Лицо войны. Военная хроника 1936–1988

Одним февральским днем вооруженные люди открыто схватили врача возле его операционной в бедном районе Сан-Сальвадора. Ему было 35 лет, он был отцом троих детей, все восхищались им как человеком и врачом, вскоре он должен был стать следующим руководителем медицинской школы, проблемной и существующей в состоянии хаоса. Одна женщина-врач из высшего класса сказала: «Я ничего не знаю о политике, но он был человеком выдающихся качеств». Этот доктор работал в Maternidad, ужасной государственной больнице, помогая беднейшим женщинам, которые его боготворили. Он был одним из основателей Комиссии по правам человека и сотрудничал с Amnesty International. Незадолго до задержания он общался с американской медицинской миссией, которая приехала в Сальвадор – какая грустная ирония, – чтобы узнать, почему исчезло столько их коллег. Американские врачи даже убедили сенаторов и Госдепартамент США попросить правительство Сальвадора найти его. Но Роберто Мартелли, «человек выдающихся качеств», бесследно пропал. Так устраняют благородные умы, которые в будущем могли бы служить Сальвадору и направлять его. Исчезновения начались в 1966 году – сначала забирали самых непокорных студентов, – и год за годом их число лишь росло. В 1982 году 346 мужчин и женщин были незаметно вырваны из жизни.

«Захваченные» – странная форма habeas corpus[146]. После ареста силы безопасности признаются ищущей семье: да, этот мужчина, эта женщина, этот юноша, эта девушка содержатся под стражей. Дальше все обычно идет так: «захваченных» «допрашивают», то есть пытают, процедура такая же стандартная, как снятие отпечатков пальцев или фотографирование в других тюрьмах. Теоретически после этого захваченные оказываются в одной из двух тюрем для политических заключенных. В 1982 году были задержаны 766 человек, среди них 104 студента, 50 преподавателей, 18 специалистов высокой квалификации, 3 художника. Я привожу эти цифры, чтобы подчеркнуть: в Сальвадоре преследуют интеллигенцию, которую Оксфордский словарь английского языка определяет как «часть нации, которая стремится к независимому мышлению». «Тот, кто здесь осмеливается думать, рискует жизнью», – сказал мне сотрудник христианской организации, предоставляющей юридическую помощь. И хотя в 1982 году задержали 766 мужчин и женщин всех возрастов и профессий, в мужской тюрьме в Марионе зарегистрировали только 280 новоприбывших, а в женской тюрьме в Илопанго – лишь 45. В Сальвадоре habeas corpus не означает, что тело будет в безопасности или возвращено.

Меня обещали пропустить в женскую тюрьму, но отказали прямо на входе. Члены американской медицинской миссии, которых, к их удивлению, в тюрьму допустили, провели несколько часов, опрашивая заключенных женщин, от которых они узнали о всевозможных формах «допроса». Их раздевали и щупали, насиловали или угрожали изнасилованием, били током или обжигали кожу кислотой, подвешивали за запястья, заставляли стоять голыми в течение нескольких дней, избивали (даже беременных), душили резиновыми масками. Американские врачи видели шрамы от кислоты и другие следы пыток; у одной женщины остались открытые язвы от прижиганий раскаленными докрасна утюгами. Среди женщин почти половина – представительницы интеллигенции. Задержанные мужчины рассказывали об аналогичном обращении. Одному старику после жестоких побоев пришлось удалить яички.

После пыток каждый заключенный подписывает признание не читая. Никто из них не знает, какие преступления они якобы совершили и когда они предстанут перед судом, если это вообще произойдет. Так продолжается уже четыре года. Женщины рожают детей и воспитывают их в тюрьме. Питание минимальное, нездоровое и однообразное; медицинская помощь – формальность. Но эти заключенные, можно сказать, элита; они остались живы после общения с сальвадорской полицией, и их семьи могут их навещать.

Семьи жертв тоже становятся жертвами. Родственники тех, кого схватили силы безопасности, собирают все, что могут унести, и покидают свои дома, скрываясь у друзей или у родных. Они боятся, что если останутся там, где их могут найти, за ними тоже придут. Так возник целый класс скрытых беженцев, который к настоящему времени насчитывает десятки тысяч человек, живущих в условиях страшной тесноты и бедности.

Я разговаривала с женой «захваченного» мужчины – назовем его Хуан, возраст – 41 год. Его задержали в средней школе, где он преподавал больше двадцати лет. Он состоял в ANDE, профсоюзе учителей, последнем, который, несмотря на все проблемы, работал в стране до начала террора. С 1978 года двести шестьдесят два члена профсоюза были убиты. Заработок Хуана составлял 100 долларов в месяц (что дает представление о сальвадорской экономической системе). Теперь его изможденная, робкая, испуганная жена, без гроша в кармане и крыши над головой, с тремя детьми, прячется в доме родственников; две женщины, семь детей-подростков в двух жалких голых комнатах.

– Я умею немного шить, – сказала она.

