Русская идея от Николая I до Путина. Книга IV-2000-2016

Вопросы

Моя апелляция к истории, боюсь, породит массу вопросов. Начнем с самого элементарного. Скептик непременно спросит с затаенной насмешкой: «Позвольте, вы утверждаете, что в XVIII веке Сибирь создала Россию, но если так, где в таком случае была Россия ДО XVIII века?» Отвечу: нигде. Территория от Смоленска до Урала называлась в XVII столетии Московией и была изгоем в европейской семье, в некотором смысле напоминая страну, в которую превратил Россию цезаризм Путина.

В том конкретно смысле, что, будучи безнадежно отсталой (достаточно напомнить, что оракулом Московии в космографии в эпоху Ньютона, после Коперника, Кеплера и Галилея был Козьма Индикоплов, египетский монах VI века, полагавший землю четырехугольной), она в то же время считала себя, как заметил Василий Ключевский, «единственно правоверной в мире, свое понимание божества исключительно правильным, творца вселенной представляла своим русским богом, никому более не принадлежавшим и неведомым».

Впрочем, практически все серьезные русские мыслители XIX века, независимо от убеждений, Московию презирали. Константин Леонтьев находил в ней, КАК МЫ ПОМНИМ, лишь «бесцветность и пустоту», и самая светлая голова славянофильства, Иван Киреевский, вздыхая, признавал в пику своим единомышленникам, что пребывала Московия «в оцепенении духовной деятельности». Что и говорить о русских европейцах! Виссарион Белинский называл ее порядки «китаизмом», в удушливой атмосфере которого, как добавлял Николай Бердяев, «угасла даже святость».

Другой вопрос, каким образом полуевропейское, живое и преуспевающее Московское государство Ивана Ш-докре-постническое, доимперское и досамодержавное — превратилось в снулую, самодовольную и тупиковую Московию? Это требует некоторой дискуссии. В первом томе трилогии, который я назвал «Европейское столетие России. 1480–1560», предложена гипотеза, никем пока всерьез не оспоренная ни на Западе (американское его издание ТЬе Оп§ш$ о! Агйосгасу было, НАПОМНЮ, опубликовано ЕЩЕ в 1981-м), ни в России. Согласно моей гипотезе, причиной этой головокружительной метаморфозы была самодержавная революция и диктатура Ивана IV (1560–1583), сломавшая основы московской государственности, заложенные его дедом Иваном III, и дотла опустошившая страну.

Я понимаю, как трудно, почти немыслимо было бы поверить в возможность столь монументальной трансформации, когда б аналогичная метаморфоза не случалась с Россией ТРИЖДЫ! Я говорю, во-первых, о том, что в начале XVIII века посредством такого же катаклизма произошла в России обратная трансформация — из тупиковой Московии она снова превратилась в полуевропейскую, то есть способную к развитию петровскую державу, во-вторых, о том, что еще два столетия спустя революция Октября 1917-го опять превратила ее в тупиковый и, подобно Московии, обреченный на деградацию СССР. Третью, не менее фундаментальную трансформацию пережила страна уже на наших глазах, когда рухнувшая Советская Империя снова превратилась в Россию.

Могут ли после этого быть сомнения в цивилизационной неустойчивости России, в ее способности к поистине исполинским метаморфозам? В том, иначе говоря, что, и впрямь, способна она превращаться в совсем другую, совершенно непохожую на себя прежнюю страну: из развивающейся-в деградирующую, из тупиковой-в развивающуюся (это к тому, что предложенная Зубовым и Иноземцевым «сибирская революция» содержит в себе возможность и четвертой метаморфозы-после Путина).

Эта цивилизационная неустойчивость России есть, по-видимому, плата за изначальную ДВОЙСТВЕННОСТЬ ее политической культуры, подробно обоснованную в трилогии. На протяжении столетий североевропейское начало боролось в ней с византийско-евразийским. Побеждало то одно, то другое. Мыслящим современникам ее тупиковых эпох, русским европейцам, казалась она страной, проклятой Богом, безнадежной, обреченной на вырождение; мыслящим иностранцам-страной-хамелеоном. Историк XX века, имевший возможность обозревать эту причудливую историю во всей ее целостности, назвал ее «испорченной Европой» (см. Приложение 2 к первой книге «Зачем России Европа?»).

Просто потому, что столетия, пусть мучительно медленно, постепенно, но снимали византийско-евразийскую «порчу», и уже в XIX веке Россия была вполне европейской культурной сверхдержавой. Не вмешайся Первая мировая война, куда по неизреченной своей глупости втянули ее правители, она, возможно, уже в XX веке «слилась бы с Европейским сообществом», как пророчил ей за столетие до этого Чаадаев (см. Приложение «Уроки Первой мировой» ко второй книге).

Но судьба рассудила иначе. Слишком много, как видно, еще оставалось «порчи» (и до сего дня хватило). Но в том, что «порча» эта агонизирует, сомнений у историка быть не может: она больше не в силах превратить Россию ни в новый СССР, ни тем более в новую Московию. Она способна лишь имитировать их. Путин, возможно, — предпоследнее, если не последнее, ее воплощение. Окажется ли он последним, зависит от нас. Именно для этого предназначено, по-моему «Сибирское благословение»…