Три Царя

Где-то в этом мире в тот самый момент происходили ужасные вещи, не всегда с ужасными людьми. Кто-то переступал через свои же убеждения и идеалы, развращенные под тяжестью прошлого и печали настоящего. Везде лилась кровь, лилась такими реками, что даже боги порой закрывали глаза и сомневались в своем создании. Выращенные лишь для того, чтобы присоединиться к бесконечному циклу, культу, имя которому смерть.

Как может такое еще не рожденное дитя, через несколько десятков лет взять оружие и начать убивать? Будет ли оно убивать, и ради какой цели? Стоило ли приносить жизнь в мир, где первым вздохом будем зловоние его прогнившего стержня? Как много времени пройдет, когда кто-нибудь обрушит его на вес собственного греха.

Простая маленькая девочка, что лежала на сырой и холодной земле, вдыхая смесь крови и формальдегида, смотрела в будущее. В будущее дитя, что когда-нибудь вырастит и сделает свой первый шаг. Каким он будет? Никому не известно, ведь для неё в тот момент весь окружающий мир остановился и перестал существовать. Вся та боль, все те смерти, что она видела за последние несколько месяцев, слились в мутно-болотный ком абстрактности. Нет, она не забыла об этом, просто перед ней появился лучик света, лучик надежды.Ведь она наконец увидела не смерть, а рождение новой жизни. Жизни, которую никогда не забудет.

— Оте-е-ц! — прокричала Закхра.

— Лей. Больше смотри, чтобы не поперхнулась, у неё лихорадка. Маруська!

Впервые прикоснувшись к головке, она сначала отринула, но затем бережно, как сказал Семирод, словно одуванчик повернула. Маруська действительно вспомнила те дни, когда срывала ранимый цветок, боясь потерять хотя бы один пушистый зонтик.

— Прими эту жизнь и позволь ей ступить на землю твою, о великая Мать всех матерей. Не спеши забирать её к себе, славная Марена, разреши этому дитя увидеть и познать мир, сотворенный вами, — Семирод продолжал во весь голос, в то время как роженица отдавала последние силы ради своего ребенка.

Девочка посмотрела на старика вопросительным взглядом, когда ребенок показался наполовину. Пилорат подоспел со свежими насколько возможно тряпками и передал их Семироду, тот кивнул на неё. Маруська подложила их под бёдра женщины, и готовилась принять дитя. Семирод достал из походного тюфяка подсохшую веточку чертополоха, и прошептав колдовскую песнь, поджег прикосновением пальцев. Он отдал её Пилорату и приказал обойти женщину три раза, строго с востока держа горящий куст чуть выше роста Маруськи. Далее последовал небольшой филиал с вощанкой, что должен был оберегать дитя от лап нечистых, и мешать бесам, что душой беззащитной овладеть хотели.

— Водка есть? — внезапно произнес Семирод.

— Медовая только, у Рогалика может брусничка осталась, подойдет?

— Медовая, — коротко ответил Семирод, и через мгновение в его руке поместилась небольшая фляжка.

Старик положил себе в рот растертый корень плакун-травы и сухие листья стриг-дождя. В былые годы он пережевывал твердый корень, а листья сами таили на языке, но с тех пор прошло много времени. Он едва мог себе позволить четверть той части, что так противно хрустела и скреблась на остатках зубов. Семирод закрыв глаза пережевывал и медленно кивал головой, а затем выдохнул и сделал глоток из фляжки. Добрый глоток.

Он поморщился от привкуса, и на удивление всем выпрыснул содержимое своего рта над роженицей. Когда он открыл глаза, капли и ошметки сверкнули и превратились в осенне-золотистые листья, что медленно опустились на лицо женщины. Она сначала не поняла, что происходит, как и многие другие, как вдруг на их глазах они буквально испарились, впитываясь в кожу и проникая внутрь. Семирод поморщился вновь. Как они пьют подобное пойло? Он в молодости и сам грешил стаканчиком другим, но память не могла отыскать в своих закромах похожий вкус.