«Допрос» Хуана по местным меркам был обычным, почти формальностью. Восемь дней его держали на скамейке без сна, с завязанными глазами и скрученными за спиной руками. Если он падал от истощения, его пинали и затаскивали обратно на скамейку. Когда с него сняли повязку, его веки слиплись, пришлось звать врача, чтобы их открыть. Все эти процедуры еще не считаются пытками. Допрос начался с избиения: его связывали, били кулаками, ногами или плетью и все время насмехались и издевались, уничтожив его гордость. После этого Хуана три дня били электрическим током в области сердца и легких, по животу, ногам и ушам. Для этого используют тяжелый промышленный станок, а прежде чем разместить металлические накладки, на кожу наносят липкую мазь. Несмотря на то что я читала подробные описания в документах Комиссии по правам человека, я не могу представить конвульсии парализованного тела, обожженные и выскакивающие из орбит глаза, крики. С тех пор прошло шесть месяцев, но Хуан все еще чувствует боль и слышит шум в ушах. Его жена говорит, что он очень худой, нервный и подавленный.

«Пытки в Сальвадоре стали обычным методом работы, те, кто ими пользуются, считают их естественными и необходимыми», – Комиссия Сальвадора по правам человека. Первопроходцами в деле совершенно официального использования пыток стало гестапо, и практика приобрела популярность. Эта ядовитая зараза распространилась по всему миру и прогрессировала. Бесстыдства CAIN превосходят все слышанные мной рассказы жертв гестапо в Европе. Пытки – худшая из придуманных человеком мерзостей, и любое правительство, которое их санкционирует, признаётся в собственной бесчеловечности. Сальвадор входит в Организацию Объединенных Наций, он подписал Всеобщую декларацию прав человека. Неужели Организация Объединенных Наций прекратила свою деятельность? Европейские чиновники справедливо осуждают советскую карательную психиатрию. Так почему же они послушно молчат о Сальвадоре?

«Убитые». В 1982 году, который считался хорошим годом, лучше трех предыдущих, было найдено 5840 изуродованных трупов мужчин и женщин, парней и девушек, валяющихся по всему Сальвадору. Большинство – крестьяне. За 1982 год «захватили» лишь несколько крестьян, «исчезли» восемь. С ними предпочитают бороться, расправляясь на месте, прямо в деревнях и на полях. Беженцы-крестьяне рассказывают, как армия, или ORDEN, или Национальная гвардия приходили в их деревню и убивали направо и налево, прежде чем угнать животных, разграбить и сжечь дома. Так появляются беженцы: примерно 300 000 человек за пределами страны, 200 000 – внутри, этот процесс продолжается. Крестьян изгоняют с их мест, убивают, потому что они – католики, поддерживающие Оскара Ромеро. Они верят словам убитого архиепископа: Бог не посылает несчастья, их создает человек. Сальвадорское правительство считает такие рассуждения революционными и коммунистическими. Так что священники-иезуиты оказываются коммунистами и живут под угрозой гибели.

В импровизированные лагеря беженцев приходят толпы женщин, детей (в несметных количествах), стариков. Все они видели, как убивают крестьян. Вот пример: рассказ дородной женщины, которая уже два года живет с 1200 другими крестьянскими беженцами на пыльных игровых площадках католической семинарии:

– Это был ORDEN. Мы услышали, как они приближаются, побежали прятаться в лес. Но моя дочь была на восьмом месяце беременности, она не могла бежать достаточно быстро. Они ее схватили. Разрезали живот мачете, вытащили ребенка и разрубили его пополам. Ей было 17 лет. Я видела это своими глазами. Своими глазами. Потом они украли все, ради чего мы работали, и сожгли наши дома.

Известно, что президента Рейгана расстроили фотографии жертв «Катаиба» в палестинских лагерях в предместьях Бейрута[147]. Он обязан взглянуть и на альбомы с фотографиями убитых сальвадорцев, которые собрала Комиссия по правам человека. Эти люди умерли не быстро. У многих залита кровью нижняя часть лица («Мы думаем, они забили их насмерть прикладами винтовок».) Некоторых задушили. Некоторых обезглавили, головы лежат рядом с трупами. У голого мальчика, лежащего лицом вниз, длинные глубокие открытые колотые раны на ногах. Голая женщина тоже лежит ничком, вся нижняя половина тела изрешечена пулями; судя по наготе, перед тем как убить, ее изнасиловали – для женщин здесь это обычная судьба. Тут же жуткая фотография восьми переплетенных неузнаваемых тел – их сожгли, и они сгорели до состояния гладкого белого жира. Все это – снимки убитых в январе этого года, в месяце, когда президент Рейган подтвердил, что реформа прав человека в Сальвадоре оправдывает увеличение военной помощи, хотя только за этот месяц было убито 672 сальвадорца.

Мы, люди свободного мира, свободно избираем наши правительства, поэтому несем ответственность за то, что они делают от нашего имени. Если бы правительства были лучше и мудрее, находились бы в более тесном контакте с настоящей жизнью, мирным гражданам не пришлось бы тратить столько времени на их воспитание и сдерживание. Надежда Мандельштам, пережившая другую тиранию, дала лучший совет: «Если ничего другого не осталось, надо выть». Занятие утомительное, но необходимое. Мы, американцы, должны кричать, чтобы наше правительство убралось из Сальвадора и держалось подальше от Никарагуа. Нельзя допустить, чтобы обо всем мире прокатилась слава о нас как о стране, которая с безумной жестокостью вмешивается в жизнь маленьких смуглых людей, никогда не причинявших нам никакого вреда.