История христианской церкви в XIX веке. Том 1. Инославный христианский Запад

Совершенно таким же характером отличаются и все его дальнейшие произведения, имеющие своим предметом «происхождение христианства". Быстро следовавшие одни за другими его сочинения: «Апостолы»(1866 г.), «Св. Павел» (1869 г.), «Антихрист» (1871 г.), «Евангелие» (1877 г.), «Христианская церковь» (1878 г.), «Марк Аврелий и конец античного мира" (1882 г.), – все эти сочинения, включая и последующие философские и автобиографические произведения, представляют ту же картину внутреннего разлада в их авторе, и притом разлада, который даже не ослабляется с течением времени, как естественно бы ожидать в виду настойчивой привязанности автора к этой области исследования, а заметно усиливается. Тут опять сказалась громадная разница между учеником и учителем. Штраус, как известно, став на прямую рационалистическую дорогу, с чисто немецкою последовательностью пошел по ней до конца и бросился наконец в объятия самого грубого, не философского материализма, который он проповедовал в своем последнем сочинении: «Старая и новая вера». Со своей стороны Ренан, дав самое смелое выражение своему неверию в «Жизни Иисуса», как будто сам испугался своей смелости, и потому все его последующие сочинения представляют собою в сущности постепенное отступление от прежней позиции, хотя отступление искусно замаскированное. Этим объясняется то, почему его последующие сочинения все более разочаровывали в нем самых горячих его поклонников, и от него, в конце концов перестали уже и ждать чего-нибудь такого, что могло бы польстить все более развивавшемуся духу неверия и рационализма в обществе. Сравнительно более живого интереса возбудила его «История Израиля», особенно своим многообещающим «введением», где автор предполагал сделать в нем завершение всех своих прежних трудов, а, следовательно и дать в нем окончательное выражение своим религиозно-философским воззрениям, но достаточно было появиться первым двум томам этого сочинения, чтобы последовало всеобщее разочарование, так как оказалось, что и этот труд есть такое же сцепление внутренних противоречий, каким отличаются и все его прежние сочинения. Во «введении» к этому сочинению он, между прочим, с богохульною дерзостью прилагая к себе слова св. Симеона Богоприимца, говорит, что, закончив этот труд, он в праве будет воскликнуть: «ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему с миром». Увы, по самому характеру своего труда он менее всего мог рассчитывать на достижение этого мира, и действительно не достиг его, как не мог достигнуть его человек, в душе которого, не смотря на внешнее спокойствие, происходила ужасная борьба, и ангел сердца вел кровавую, но безнадежную борьбу с демоном разума.

Этот его внутренний разлад нашел еще более яркое, можно сказать трагически-грустное выражение в его последних философских сочинениях которым он по преимуществу посвящал последние годы своей жизни.

В своем сочинении о «будущности науки" он пришел к печальному убеждению, что наука не в состоянии дать решительного ответа ни на один из тех вечных вопросов, которыми волнуется душа человеческая, что разум, этот идол, которому служит наше время, есть в действительности сила не созидающая, а разрушающая, и так называемая религия разума есть лишь одно жалкое пустозвонство. Сказать это для человека, который всю свою жизнь посвятил на поклонение этому идолу, на проповедь религии разума, значило одним ударом разбить все свое многолетнее построение, значило затоптать то, чему он поклонялся. И Ренан, действительно, в конце концов, разбил свой кумир и в том же сочинении открыто проповедовал, насколько вера и церковь важнее и выше разума и науки. К ужасу своих поклонников он к концу жизни стал набожно исполнять обряды римско-католической церкви, и с трогательным умилением относился к простосердечной вере своих земляков. Бывая по временам на своей родине в Бретани, он едва не плакал при виде той цельности религиозно-нравственного бытия, какую находил среди поселян, и неоднократно на прощанье убеждал их с искренним пафосом – хранить в неприкосновенности эту святую, простосердечную веру. Сам, потеряв это сокровище, он тем выше ценил его у других. «Я люблю эту простую веру», – восклицает он в одном месте. Поселянин без религии представляет собою безобразного зверя, ибо у него нет тогда признака человечности. Поэтому у меня в обычае: в деревне я хожу к обедне, в городе я смеюсь над теми, кто ходит в церковь. Иногда я готов заплакать, когда подумаю, что своими воззрениями я отделяю себя от великой религиозной семьи, к которой принадлежат все те, кого я люблю, и когда представляю себе, что лучшие души в мире считают меня безбожником, злым, проклятым, да и должны считать меня таковым, ибо к тому побуждает их вера. Но самое ужасное, когда женщина и дитя начнут просить: «Во имя неба, веруй же как мы веруем, иначе ты будешь проклят и чтобы не уверовать с ними, – заключает он, – надо быть или очень ученым, или очень злым». В действительности Ренан не был ни очень ученым, ни очень злым, но был несчастною жертвою внутреннего разлада, с которым и сошел в могилу.

