; а американцев теперь торжественно уверяют, что если не остановить «коммунистическую агрессию» в маленькой и не очень развитой стране в другом полушарии Земли, Америке грозит опасность.

Я ехала в Израиль не как военный корреспондент, я отправилась посмотреть на молодую страну и в итоге написала о ней с таким безудержным энтузиазмом, что мою статью так и не напечатали. Редакторам приходится быть осторожными со спорными темами; не ровен час, коммерческий отдел объявит об уходе рекламодателей или снижении числа подписчиков журнала из-за того, что какой-то незначительный автор делал слишком громкие заявления.

После Израиля, моей самой краткой поездки на войну, я объявила мирное время – сама для себя. Беды человечества казались извращенными плодами его собственных ошибок. Я принципиально перестала читать газеты, вместо сводок новостей слушала музыку и жила в Мексике счастливой и здоровой. Однажды мне позвонил сосед и в сильном волнении сообщил о начале войны в Корее. Спустя всего пять лет после окончания Второй мировой войны нас снова втянули в массовое убийство международного масштаба. Можно было лишь пожалеть всех людей, которым пришлось сражаться или страдать в этой войне, а заодно Корею, оккупированную Японией со времен русско-японской войны, освобожденную в 1945 году и тут же разделенную из-за страхов Востока и Запада на две республики, обе диктаторские[93].

Страх наших правителей, Востока и Запада, впервые обозначившийся на Парижской мирной конференции, логично вылился в первую бессмысленную войну между Востоком и Западом. Погибли десятки тысяч простых людей, у которых не было никаких реальных причин бояться друг друга, а правители остались в безопасности, в тепле – как всегда, хорошо накормленные, почитаемые за их «мудрое» правление, которое привело к войне, хронически боящиеся всего на свете.

Что касается меня, я видела уже достаточно трупов, беженцев и разрушенных деревень и больше не могла на это смотреть. Продолжать рассказывать людям, что такое война, бесполезно, раз они по-прежнему покорно ее принимают. Большинство людей, сталкиваясь с важными общественными событиями, ощущают себя бесполезными и беспомощными, и это скверные чувства, но они способны послужить и оправданием. Если вы ничего не можете сделать, чтобы изменить ситуацию или спасти своих товарищей, вы вольны жить своей собственной жизнью, что всегда приятнее, чем играть выматывающую роль ответственного гражданина.

Моим домом в свой черед были Мексика и Италия, Лондон и Восточная Африка – прекрасные места для жизни. Я писала художественную литературу, потому что мне это нравилось, а журналистские тексты – из безграничного любопытства, которое, как мне кажется, покинет меня только в момент смерти. Я давно утратила невинную веру в то, что журналистика – путеводная звезда, но все же считаю, что она гораздо лучше полного мрака. Кто-то должен сообщать новости, ведь мы не все можем увидеть своими глазами. Иногда журналистика была чистым наслаждением – недели в Серенгети; иногда чистым мучением – Освенцим и суд над Эйхманом.

Я бы никогда больше не поехала в зону боевых действий, если бы моя родная страна загадочным образом не начала войну без объявления войны. Примерно с февраля 1965 года Вьетнам стал неотложным делом каждого американского гражданина. Американцы никогда не замечают, что их правительство вовлекается в какие-то военные авантюры; это удел специалистов, к тому же все это так далеко и мало кому понятно. Долгие годы Америка все глубже впутывалась в дела непонятной азиатской страны под названием Вьетнам. Я обращала на это не больше внимания, чем остальные мои соотечественники, хотя у меня сложилось впечатление, что Вьетнам достался нам в наследство от национальной катастрофы по имени Джон Фостер Даллес[94]. Но катастроф было так много, что вряд ли можно было сосредоточиться на стране, само местоположение которой для многих оставалось загадкой.

И вот в одночасье мы оказались втянуты в войну – все разом, без малейшего разумного объяснения. Вместо доводов и фактов нас кормили проповедями и пропагандой. Все военные репортажи, которые мне встречались, звучали бесчеловечно, как описание смертельной футбольной игры между командой героев и командой дьяволов, где счет ведут по «количеству убитых противников» и «соотношению потерь». Американских погибших оплакивали, но недостаточно; над ними следовало бы рыдать, задавая неустанные горькие вопросы: во имя чего принесены в жертву эти молодые жизни? О вьетнамцах, очевидно, вовсе забыли, за исключением готовых клише в официальных речах. Об американских бомбардировках рассказывали так, будто бомбы – избирательное оружие или будто на территории Вьетнама жили только враги. Но под этим градом бомб жили обычные вьетнамцы. Их безжалостно «освобождали от агрессии».

Я не имела ни малейшего желания узнавать о новых методах ведения войны и наблюдать, как молодые парни убивают друг друга по приказам стариков. Но в конечном итоге я отправилась в Южный Вьетнам, потому что должна была узнать сама – рассказать мне никто не мог, – что творится с лишенным голоса вьетнамским народом.