История христианской церкви в XIX веке. Том 1. Инославный христианский Запад

Такою речью имелось в виду посодействовать, с помощью, разумеется, Бонапарта, восстановлению «алтарей» во Франции, причем «Органические члены» представляли достаточную гарантию независимости правительства в его отношениях к Риму. Они были составлены без ведома папы и подали ему позже повод к самым резким возражениям. В действительности они делали церковь слугой государства «Никакая булла, никакое послание или другая грамота папы», – говорилось в них «не могут быть опубликованы или напечатаны без позволения правительства. У него же (правительства) легаты и нунции получают свои полномочия, чтобы иметь право исполнять свою обязанность во Франции. Даже и постановления вселенских соборов не могут получить во Франции значения, прежде чем правительство не исследует и не утвердит их; без государственного одобрения не может происходить и церковных собраний в стране. Никакие церковные акты не могут совершаться без особого утверждения, то есть, за исключением тех, которым правительство наперед дало свое одобрение. Во всех вопросах, а также и церковных, всякий может обращаться к государственному совету, как к своего рода высшему апелляционному суду. О преимуществах какого-либо рода не может быть более речи. Архиепископы и епископы могут присоединять к своему имени слова – Citoyen или Monsieur: (гражданин или господин), а все другие титулы запрещаются. Если какой-либо архиепископ воспротивится посвятить себе епископов суффраганов, то вместо него может сделать это старший епископ. Епископом может делаться человек лишь тридцатилетнего возраста, и притом если он природный француз. Епископы без позволения первого консула не могут оставлять своих диоцезов. Все учителя в духовных семинариях должны подписывать галликанские декларации 1682 года, а также принять присягу в том, что они и своим ученикам будут внушать содержащиеся в них учения. Никто из не·французов не может без особого позволения сделаться священником во Франции. По всей Франции должны употребляться один и тот же катихизис и одна и та же литургия; кроме воскресного дня, никакие другие праздники не могут быть вводимы без особого разрешения правительства. Все служители церкви должны носить обычную французскую одежду и одеваться в черное; только епископам позволяется носить крест и фиолетовые чулки. В тех местах, где есть различные вероисповедания, никакие церемонии не могут совершаться вне церквей. Венчание можно совершать лишь над теми брачными четами, которые уже заранее заключили между собою гражданский брак. Архиепископы получают жалованье от папы по 15,000 франков, епископы по 10,000 и священники по 1,500 или 1,000 франков, кроме помещения и сада».

Несмотря на добавление этих «органических законов», «законодательное собрание не очень расположено было проглотить горькую пилюлю, которую представлял для него конкордат. В тот же самый день, как Порталис произнес свою речь, депутация от собрания испросила себе аудиенцию у Бонапарта. Представитель ее произнес речь, в которой говорил об Амьенском мире, но ни единым словом не упомянул о конкордате. Это была очевидная демонстрация, на которую, однако, Бонапарт не обратил внимания. Выразив свою благодарность, он сказал лишь следующее: «весь французский народ жаждет окончания религиозной смуты и восстановления порядка в богослужебных делах. Подобно нации, и вы также должны придти к соглашению по предмету ваших совещаний. Французский народ с живейшим удовольствием услышит, что нет такого законодателя, который не голосовал бы в пользу мира совести и мира семейного, для блага народа имеющего больше значения, чем тот мир, по поводу заключения которого вы только что выразили свое благожелание правительству»! Это заявление ничего не оставляло желать в ясности; и два дня спустя законодательное собрание приняло конкордат в качестве закона 220 голосами против 21. В тот же день принял это постановление также и «трибунат» 78 голосами против 7. Парижская чернь и фанатические приверженцы революции попытались выразить свою месть тем, что освистали драму, которую один из трибунов, говоривших в пользу конкордата, поставил во «французском театре», да солдаты выражали свое удивление тому, что их «маленький капрал» заговорил в церковном тоне.

