Аистов-цвет

II. МАРИНЦЯ ДЕРЕТСЯ

Маринця тоже живет, как и Иванко, в местечке, что раскинулось на невысоких холмах между Жовквой и Львовом. Она — соседка Иванка, тех же лет, что и он, только с ясно-карими, как говорят в этих местах, — пивными глазами.

А почему она дралась в тот летний солнечный день, это история, начало которой идет от двух читален, что есть у них в местечке: украинской и москвофильской имени Качковского.

Может, где-нибудь, например в Новом селе, было бы все по-другому, а у них почти все местечко записано в москвофильскую читальню. А почему? Все потому, что верило, надеялось, что «батюшка царь» для них припас какой-то сладкий рогалик. И Маринця этого ждала. А когда же это сбудется? Э, того никто не знает, а тем более она — маленькая. Но должно сбыться. А пока что — особенно весной, или летом, или в ясную осень — она бежала, как и все дети, за парнями и девушками, что выходили из москвофильской читальни, приколов на грудь трехцветные ленточки, и маршировали с песнями по местечку.

Ну, а если вышли москвофилы, то знайте, что выйдут также и из украинской читальни. И хоть их меньше, но они обязательно будут искать случая, чтобы зацепить москвофилов. И с этого может начаться самое интересное: драка. О, Маринця больше всего любила смотреть на такие вещи и сама рада была сцепиться с кем-нибудь из тех мальчишек и сцеплялась не раз. А почему бы и нет, если так делают старшие. Она тоже хочет старшей быть, а если еще не выросла, то чтобы вы знали, у малышей на улице тоже есть своя политика.

В тот день, когда должна была произойти драка, Маринця сначала сидела возле своей хаты верхом на заборе и сдувала пух с одуванчика. Когда одуванчик весь облетал, она кричала:

— Иванко, давай еще!

И Иванко, подпрыгивая как конь, бежал на огород, срывал одуванчик, приносил Маринце и гордился этим.

Маринце столько же лет, что и ему, но все-таки она школьница и теперь могла бы не играть с ним. Ведь так и вели себя другие мальчишки и девчонки. Но Маринця играла, и Иванко был благодарен ей и счастлив.

Потом Маринця спрыгнула с забора и сказала:

— В кота хочешь? Давай играть.

Уселись на гладком месте, а Иванко достал нож. Каждый нарисовал себе кота, и стали подбрасывать нож — кому выпадет резать.

Выпало Маринце. Скрежетала зубами и резала Иванкова кота. Сначала отхватила хвост, потом лапы, потом голову, а Иванко чуть не плакал с досады, но молчал. Когда выпало резать ему Маринцина кота, то он лишь легонько отрезал кончик хвостика.

— Говорят, если вырезать глубокую ямку, то кто-то умрет. Правда?

Но Маринця уже сорвалась, как ветер, и перелезла через забор на улицу. Не успел Иванко дойти до забора, как она уже лезла назад.

— Ш-ш! — приникла к земле, словно кот, схватила камень, дала Иванко и сказала: — Брось!

И Иванко бросил.

С улицы донесся отчаянный крик. Маринця уже убежала на огород, а Иванко остался и влез на забор — посмотреть, что случилось.

На улице стоял хлопец в праздничной крестьянской одежде. Держался руками за голову и кричал. Между пальцами его текла кровь. Иванко знал его. Это был Василь Маринюк из Н о в о г о с е л а.

Он был на несколько лет старше его и по воскресеньям ходил в местечко за разными покупками.

На крик вышел Маринцин отец Проць, а потом Ганка. Парень кричал, показывая рукой на Иванка, жаловался на него.

А вокруг уже толпились люди, все из Нового села, они тоже шли в местечко. Среди них и мать Василя.

Она кричала на Иванка и грозилась подать в суд, потому как хлопцу никогда нет на улице проходу. Один раз угодили камнем в ногу, другой раз засыпали песком глаза, а теперь вот голову разбили до самой кости.

