Жизнь за океаном

II. От Бремена до С.-Петербурга

Ганзейский город. – Воспоминания о былом. – Немецкая земля. – Столица бога войн. – Русский дух в сердце немечины. – Ярославцы в Берлине и борьба русской культуры с немецкою. – На палубе парохода на Балтийском море. – Прусские офицеры и русские барыни. – Кронштадт и видение Петра Великого. – Опять на родной земле...

Океанское путешествие оставляет по себе чувство утомления даже и в самый благодатный сезон, в какой совершился ваш переезд, и потому необходимо отдохнуть на первом же пункте твердой земли. Таким пунктом был ганзейский город Бремен. Я остановился в нем на два дня и, надо сказать, что трудно отыскать другой город более удобный для нравственного и физического успокоения. Судя по тому, что Бремен один из богатейших торговых пунктов средней Европы и чрез него идет непрерывный поток европейской эмиграции, направляющейся в Америку, можно бы предположить, что это шумный базар житейской суеты. В действительности же это один из изящнейших городов, какие только мне приходилось видеть. Улицы необыкновенно чисты и опрятны, и великолепные дома утопают в море зелени и цветов. Видно, что культура здесь достигла высокого развития и сумела из базара житейской суеты сделать приятную резиденцию изящества и красоты. Самые улицы носят названия героев культуры, и мне приходилось встречать на бланках надписи, что это Шиллерова улица, а это Гумбольдтова улица и т. д. Как древний исторический город, Бремен имеет много важных достопримечательностей, но я упомяну только о соборе, который в своих стенах заключает древнейшие предания города. Величественный портал его обращен к площади рынка. Площадь эта теперь малолюдна, и главный рынок передвинулся ближе к морю. Но собор помнит и то время, когда она кишела народом – гостями заморскими, и мог бы рассказать повесть о том, как из-за далекого моря Варяжского приходили гости богатые – из Новагорода Великого и Пскова, его младшего братца, привозили с собой меха пуховые и ткани браныя, раскладали их на площади на диво и зависть красавиц немецких, качальному звону церкви заморской дивилися и, сняв шапки дорогие, набожно крестилися, родной звон святой Софии Великой вспоминаючи. Теперь тут уже и духа нет гостей новгородских и псковских, и при виде собора невольно чувствуется грусть, что немецкий город успел удержать свою древнюю славу до настоящего времени, а слава наших некогда великих и богатых городов, принадлежавших к ганзейскому союзу, едва дает о себе знать в убогих и обветшалых останках седой старины. Бремен до сих пор вольный город и почти чудесно сохраняет свою независимость от всезахватывающей руки железного канцлера. Поэтому при въезде в город ни паспорт не спрашивается, ни вещи не подвергаются осмотру. Но лишь только вы вступаете в вокзал железной дороги, ведущей в пределы Германской империи, как вас встречают мундированные аггелы неумолимого канцлера и запускают руки в багаж, отыскивая что-нибудь подлежащее денежному обложению. В этом отношении канцлер неумолим и вся политика его в настоящее мирное время, как известно, сводится к тому, чтобы отыскать у немцев еще что-нибудь свободное от налога и обложить его под каким-либо мудреным или гуманным предлогом.

Поезд, между тем, помчался в самое царство Бисмарка, в сердце Германской империи – Берлин. По пути перед вами расстилаются далекие и широкие равнины, кое-где пересекаемые лесными рощами и почти сплошь занятые нивами колосящейся ржи и зеленеющего картофеля. Эти равнины удивительно напоминают средние русские равнины средних губерний. На первый взгляд, в них не видно следов немецкой культуры, и напротив чуется раздолье и ширь вольной славянской природы. Можно бы подумать, что тут до сих пор обитают наши братья-славяне, – те доблестные братичи и лютичи, которые некогда занимали все Балтийское поморье, били немцев и нам дали, по мнению некоторых историков, наших первых князей. Но достаточно попристальнее вглядеться в эти равнины, чтобы увидать на них следы немецкой руки. Эта рука дает о себе знать во всем: в чисто обработанных полях, в прочищенных рощах, канализированных болотах и уютных деревушках, показывающих свои красные черепичные кровли из благоухающей зелени садов. На станциях встречается множество широких бородатых лиц, в которых явно просвечивает славянский тип; но и этот тип заеден немецкой культурой, одет в немецкий мундир, сосет немецкую крючковатую трубку и поет немецко-патриотический гимн Wacht am Rhein.Чем ближе к Берлину, тем сильнее сгущается немецкий дух, а самый Берлин уж истовое сердце теперешней немечины.