В пятницу, 9 апреля, Капрара официально был принят в Тюйльерийском дворце в качестве легата папского престола. Он выразил желание, чтобы перед ним всадник вез золотой крест, как это было в обычае в древности, когда легаты отправлялись ко двору. Но такого зрелища правительство не осмелилось представить парижскому населению. Поэтому золотой крест спрятали в коляске, которая ехала перед кардиналом-легатом. Бонапарт принял легата во главе блестящего собрания и милостиво выслушал его речь. Затем Капрара принял присягу. За день перед тем Бонапарт издал декрет, которым последний признавался официальным легатом, если он наперед, «согласно с традиционными форами», даст обещание сообразоваться с законами государства и «вольностями» галликанской церкви. Это выражение, без сомнения, большинством понималось тогда в том смысле, что легат должен признать четыре галликанских положения 1682 года. В действительности это было не так. Присяга эта просто выражала общий обет послушания. По принятии легатом присяги, Бонапарт высказал надежду, что «плод его миссии будет с радостью приветствуем просвещенными философами и истинными друзьями человечества». В следующее воскресенье, которое совпало с Вербным, канонически были посвящены четыре новых прелата, и среди них Бернье епископом орлеанским. Каждый из новых епископов получил при этом денежный подарок, крест, епископский посох и епископскую митру (инвеституру). Торжественное посвящение состоялось в соборе Парижской Богоматери, который тогда еще находился в руках присягавших. Этот прекрасный храм между тем находился в самом жалком состоянии. Правда, с крайнею поспешностью в нем произведены были кое-какие поправки; но ризница не была в порядке, так что пришлось воспользоваться близлежащим зданием. Необычное зрелище собрало огромную массу народа. «Церковь, говорит Тьер, переполнилась бесчисленными христианами, которые скорбели о печальном положении религии и которые, безразличия партий, все благодарственно приняли милость, которую в этот день оказал им первый консул».

Накануне праздника Пасхи Бонапарт издал прокламацию, в которой он приглашал французов к участию в торжестве следующего дня, именно по случаю обнародования конкордата. «Во время революции – говорилось в этом приглашении, – вообще проникнутой любовью к свободе, вдруг возникли религиозные распри, которые были бичом для ваших семейств, питали партийный раздор и ободряли ваших врагов. Неразумная политика старалась подавить эти распри под ниспровергнутыми алтарями, под развалинами самой религии. Прекратились те благочестивые праздники, на которых граждане называли друг друга дружелюбными братскими именами и взаимно признавали себя равными, под десницей Того, Кто сотворил их всех. И умирающий был одинок в своей скорби, не слышал более того утешающего голоса, который укрепляет христиан надеждой на лучшую жизнь; Сам Бог как бы изгнан был из мира. Пример веков и разум повелели нам искать себе убежища у папы, чтобы он опять водворил мир среди общин и умиротворил сердца». Затем делалось обращение к священникам: «Вы, служители религии мира! Забудьте ваши распри, ваши домогательства – и ваши ошибки. – Граждане пусть научаются от вас, что Бог мира есть также Господь воинств, и что Он противоборствует всем тем, которые не хотят, чтобы Франция была независимой и свободной».