— Мудрейший, — произнесла Брига, будто читая мысли остальных. — Позволь поинтересоваться, что это ты сделал с медовухой Лысого?

— Нейромедиатор от артериальной гипертензии. Всё что смог сделать с тем, что имею, а алкоголь связующий реагент, без него чары не проникнут в организм.

Гривастые посмотрели друг на друга, в надежде, что хоть кто-нибудь понял его слова. Пилорат также, заканчивая третий круг, с интересом слушал старика. Маруська делала что ей было приказано, как и Закхра, хоть и обе не могли ничего поделать с мыслями в голове.

— Бедняжка в ужасном положении, одним богам известно, что с ней делали. Сейчас страшно всё, от сердечной недостаточности до вросшего ногтя. Потерпи, милая, осталось совсем немного.

Маруська в подтверждение выглянула и одобрительно подняла большой палец. Женщина на момент улыбнулась, и смогла сквозь разбитые губы произнести: «Спасибо». Этого хватило девочке, чтобы в груди появилось теплое чувство, а тело буквально загорелось притоком сил и огня. Она пообещала себе, что сделает всё что возможно, лишь бы это дитя родилось. Будет делать всё что дедушка скажет, а надо будет, и сама во тьму сбегает за водой и тряпками.

На белом куске ткани, подстеленной под бедрами, аккуратненько легка голова и маленькие ручки. Сердце Маруськи билось очень быстро, ведь рождение жизни, что так свято для неё, совсем не двигалось. Она не знала о том, как происходит процесс первого вдоха, но всё равно, что-то внутри неё сжималось лишь при одной мысли. Мысли о том, что дитя уже мертво.

Она посмотрела на Семирода и пальцем указала на обмякшие ручки и закрытые глаза. Старик молол в ступе какие-то травы, но кивком дал понять, что всё под контролем. Она хотела верить ему, и в глубине души, наверное, верила. Ведь в конце концов он стар и мудр, и много слов знает таких, которых она не узнала бы и до последнего дня своей жизни.

Маруська помнила, как рожала её мама младшего братика. В тот день по законам и обычаем её деревни, всех мужчин, включая её отца, отогнали от дома на сто шагов. В избе позволялось находиться лишь женщинам, ведь роды должны пройти в чистоте и здравии. Мужчины зачастую сильно нервничали или пили. Маруська как самая младшая, сидела на лавочке у печи, и теребила в руках маленькую фигурку Матери Земли, что подарил ей один мальчик из крайнего дома у пруда. Она тогда не понимала, что его семья были издалека. В их землях, если девочка принимает такой подарок, это означает что вступит с ним в брак, когда настанет время. Ей просто нравилось то, что кто-то ей улыбнулся и от чистого сердца подарил вещь.

У ширмы сидели две женщины преклонного возраста, чьей задачей было оберегать роды от бесов через песнь. Они качались на месте и синхронно напевали один и тот же мотив. За ширмой у печи кроме роженицы была знахарка и женщина, которую выбрала сама мать. Так оказалось, ею являлась её подруга детства. Маруська мало чего помнила о том дне, кроме криков, что издавала её мать, а после короткой тишины, рева её маленького брата.

Она надеялась, что еще раз услышит такой звук, учитывая, что ребенок показался почти полностью. Маруська и не заметила, как постепенно начало светать. Сколько времени они провели здесь? Должно было практически всю ночь. Всё началось с попытки Пилората проложить им путь через десятки смертей. Затем ситуация, из которой казалось не было выхода, а кончится все как? Рассвет? Начало нового дня и новой жизни?