Было около восьми часов вечера, когда я ступил на мостовую Германской столицы. Полицейский у вокзала дал мне номер на «Droschken», как почему-то у немцев называются громадные кареты, и мутированный немец-кучер покатил меня вовнутрь города. Мы проезжали мимо величественной мраморной колонны, на вершине которой какая-то золотая крылатая фигура горела и ослепительно блистала в лучах заходящего солнца. Тевтон не преминул объяснить, что это памятник немецких побед в минувшую войну над французами, и лишь только я успел обнаружить свой интерес к этому памятнику, как немец повез меня вокруг его, чтобы в картинных изображениях его показать иностранцу всю славу доблестных тевтонов. На этих изображениях бедные французики подвергаются такому беспощадному избиению, какого они не терпели и в действительности. Выслушав объяснительную лекцию кучера, я просил его скорее ехать в отель, тем более что плата за извозчиков у расчетливых немцев берется по количеству минут. Тем не менее, колонна бога войны произвела глубокое впечатление. Для немцев это, несомненно, источник неизмеримой гордости, но для французов это невыносимый памятник позора, и кто знает, какие события ожидают этот памятник в будущих судьбах истории? Если немцы раз взяли Париж, то нет ничего невозможного, что и французы когда-либо возьмут Берлин, и тогда от этого памятника не останется камня на камне. Несомненно же то, что подобные памятники не упрочивают мира на земле и благоволения в человецех ... Патриотический извозчик между тем подвез меня к величественному отелю «Императорского Двора» (Der Kaiserhof) и мне пришлось заплатить ему не только за провоз, но и за объяснительную лекцию.

Самый город Берлин настолько известен и близок к нам, что нет надобности его описывать. Но надо заметить, что господствующее у нас мнение о нем не делает ему справедливости. Расхаживая по великолепной улице «Под Липами», я удивлялся, как у нас могло образоваться мнение о нем как казарменном городе. Сплошь и рядом вы видите прелестные здания, удачно сочетающие колоссальность с изяществом, и на всем лежит, несомненно, отпечаток высшей культуры. Магазины поражают своею роскошью и между ними то и дело пестрят книжные магазины, которые за зеркальными стеклами выставляют на показ литературную мудрость всех народов и, между прочим, русского. Смотря на целые ряды русских книг, можно подумать, что немцы зачитываются произведениями русского ума. Несомненно же то, что они живо интересуются нашими внутренними и внешними делами, и я видел множество немецких книг, имеющих своим предметом роковую катастрофу 1-го марта. Случайно развернув одну из них под заглавием: «Александр II как человек и как правитель», я прочитал горькие слова, что «Россия была не достойна такого правителя, и он был недосягаемо выше своего народа...» С болью сердца я поспешил оставить и книжку, и магазин. Один конец улицы «Под Липами» занят дворцами и как раз против императорского дворца красуется величественный храм науки – университет. Такое близкое сожительство высшей науки с императорским правительством дает совсем иное впечатление, чем к какому мы привыкли в печальных фактах последнего времени. Если что и придает Берлину казарменный вид, так это масса военного и вообще мундирного люда, который пестрит по улицам. Но в этом отношении он только напоминает нашу северную Пальмиру. Вообще Берлин очень много похож на Петербург и я, после пребывания вдали от родины, ощущал в нем уже близость родного.