Наконец наступил день Пасхи (18 апреля 1802 г.), который в то же время должен был получить особое значение – вследствие официального объявления амиенского мира и конкордата. Ранним утром, когда первый консул обменивался с посланниками иностранных государств грамотами по этому мирному договору, по улицам прошла полугражданская, полувоенная процессия, причем всем объявлялось о конкордате. Около 11 часов Капрара отправился в собор Богоматери, в сопровождении архиепископов и епископов в полном их облачении, и на этот раз перед легатом был несен золотой крест. Золоченые кареты и коляски от времен Людовика XV величаво двигались к церкви, которая была наполнена дамами в самых праздничных нарядах; и в первый раз все видели при карете госпожи Бонапарт слугу в зеленой ливрее с золотыми кистями, что впоследствии сделалось цветом Наполеонидов. Первый консул следовал в церковь во главе своих верных приверженцев. По дороге это блестящее шествие встречено было массой генералов, и по мановению Бонапарта все они присоединились к шествию (хотя для этого пришлось прибегнуть к маленькой военной хитрости). Престарелый архиепископ эксский, Буазжелен, произнес торжественную речь, которая представляла собою не что иное, как панегирик генералу и первому консулу. Оратор делал сравнение между ним, Пипином и Карлом Великим. Все это было прелюдией к коронованию Бонапарта императором. Бонапарт потому именно и избрал для этой роли архиепископа эксского, что последний был оратором при коронации Людовика XVI в Реймском соборе. Вообще все обставлено было так, как будто у Франции был один только властелин, а не три консула, и одному только Бонапарту, буквально, покадили фимиамом. Когда священники спрашивали утром, не нужно ли и двум другим консулам также покадит фимиам, то Бонапарт ответил: «Нет! – такое благоухание было бы для них слишком сильным». Это явное посягательство на единодержавие, вместе с восстановлением римско-католической религии, еще более раздражило сторонников революции. Мадам Сталь в этот день заперлась в своей комнате, чтобы «не видеть этого отвратительного зрелища»; и даже многие из свиты Бонапарта были крайне недовольны. По возвращении домой первый консул сказал одному из генералов: «Не правда ли? – Сегодня все, по-видимому, совершено по древнему порядку». Тот на это ответил ему: «Да – с единственным исключением, что 2.000.000 французов умерли за свободу, и их уже опять нельзя возвратить к жизни».

После заключения конкордата Бонапарт отправил к папе письмо, в котором подписался: «Вашего святейшества наипреданнейший сын». Однако, между папой и им все еще оставался неразрешенным серьезный спорный вопрос касательно «органических членов». Рим был весьма недоволен не только самыми «членами», но еще более самым способом, как они были навязаны. В Париже появилось сочинение, в заглавии которого стояло напечатанное крупными буквами слово «Конкордат». «Органические члены» в нем были напечатаны вслед за статьями конкордата и под тем же самым числом, так что все имело вид, как будто они составляли нераздельную часть заключенного с напои конкордата. По поводу этих «членов» Консальви сказал: «Они ниспровергали почти все здание, воздвигнутое нами с столь большим трудом, превращая его в развалины. Постановления, которые делал конкордат относительно свободы церкви и культа, опять отдавались на волю галликанской юриспруденции, и церковь Франции должна была опасаться возвращения прежнего рабства». И его опасения вполне разделяли папа и папские богословы. Но ничего нельзя было поделать. Все представления, все просьбы, все угрозы оставались бесплодными; «органические члены»вошли в силу. Кроме того и вообще оказывалось чрезвычайно трудным провести постановления конкордата в жизнь и в отдельных случаях примирить взбаламученную революцией церковь с церковью монархии. Не присягавшие священники и епископы не могли забыть темного прошлого присягавших, которые в свою очередь видели в первых часто предателей дела Франции и свободы. Бежавшие епископы посылали частью из Англии, частью из Испании, Германии и Польши пастырские послания к своим прежним паствам, увещевая их не принимать нового порядка. Бонапарт пришел в ярость от этих новых возмутителей, и Талейрану пришлось действовать против них дипломатическим путем. Соглашение с Римом, впрочем, этим не было нарушено. Бонапарт послал папе составленный по его приказанию словарь китайского языка, и в одушевленных словах благочестивый папа благодарил его за то облегчение, которое этим будет доставлено миссии в Китае. Еще большую радость доставил ему первый консул подарком двух кораблей, которые были переименованы и получили названия «св. Петр» и «св. Павел». Папа был вне себя от радости, и римляне начинали мало-помалу забывать, что и в их городе когда-то революция поднимала свою голову. Пий со своей стороны оказался столь благорасположенным к Бонапарту, что назначил кардиналами четырех французских епископов, между прочим также Феша, брата Летиции Бонапарт, матери консула. 27 марта 1803 года в Тюльерийском дворце состоялось церковное торжество, при котором Летиция испытала редкую радость быть свидетельницей, как ее сын подавал кардинальскую шляпу ее брату совершенно так же, как прежде Людовик XIV подавал се великим кардиналам.