С этой мыслью ребенок полностью оказался на простыне. Семирод приказал Пилорату подготовить заточенный и стерилизованный нож. Сам он ребенка не стал касаться и резать пуповину. Старческие руки от холода и усталости заметно тряслись. В таком положении он нанес бы больше вреда чем пользы. Пилорат выбрав нужное место по указаниям Семирода перерезал пуповину, и отошел в сторону.

Старик уверенно выдохнул, но тут наступила полнейшая тишина. Даже Гривастые стояли смирно, и никто не посмел заговорить первым. «Ну что же ты? Кричи, маленький, кричи!» — крутилось в его голове, но в ответ лишь мёртвая тишина. Семирод взял ребенка на руки вместе с простыней, и наклонился к его маленькой и все еще влажной голове.

— Гляди! Чего это он младенца целует то? Да в губы еще.

— Не целует, а дует. Может, дух пытается вдохнуть? Пёс его разбери.

Семирод остановился и наклонился ухом ко рту младенца, а затем принялся стучать двумя пальцами по его груди, словно отстукивая монотонный и повторяющийся ритм. Малыш так и не закричал. Старик забегал глазами, словно думая, что дальше делать, и потянулся к детской ножке, начав массировать у самой ступни, и вновь принялся вдыхать дух.

Всё это продолжалось несколько минут, в полнейшей тишине. Кто-то, не выдержав, начал читать поминальную и просил богов принять ребенка и переправить через Смородинку. Другие же плевались на землю, понося черных на чём свет стоит. Семирод остановился лишь в тот момент, когда заметил, что маленькое тельце начинает синеть. Он попробовал обратиться к колдовству, но для полного ритуала у него было ни ингредиентов, ни времени. Всё что он мог, это попробовать отыскать еще не далеко ушедший дух ребенка и попытаться вернуть его обратно. К сожалению, ему не удалось, вокруг было слишком много смертей и трупов. Всё буквально перемешивалось в огромную кучу смрада и горечи.

«Прости нас, чистейший, прости живущих, что уберечь не смогли».

Семирод хотел поднять голову, как сидевшая рядом Маруська, потянулась к нему, и неуклюже пытаясь взять на руки юное тело. Старик не понимал. Зачем ей это? Зачем вновь чувствовать еще одну смерть, что может сделать она, где не справился он? Ведь у него за плечами больше пол столетия учебы и практики, когда она простая девочка, не вошедшая в колдовской возраст. Маруська оказалась настойчивой, и Семирод быстро сдался. Девочка взяла ребенка так, как учила её мама. Бережно закутав в простыню, щелкнув игриво по маленькому носу.

Когда всё закончилось, и она увидела уставшее, но счастливое лицо своей матери, а пожилые женщины подозвали девочку к себе, ей в руки дали малюсенький кулёк, в котором возмущался её новорожденный брат. Они показали ей как нужно держать, и как следить. Маруська села на сложенную в виде кровати пушнину рядом с матерью и радостно улыбнулась. Её не пугали рёв и крики младенца. Она была рада, что он появился, и теперь как старшей сестре, ей нужно научиться его оберегать. В тот момент она решила крепко поцеловать его в лоб и стала петь колыбельную, под которую сама засыпала, когда была младше. То было удивление женщин, когда после первого куплета, малыш улыбнулся и сладко уснул.

Быть может на руках был не её брат, но Маруська чувствовала, что должна защищать и этого ребенка. Она не знала что делать, так как и не успела научиться. Всё что она могла сделать, это убедиться, что рожденное дитя уснет сладким сном. Маруська качалась на месте, и мычала мотив той самой колыбельной смотря перед собой абсолютно в пустоту.

Пилорат хотел приблизиться, но не знал, что сказать, как вырвать её из этого транса. Семирод так же смотрел на девочку, понимая. Ведь он собственными глазами видел её семью и закутанного в пеленки брата, которого из последних сил смог успокоить. В его голове всплывали различные медицинские термины, описывающие чувства девочки, но правда была всего одна, и он её знал. Ей было грустно.