Аистов-цвет

Иванко сложил под забором кирпичи, чтоб можно было сидеть и лучше видеть.

И вот начало входить во Львов русское войско.

В зеленых мундирах, оно ехало и шло — точь-в-точь как и австрийцы. Никто ни с кем не сражался, нигде не стреляли, только на улице почти совсем не было людей, не ездили ни трамваи, ни извозчики. И люди потихоньку смотрели, как войско едет, кто сквозь форточки в окнах, кто через щели в заборах, кто слегка приоткрыв дверь.

А под вечер, увидев, что боя нет, повысыпали на улицу. И Иванко вышел и смотрел на русское войско и почувствовал, что нигде и ничего не изменилось. Улицы были такими же, деревья зеленели, небо голубело.

Тетка на другой день открыла свою торговлю, и все пошло по-старому.

Иванко видел, что от перемены войска и власти мир не меняется, только появляются новые деньги и мундиры. Но Иванко, как и все куликовцы, носил в себе красивые мечты о «русских». Потому смотрел на них нежными глазами, улыбался и, слушая русские марши, мечтал, складывал в своем воображении лучшую жизнь.

Но на четвертый день после прихода «русских» Иванко побежал навестить «пана». И с этого дня мечты его порвались, как паутина под руками уборщицы.

Еще когда подходил к дому, где жил «пан», увидел: его, доброго, молодого, с ясными серыми глазами, выводили, закованного, из дверей высокого львовского дома.

И вели «русские» солдаты, на которых Иванко смотрел так нежно и мечтательно, те «русские», за которых его отца угнали в Австрию.

И в эту минуту небо пахло для него полынью и на сердце упала горечь. Иванко от волнения не мог вымолвить слова. Заметит ли его «пан», увидит ли? За что его взяли?

Солдаты ружьями толкали «пана» в спину, но он уже видел Иванка, уже улыбался ему ласково, отчего у Иванка выступили слезы на глазах.

«Пан» обернулся и кивнул головой на прощанье, а потом его закрыли зеленые хаки и сутолока улицы.

Иванко невеселый возвращался к палатке. Он старался постичь законы всякой власти, и на его детских думах так и оставалось черное пятно.