Красным платком перевязывала разбитую голову, а Василь не переставал плакать.

Ганка кричала:

— Иванко, это ты разбил мальчишке голову? Бездельник, висельник!

Схватила палку и набросилась на него. Но Иванко успел спрыгнуть с забора и убежать. Только крикнул:

— То Маринця!

Теперь Василь жаловался, что да, верно, всегда в него бросает камни Маринця. А Маринючка кричала на Проця, что подаст на него в суд.

— Ну подожди же, паскудная девчонка! — Проць словно опешил от стыда, что такое позволяет себе его дочь. — Будьте уверены, пани-матко, я ее проучу. Только так вот не распускайте языки, ведь это дети. Ваш тоже, видать, не совсем безвинный. — Проць сердито сплюнул в сторону и ушел в хату, потому что на крик собирались люди, а он не хотел стыда.

Но в хате вытащил из веника добрый прут и пошел искать дочь. Шел по огороду, как будто ничего и не случилось, заложил руки с прутом назад. В соседском саду увидел Ганку. Стояла с палкой под сливой и покрикивала:

— Слезай, говорю, а то начну сейчас трясти!

Но Иванко не обращал внимания, лез на самый верх тоненькой сливки.

— Не видели вы моей девчонки? — спросил Проць, переходя межу. Ганка показала головой на соседнюю сливку. Маринця сидела там.

— Ты думаешь, я не доберусь до тебя? Слезай, говорю!

— А не доберетесь! — и Маринця полезла выше.

Ветер качал, укачивал детей, и они чувствовали себя очень хорошо. Опасность стояла внизу. Там свистел прут и, казалось, щелкали как кнут колючие слова. Но сейчас они были не страшны.

— Подожди-ка, придешь в хату! Будешь помнить, как чужих детей трогать. Знаешь ты, что они подают в суд? Что тогда? Кто будет платить штраф? — Ганка еще сильнее размахивала палкой.

Ветер крепчал, ветки трещали, чернело небо, и в саду разливался предгрозовой мрак. Верхушки тоненьких сливок качались сильнее, а с ними вместе и дети. Теперь им было уже страшновато.

— Это Маринця мне велела бросить и дала камень, — сказал Иванко, чуть не плача.

— Маринця! Посмотрите, люди, какое золотенькое дитя! — бушевал Проць и наступал на сливку, словно на какое-то живое существо. Обхватил рукой тоненький ствол и кричал: — Слазь, говорю, слазь! Не видишь, какая буря поднимается. Сразу тебя стряхнет. А мне потом вози тебя к докторам. Слазь, а то убьешься насмерть.

Иванко уже собирался слезть, а Маринця и не думала. Пришла ей в голову жалостливая мысль: вот она упадет, будет лежать, а отец станет убиваться по ней, надрывать себе сердце. А зачем бежали с прутом, зачем ругали…

— Слезай! Я уже бить не буду. Только поговорю, — сказал Проць немного ласковее.

— А вы отбросьте подальше прут!

— Отбросить?

Иванко, обхватив руками тоненький ствол, медленно, осторожно спускался. Все наклонял голову вниз и смотрел, не поднимает ли мама палку. Потом остановился и сказал тоже:

— Забросьте палку.

Ганка закинула.

Но Проць прута не бросал, и Маринця сидела на сливке. Уже хныкала:

— А почему он не такой, как вы?

— Кто? — спросил Проць.

— Тот, хлопец…

Проць взглянул веселее и чуть усмехнулся. Маринця продолжала:

— А вы тоже деретесь с теми, кто ходит в украинскую читальню.

Проць громко засмеялся.

— Вы только посмотрите, пани-матко, какое мудрое дитя. Что же, будет дальше, когда вырастет?

Маринця уже слезала, а Проць смеялся и все говорил:

— Только посмотрите, какое мудрое!