Такую же жалкую картину внутреннего самопротиворечия представлял собою пресловутый кумир новейшего неверия и рационализма. Но, не смотря на это внутреннее бессилие, Ренан тем не менее оказал громадное влияние на наше время, и в круге миросозерцания так называемой « интеллигенции» он занимает едва ли не самое видное место. В виду всего изложенного можно бы только удивиться этому; но это, странное на первый взгляд, явление вполне объяснится, если мы обратим внимание на внешнюю сторону дела. Ренан, будучи бессилен внутренне, производил необычайное впечатление внешнею формою своих произведений. Это был замечательный стилист, который умел сочетать легкость мысли с очаровательною эффектностью изложения, так что в этом отношении даже враги и противники его не могли отказать ему в сильном даровании, хотя и сожалели, что оно потрачено на столь разрушительное дело. Все его произведения в этом отношении блистали фейерверками роскошного стиля, обольстительно действующими на полуобразованную массу, и так как с этой пышной стилистикой сочеталась весьма заманчивая, романтическая мысль, задавшаяся целью устранить из христианства все божественное и сверхъестественное, оставив однако за ним высший идеал человечности, подбитый приторным сентиментализмом дилетантского двоедушия, то для нашего двоедушного века уже поколебавшегося в своей вере в сверхъестественное, но не нашедшего еще ничего в замену этой веры, и не могло быть ничего более обольстительного, чем именно сочинения Ренана. Он более, чем кто либо, угадал истинное настроение нашего века, и дал ему то, чего он жаждал, именно полуверы, низведения божественного на почву земного и человеческого. Но успехом своих произведений он обязан почти исключительно тому, что в них он обратился к той именно публике, которая более всего страдает злокачественным недугом полуверия, но которая в действительности и располагает судьбами нашего времени. И прежде были отрицатели божественного происхождения христианства, но их идеи не выходили из ограниченного круга последователей того или другого направления, и этот сор праздной мысли, так сказать, не выметался из избы на улицу. Даже сочинения Штрауса не смотря на переработку их в так называемых народных изданиях, не имели широкого распространения, и немецкий невер никогда не выходил из роли резонерствующего аристократа, который свысока смотрит на окружающую его толпу. Совершенно иначе взглянул на дело французский невер. Он понял, что в наш век с его мелким образованием, сильно расплывающимся вширь, но лишенным глубины и основательности, с его жадной погоней за верхушками и так называемыми «последними словами науки», с его дряблым реализмом, колеблющимся между неверием и суеверием, главная сила находится в руках той полуобразованной массы, той поверхностно просвещенной разношерстной черни, которая гордо именует себя «интеллигенцией» т. е носительницей разума, хотя главным источником разума для нее служит летучая, газетная печать в ее наскоро составленными рассуждениями вкривь и вкось. Поэтому он и в своих сочинениях обратился именно к этой полуобразованной толпе, которая переполняет теперь все города цивилизованного мира, и не ошибся в своем рассчете. Вся так называемая интеллигенция с восторгом встретила его сочинения и приветствовала в нем своего пророка, который сумел заговорить с нею ее собственным фельетонным языком и польстил ее верхоглядству наглядным доказательством того, что для отрицания самых возвышенных и священных истин вовсе не требуется какого-нибудь глубокого специального образования, а достаточно прочесть несколько занимательных, с романическою легкостью написанных книжек. Одним словом – неверие и антихристианство, ютившиеся дотоле в тесных кружках, Ренан вынес на улицу и стал проповедовать его уличной, хотя и интеллигентной толпе, и вследствие этого ядом отрицания и безверия отравил огромные массы такого люда, который раньше и не подозревал, даже страшился самой возможности подобного отрицания священнейших истин, лежащих в самой основе их миросозерцания.

И этот яд отрицания скоро дал о себе знать в печальных и болезненных явлениях. Полуобразованная толпа, переполняющая собою все области общественной жизни, найдя в сочинениях Ренана как бы новое откровение, в силу которого на земле уже нет ничего божественного и чудесного, дала полную волю своему эпикуреизму и стала «пить и есть»до пресыщения своего чрева: городской пролетариат, услышав понятную для себя проповедь, что христианство с его загробными обетованиями есть миф, и что истинное царство должно быть на земле, поднял вопль о безотрадности своего земного положения и потребовал социальных реформ, а когда эти реформы оказались невыполнимыми, то произнес проклятие на весь теперешний социальный порядок и начал отчаянную борьбу против него – во имя социализма и анархии, и таким образом начались те ужасные социальные потрясения, которыми ознаменовалась история последних десятилетий. А когда, наконец, эта полуобразованная, развращенная легким отрицанием, интеллигентная толпа захватила во Франции после низвержения монархии правительственную власть в свои руки, то знамя неверия и отрицания она подняла и в палате народных представителей и в городских муниципалитетах, и этим объясняется тот общеизвестный факт, что теперешнее республиканское правительство в течение последних десятилетий вело позорную борьбу против всего церковного и христианского, доходившую до исключения самого имени Бога из учебных книг и введения не только гражданского брака, но и «гражданского крещения». И на все это дикое отрицание была готовая санкция: ведь так именно учил пророк новейшего времени – Ренан! Правда, сам автор этого отрицательного, антихристианского движения нс одобрял крайностей своих поклонников и даже старался устраниться от всякого общения с ними, на что и негодовали последние. Но отрицать свою связь с этими печальными явлениями для Ренана значило бы то же, что для поджигателя горючего материала отрицать свою прикосновенность к произведенному разрушительным пожаром бедствию. И он, конечно, вполне сознавал это и старался скрыть свое смущение в том легком, эпикурейски бездушном и безучастном отношении ко всем крупным явлениям общественной жизни, которое было отличительною особенностью его настроения в последние годы его жизни. Всецело погруженный в свои академические занятия среди «сорока безсмертных», Ренан в конце концов превратился в того бездушного эгоиста, который, разочаровавшись во всем и во всех, махнул рукой на весь мир с его треволнениями и злобами и единственно заботился о том, чтобы ничто не нарушало его эпикурейского спокойствия и самодовольства.