Три Царя

Кто-то среди Гривастых даже пустил слезу, а другие не смели винить их за это. Посреди поля битвы, усеянного кучей тел, как мог родиться ребенок? Кто захочется вступать и оставаться в таком мире? Как можно первым вдохом ощутить не чистый воздух свободы, а смрад его обратной стороны?

Маруська продолжала качаться и мычать мотив колыбельной, сквозь сжатые губы, как случилось то, что заметил лишь Семирод. Когда девочка прошлась рукой по щеке ребенка, на кончиках её пальцев проблеснула одинокая искра. Совсем небольшая и короткая, но этого оказалось достаточно для того, что некоторые позволят назвать себе чудом.

Малыш начал розоветь и загорланил во весь голос. Гривастые вновь отшатнулись и на лицах появилась улыбка. Маруська испугалась не меньше их, чуть не выронив ребенка из рук. Она словно котенок, что впервые увидел своё отражение, пыталась понять, что только что произошло. Младенец ревел на всю поляну. Он возмущался, был недоволен, и требовал внимания всех окружающих к себе.

Маруська широко, без притворства и лжи улыбнулась, а её глаза засверкали мелкими огоньками. Девочка в радости протянула малыша его матери, но в суматохе все успели про неё забыть. Закхра сидела и медленно гладила влажные волосы, вымазанные в крови, поте и грязи. Роженица умерла, оставляя ребенка сиротой. Она ушла из этого мира, но ушла со счастливой и довольной улыбкой на лице. Такой, какая была у матери Маруськи.

Семирод забрал малыша у девочки и проверил легкие, пульс, сердце и кожу.

— Здоров, — коротко сказал он, однако радости в его голосе не было.

— Вот засранец мелкий! — выпалил бритый со шрамом на лице.

— А девка-то не простая оказалась. Смотри, вернула мелкого с того света!

Семирод посмотрел на Маруську, что не могла оторвать взгляда от новорожденного. Неужели он оказался прав? Быть может это лишь совпадение, ведь даже он не смог спасти его.

— Вот ведь что твориться-то! Кому расскажешь, не поверят, водки ставлю всем в ближайшей дыре, что кличется кабацкой!

Старик промочил пальцы в воде, и пару раз прыснув на лицо младенца, вырисовал кровью матери на щеках два символа. Один рунический знак в виде солнца, второй в виде ладьи. Младенец тут же уснул

— И оберег наложил! Хороший ты мужик!

— Это на время поможет, — произнес он всё тем же голосом, а затем обратился к гривастым. — Вы должны его забрать.

Тут в разговор вмешался Рогалик, что всё это время стоял вдалеке, наблюдая за происходящим:

— Подожди, отец. Мы, конечно, спасли тебя с твоими подопечными, но разве мы похожи на приют? Не руби с плеча и не приписывай нам то, коими не являемся. Мы горлорезы, нет ничего светлого и славного в нашей ганзе. Это не место, где ребенку расти.

— Дитя во крови и смерти рожденное. Жизнь кровавую проживет, так боги завещали, — ответил он твёрдым и холодным голосом. — Я знаю кто вы и чем промышляете, поэтому и сказал. В семью ему обычную нельзя, да и мы таким не занимаемся. Не оберег это вовсе, а привязка к солнцу и пути. Она поможет ему прожить жизнь ясную, до тех пор, пока семью не найдет, что сможет жажду утолять. Как наступит двенадцатое лето, если рядом не окажется никого, то в кровавое безумие впадет он.

— Тебе настолько всё равно? — вмешался в разговор Пилорат. — Это же невинное дитя.

— Невиновен он, правда твоя, но дух проникает в каждого из нас с первым вдохом, и наставляет на путь. Путь этого младенца, предопределен. Теперь ему нужна помощь и направление.

— Может он этого, того? Прокаженный? Тогда и дух не сработает и судьба и прочая хрень не важна.

— Чары сработали, дитя спит, — коротко ответил на вопрос гривастого со шрамом на лице, Семирод.

— Извини отец, мы и так задержались больше положенного, нам пора. Спасибо тебе за помощь, и жаль мать, но отпрыск не дело Гривастых.

— Погоди, погоди, Рогалик, — влезла в разговор Брига. — Она подошла поближе и забрала ребенка из рук Семирода. — Старому как пить плевать, давай пока заберем, а как атаманша вернется, так пускай решает. Ежели в ганзе оставит, то вырастим как истинного гривастого, ежели нет, спихнем в приют, а там боги ему судом будут.

— Ладно, — нехотя согласился тот. — Нам давно уже пора выдвигаться, созвать всех.

— Вот и сиськи наконец твои пригодятся, — со смешком поддел женщину Лысый.

— Я не могу его кормить, ты действительно настолько туп в плане баб, а? — она повернулась к Рогалику и спросила. — А что с ней делать? С древолюдкой.

— Закхра с нами пойдет, — ответил за всех Пилорат, поднимая девушку с холодной земли, и протягивая ей найденный тулуп. — Гривастым она не нужна, а у нас на пути есть одна деревня, там мой давний знакомый живет, откуда ты, Закхра?

— К-к-Красоград, — тихим голосом ответила та.

Пилорат продолжил:

— Зиму переждет у них, а потом с первыми проталинками вернется в Красоград. Это не обсуждается.

Семирод ничего не ответил.

— Обряд погребения провести бы. Не бросать же так на холоде, — прошептала Закхра, руки которой всё еще пахли волосами женщины.

Рогалик тут же отдал приказ двоим бойцам и сказал:

— Тут мы вам поможем. Недалеко есть курган, оттуда солнце всегда греет. Там она сможет уснуть, и ни зверь, ни рука не потревожит, но после этого наши дороги разойдутся.

Маруська подбежала к Пилорату, и вцепилась в его руку, изредка и недоверчиво поглядывая за Семиродом. Ей всегда говорили, что волхвы и старики добрые люди, которым нужно помогать. Ведь так велят боги, но что-то внутри её все еще не позволяло ей приблизиться к нему.

Сам же Семирод слишком устал, чтобы спорить и поучать молодежь. За последний день слишком много произошло, от чего старые кости мучительно ныли. У него была своя цель, своя задача, что намного больше и важнее пустых разговоров. То, что было намного больше, чем жизнь или смерть одного человека, однако старый Семирод никак не мог выкинуть из головы одну девочку. Девочку, что была для него загадкой, ответ на которую он никак не мог найти.