Несмотря на близость Берлина к русской земле, русская колония в нем очень незначительна, и состоит только из случайных перелетных птиц, которые весною тянутся на воды, а осенью с вод, и при этом Берлин делают своим главным становищем для роздыха. Раз только немецкая столица почуяла в себе действительно русский дух – в его истой самобытности.

Как ни хитер немец, а все-таки он не может так хорошо валять войлока, как это делают наши ярославцы, и вот однажды спекулянт-еврей надумал сделать этим хороший гешефт. Он основал в Берлине русскую войлочную фабрику и выписал для нее настоящих русских ярославских мужиков, которые и отправились в количестве двадцати человек в сердце немечины. Они принесли с собой истовую русскую культуру, какой еще и не видывали немцы. Носили они бороды широкие и полушубки дубленые, рубахи на них были красные и сапоги дегтем мазаные. По воскресным дням они всей партией являлись в русскую церковь, а после обеда гурьбой выходили «под липы», занимая всю широкую панель и заставляя сторониться всех гуляющих немцев, которые изумленно глазели на «варварских руссов». Чтобы внести в немечину всю полноту русской культуры, ярославичи выписали себе с родины бабу, которая стала им варить родные щи и завела все русское хозяйство, со всеми его необходимыми атрибутами и даже тараканами. Так счастливо водворилась было русская культура в самом сердце немечины. Но, увы, – прискорбно сказать, что мало-помалу она стала подчиняться немецкой культуре. По исконному прадедовскому обычаю, ярославичи спят вповалку на нарах и мясо едят только по праздникам. В подражание этому, еврей-спекулянт также и в Берлине устроил для них нары и мясом кормил по-русски. Сначала ярославичам и на ум не приходило, что тут что-то неладно. Но потом, обживись и заметив, что немцы спят на отдельных кроватях и мясной пищи едят вдоволь, смекнули, что у них «порядки-то законные», и потому не долго думая отправили в русское посольство ходатаев с жалобой на жида, что он держит их не «по-немецкому». Так противная немечина возобладала даже над представителями истой русской культуры. Но зато последняя чуть дорого не отплатила немцам за их культурную победу. Раз ярославичи пошли в окрестный лесок грибков посбирать, и напали на славную удачу, набрали большой кузов, и баба посолила их. На другой день у них был велик праздник-разгул: засели ярославичи во весел кружок, поставили ведерцо зелена-вина, пили ковшик-чару великую, грибками во сладость закусиваючи, родную землю вспоминаючи и веселы песни распеваючи. Но – баба ли не так посолила, ал и уж немецкий гриб таков, только на другой день все ярославичи легли во лоск, и приключилась им лиха беда – хворобь несчастная. По Берлину пронеслась роковая весть, что русская колония охвачена холерой; печать забила тревогу, санитарные комитеты пришли в движение и живо поставлены были крепкие карантины вокруг жилья-бытья наших ярославичей. Но знамо дело – немец трус. Холеры ничуть не бывало, а так себе занемоглось немножко, и скоро ярославичи оправились, и войлочек по-прежнему поваливали, душевно гриб немецкий проклинаючи. Скоро, однако же, ярославичам душно стало в немечине, заползла в их грудь могучую грусть-кручинушка тяжелая, и бросили они жида-антихриста с его выдумкой проклятою, и отправились на родину-отчизнушку, во ту ли землю ярославскую – к своим женкам, детушкам родимым. Некоторые из них, однако же, настолько поддались немецкому влиянию, что остались в немечине и по прекращении войлочного производства, и в настоящее время представляют собой интересный тип русского человека, заеденного немецкой культурой. В жизни этой простонародной русской колонии было много других интересных явлений. В ней интереснейшим образом столкнулась непосредственная русская культура с немецкой, и более подробное наблюдение над этим столкновением несомненно дало бы массу интересных фактов, могущих иметь более чем курьезное значение.